Погода вступила в длительное соревнование сама с собой, устанавливая температурные рекорды почти еженедельно, и , похоже, не собирается останавливаться на достигнутом, заставляя ошалелый ртутный столбик термометра брать новые и новые высоты.. Это мое первое лето в Москве, и волей-неволей приходится много думать, о многом вспоминать, многое открывать заново. Это прекрасное чувство и плодотворное время. Жаль, что я не писатель: именно сейчас могло бы появиться на свет самое лучшее мое произведение. Однако, что мечтать попусту... Нет ничего лучше прозрачной, чистой и звенящей реальности, вскипяченной сорокаградусным пеклом.
Сегодня впервые за долгое знойное летопреставление выдался день свободной прогулки. И я пошла. Пошла, как умела, медленно ли быстро ли, долго ли коротко ли, весело ли грустно ли, прихватив с собою зонтик...
Вы умеете путешествовать во времени? Скорее всего, да, если живете в городской черте, и даже не обязательно в черте мегаполиса (это в деревне время застывшее и густое, как желе, но стоит переступить границы села- -и понеслась!..), "городом контрастов" может быть даже какой-нибудь Козельск. Но, к стыду своему сей легендарный городок мне все недосуг посетить, и вынуждена я бродить по Москве в поисках, так сказать "утраченного времени".
Итак, чем же, спрашивается фокус? Да, ни в чем. Прошвырнитесь по Патриаршим, вдохните булгаковские двадцатые-тридцатые полной грудью, вспомните, что Михаил Афанасьевич написал не только "Мастера...", осознайте, что каким бы ни было время на дворе, лебеди всегда будут плавать одинаково старинные, древние и отрешенные от нашего душного мирка; бросьте местным птицам кусочек хлебушка, купленного специально для этого случая в Елисеевском, куда жара временами-таки просачивается, миновав всю новомодную продукцию сверхточных технологий, призванных охла
[450x313]ждать магазин; буйство позолоченных завитушек барокко, пышно цветущих в отблесках хрустальных люстр, достойных служить в столичных оперных театрах, снисходительно-терпеливо соседствует с чипсами "LAYS" , уроженцами города Кашира, и набором сушеной морской капусты, доставленной прямиком из далекой Кореи; лучезарные улыбки продавщиц отдела выпечки сравнимы лишь с белозубым выражением счастья на лицах рабочих и колхозниц на советских плакатах, убеждавших в далеких пятидесятых товарищей, что жить опять "стало лучше, жить стало веселее"; Александровский сад...! И, да разверзнулось небо над городом и , поднатужившись, выдавило из нависших над московским смогом тучек скоротечный ливень, слегка сбрызнувший раскаленную тротуарную плитку... дождевые потоки заливают пешеходные дорожки, бегут наперегонки, перехлестывая друг друга, заливая вашу обувь теплой грязной водой, и - стало легче дышать и , действительно, веселее жить. Старый Арбат...московский Монмартр...залитый солнцем, запруженный живописцами-скорописцами, предлагающими за пять минут готовый шедевр авангардного искусства, хрипоголосыми уличными певцами и таинственными личностями, умеющими (согласно рекламным слоганам, намалеванным на небольшом листе фанеры) предсказывать будущее как по руке, так и по картам Таро; здесь всегда было полно мошенников : игорные дома - при царском режиме, квартиры диссидентов, интеллигентов, поэтов и лимитчиков - в советское время...Кутузовский проспект - неслыханное по исторической сути и бесподобное в своей гармонии сочетание Триумфальной арки и памятника Багратиону и оптимистического, геометрически правильного победоносного "сталинского классицизма"... а за рекой - торжество бетона, стекла и легкого металла, глянцевые детища новой архитектуры.
Метро. Кольцевая линия. Девять часов вечера. Народ уже не толпится, но для попрошайничества - не подходящее и позднее время. Однако заходит пожилая дама крейсерского телосложения и просит на операцию дочери. Женщина широка и высока, летнее цветастое платье. напомиающее скорее халат плотно натянуто на отвисающие бока. Ощущаю себя в начале "нулевых", когда модно было снимать телевизионные репортажи, разоблачающие "мафию нищих" - подают мало. "Осторожно, двери открываются! - Осторожно, двери закрываются!"На следующей станции происходит чудо. Я увидела подобное 
[567x410]впервые и поэтому говорю, что это было чудо, хотя решать, конечно, вам. В вагон вошли купринский Сашка из "Гамбринуса", "Йоселе" из шоломалейхемовского "Соловья" вместе взятые, перемешанные и воплощенные в одном человеке: болезненно худой, длинный кудрявый еврей в бледно-серой тройке, зажмурив глаза, задорно и отчаянно выводил "Времена года" Вивальди на слегка расстроенной скрипке. "Матросская тишина" Галича, помните? Аккуратный черный шейный платок, потертый, но чистенький футляр от скрипки за плечами - подают многие. Я просто смотрю. Смотрю во все глаза и понимаю, что это последний привет из довоенного двадцатого века, где остались все тощие отчаянные скрипачи-евреи в бедных, но аккуратных тройках. Я не могу подавать. Не потому что жалко, а потому что не умею. И обманщику-то подавать неловко, а тут вообще унижение получается... Продвигаюсь вслед за скрипачом по вагону, обгоняю его, встречаюсь с ним глазами. Последняя надежда на то, что скрипка, шейный платок и чахоточная худоба - маскарад и ставка на жалость пассажиров, тает: глаза собачьи и уставшие. "Осторожно, двери открываются! - Осторожно, двери закрываются!" Я прохожу в конец вагона и чуть не падаю, ушибленная налетевшим на меня человеческим телом из нашего, вполне себе 21 века. Я успеваю увернуться. В вагоне драка: слегка подвыпивший парнишка лет восемнадцати очертя голову штурмует пожилого пьяного человека, с переменным успехом пробиваясь сквозь живую стену своих двух друзей, тщетно пытающихся отгородить прыткого юнца от пожилого гражданина, с пониманием принимающего удары: каждый следующий раз юноша с яростью бойцового петуха налетает на противника исподтишка и колотит до тех пор, пока его не оттаскивают. В вагоне полно мужчин, они разнимают драку, и парнишка, вытолкнутый своими приятелями за дверь, продолжает возмущаться уже на перроне, однако, увидев мой недоуменный взгляд через стекло вагонного окна передразнивает меня, изображая кислую мину, и замолкает."Осторожно, двери открываются! - Осторожно, двери закрываются!" У пожилого пьяного гражданина разбит нос, кровь хлещет алыми струями на светлую рубашку, на брюки, на сидение, на соседку... Все женщины вокруг окровавленного пьяного человека, словно по команде, запускают руки в сумки и достают разноцветные упаковки влажных салфеток. Соседка поспевает первой, достает носовой платок и протягивает пожилому человеку, тщетно пытающемуся остановить кровотечение, засунув пальцы в ноздри. Повинуясь всеобщему бабьему приступу сочувствия к раненому, я тоже достаю салфетки.Каждую новую упаковку он отвергает, отводя окровавленной рукой, и благодарит каждую женщину, изъявившую желание помочь, добавляя каждый раз, что "сам, конечно, виноват", и что забыл, куда едет. Однако, сердобольная соседка, очевидно, героически решившая взять на себя роль сестры милосердия, забирает у нас всех салфетки под личное покровительство и со вздохом начинает вытирать ими окровавленное сидение, рубашку человека и пол, орошенный кровавыми брызгами. Салфетки подают - все. Начинают шушукаться по поводу причины драки. Близится моя остановка - и я пропускаю мимо ушей основные версии, залетает в уши лишь слово "девушка", произнесенное особенно приглушенно и с осторожностью. Улыбаюсь: старый добрый принцип Французской полиции - "сherchez la femine" - дошедший до нас аж из 18 века по-прежнему не дает сбоев.
Выхожу из метро. Влажная прохлада с разбегу врезается в лицо. Яркой неоновой вывеской манит торговый центр. Забегаю: 15 минут до закрытия. Хватаю первую попавшуюся юбку и волоку в примерочную. Черная, в огромный белый горох, пояс - белым ремнем. Привет вам от Коко Шанель и Одри. Последние в этом месяце гроши позвякивают в дырявом кармане: я счастливый обладатель межсезонной юбки - апогей давешней бабьей предсказуемости, я проповедник средней длины - два пальца вниз от колена.
На город спустились мягкие, синеватые сумерки; зажигаются окна, фонари, стенды со светящейся рекламой; народ прогуливается парочками или небольшими группами вокруг крошечных фонтанчиков в сквере, и я чувствую себя в Западной Европе начала прошлого века, только без кокаина, крепкого эля и уличных бесед о политике и литературе. Пахнет водой, пылью и чем-то теплым. В разгаре мое первое московское лето, и хочется мороженого.
Домой!.. домой...промокшие под дождем сандалии до сих пор судорожно всхлипывают при каждом шаге - не достовалоеще схватить насморк.