Отец мне казался огромным: ладонью срезал тополя,
казалось, весь дом умещался в тени верстовых башмаков,
на летнем ленивом раздолье, полмира едва накреня,
его вавилонские ноги зачем-то давили жуков.
Родительский рокот суровый был слышен поверх галдежа,
и даже пространство темнело, когда превращался он в рык.
Я рос, я на цыпочках к солнцу себя поднимал, чуть дыша,
как будто все детство тянулся до вышней отцовской руки.
Потом разбежались. Я долго, я долго не видел отца.
А встретил — чужого мужчину, идущего на пенсион,
с глазами по-старчески злыми, с изношенной плошкой лица.
Стал он фотоснимком трагедий, стал желтым и маленьким он.
Я быстро ушел. До квартиры почти что бежал второпях,
пока не воткнулся, как в стену, в домашнее зеркало бег.
Всмотрелся: я есть пыль от пыли, и я же есть божия пясть,
живут во мне вместе огромный
и маленький человек.

Аль Квотион