Ни одна беда, какой бы страшной она ни была, не может сравниться с горем человека, потерявшего своего ребенка. Это несчастье выглядит к тому же абсолютно бессмысленным, часто даже с точки зрения людей верующих: кому и зачем могла понадобиться смерть существа, еще не успевшего согрешить, вообще не узнавшего, что такое жизнь?! Тяжелейший вопрос “За что?” так и остается открытым. Но так получилось, что я лично знала женщину, получившую куда более весомый ответ на этот вопрос.

Елена Константиновна относилась к той категории женщин, личная жизнь которых упорно не складывается. Инженер-химик, к тридцати годам она сделала блестящую карьеру, чем и ограничилось ее везение в жизни. Так и не выйдя замуж, почти сразу после тридцати она наконец решилась родить - “лично для себя” - ребенка. Сразу же скажу о ее отношениях к религии. Оно было, если так можно выразиться, “никаким” - как у большинства людей в те годы, лет семнадцать-восемнадцать назад... Мама была она уже немолодая, Костя родился слабенький. Тем горячее она его любила, и разумеется, баловала. Правда, на мой взгляд, в допустимых пределах.

Беда грянула, когда мальчику было около двух лет. Костя вдруг начал не просто болеть - слабеть на глазах. После длительных скитаний по докторам поставили редкий для его возраста и страшный диагноз: белокровие. Можно представить отчаяние матери, готовой отдать всю свою кровь, лишь бы сын жил! Какое-то время его поддерживали частыми переливаниями, но роковой конец был очевиден всем.

В ту запомнившуюся мне ночь ситуация была практически финальная. Костенька уже не вставал с постели недели две, не плакал от болей - не было сил. Его мать, не спавшую несколько суток кряду, периодически подменяли мы - знакомые, давая Лене хоть немного отдохнуть. Ночь дежурства, о которой идет речь, была ее. Накануне Елена Константиновна проспала, измотанная своим горем, чуть ли не сутки. И вдруг, сразу после полуночи, раздался ее звонок: “Маша, умоляю, приезжай немедленно!...” Как врач я понимала, что Костенька доживает последние дни. Естественно, бросилась туда без размышлений, полагая, что наступает развязка. И была едва ли не потрясена, когда Лена встретила меня в прихожей с горящими надеждой глазами, приложив палец к губам: “Тс-с, Костенька так хорошо уснул.

Я знаю, что выгляжу сейчас чокнутой, - сказала она. - Погоди, ты еще утвердишься в этой мысли, когда расскажу, что сейчас было... Только я точно знаю, что ни- чуть не сошла с ума и ничего мне не показалось!... Знаешь, меня ведь до пяти лет бабушка воспитывала, она была верующая. Водила в храм даже, пока родители не “засекли”, а они оба тогда в партшколе уч1лись.., Ну, представляешь, что было! В общем, сижу я возле Костеньки, слушаю, как он стонет уже совсем тихонечко, и такое меня отчаяние охватило - не передать! И вдруг откуда-то из глубин памяти, из детских времен, всплыла любимая бабусина молитва к Богоматери, начинается она со слов “Матерь Божия, Заступница.

Меня словно толкнул кто! Упала я возле кроватки на колени и - молюсь, молюсь... Не знаю, сколько времени молилась и рыдала, сыночка моего просила не отнимать... Вдруг чувствую - справа и как бы со спины таким теплом повеяло и, я бы сказала, нежностью, состраданием... И в комнате вроде светлее стало! Поворачиваюсь, а... она-тут стоит. Не могу описать Ее лица. Ее красоты... да не смотри ты на меня так: я здорова и говорю чистую правду! И Она мне вдруг говорит: “Можешь ли ты обещать мне твердо, что воспитаешь из него хорошего, чистого человека? Что не принесет он людям бед да несчастий? Что сама не попросишь меня забрать его, дабы и его и свою душу не сгубить?...” я как крикну: “Клянусь, воспитаю, Господом Богом клянусь! Только оставь его мне!..” И - как не бывало Ее. я - к Костеньке,а он, мой родненький, впервые за все это время спит... Спокойным таким сном! Сама посмотри”.