Он проснулся задолго до звонка будильника, не просто измученным, с отекшими воспаленными глазами, но еще и с ложным ощущением сильного жара и удара доской по затылку. Не имело смысла проводить пятнадцать минут, зарывшись лицом в  подушку и уговаривая себя отменить первую встречу, в его правила это не входило, если не был действительно сильно болен.

Он опустил ноги с кровати, медленно встал, держась за прикроватную тумбочку, но тут же сел на пол. На четвереньках добрался до шкафа и позволил себе надеть вчерашнюю рубашку.

Пересилив себя, он в два рывка встал на ноги и, едва видя ступеньки сквозь тяжелые, опухшие веки, спустился из квартиры вниз, в собственный крошечный, но уютный кабинет. Увиденное его несколько удивило.

Вчера ночью, сильно пьяный и истерзанный плачем, он не только поднялся спать наверх, в квартиру, но и привел кабинет в порядок: в частности, выбросил пустую бутылку, оставил окно немного приоткрытым и положил на подлокотник собственного рабочего кресла записи к первому утреннему приему.

До появления первой пациентки оставалось всего ничего. Он испытывал ко вчерашнему, ночному, безобразному себе некоторую благодарность, пусть и смешанную с отвращением.

Открыв окно по шире, он медленно опустился в кресло, вытянулся, закрыл глаза, и, нащупывая коробку с салфетками, которую всегда предлагает пациентам, он вдруг понял, что опустошил ее вчера, лежа на ковре и рыдая.

Он взял с подлокотника папку и торопливо просмотрел записи по трем предыдущим визитам М. Ее умение держать себя в руках, безусловно, носило болезненный характер, и М. подменяла естественные проявления эмоций долгими рациональными беседами. Но сегодня, - он знал это совершенно точно, - сегодня М., наконец, расплачется.