“Меня вырастила бабушка, - приступила женщина к своему повествованию.
- Родителей не помню: они погибли в авиакатастрофе, когда мне едва сравнялось два годика. Бабушка жалела и любила меня до безумия и избаловала ужасно! Ну а я, поскольку другого отношения к себе не знала, воспринимала это как должное. Сказать, что любила ее, увы, не могу, так уж вышло... Возможно, я и вправду бессовестная, а возможно, дело в бабушкином деспотизме... После того, как Ольга Ивановна разбила вдребезги мою первую любовь, я ее почти возненавидела. Одно дело - беспокойство за восемнадцатилетнюю девочку, собравшуюся внезапно замуж. Ну и беспокоилась бы себе на здоровье! А она вместо этого отправляется в дом моего возлюбленного, к его родителям, и... Вот по сей день не знаю, чего она им такого наговорила, но Саша после ее визита меня оставил! я тогда чуть с ума не сошла от любви и бессилия вернуть его; с месяц ее проклятые “зантраки в постель” ей в рожу швыряла... Так она все стерпела, лишь бы я осталась при ней’ даже голоса ни разу не повысила, подбирая осколки чашек и утирая физиономию от подтеков кофе... Ползает по полу на четвереньках между осколками, кряхтит от напряжения и бормочет, бормочет... Жуть! В общем, через несколько месяцев я действительно успокоилась. Но историю эту запомнила крепко. И хотя до тех пор, пока я встретила Диму, прошло почти три года, не только не забыла, но видела: по- явись у меня кто-нибудь, моя сумасшедшая бабка вновь поведет себя так же. Уйти от нее мне было некуда, снять квартиру на свою зарплату медсестры - и думать нечего. да и зачем? Ольга Ивановна всегда была женщиной состоятельной: ее отец и покойный муж происходили из богатых семей, а дед мой еще и коллекционировал украшения. Настоящие, из золота, с дорогими камнями... В тридцатые годы он работал в органах, у него такая возможность имелась, ну, он ею, разумеется, и пользовался. Словом, когда я, встретив Диму, поняла, насколько мои чувства к нему серьезны, поневоле пришлось задуматься, как быть. Дима удивлялся, почему я его не приглашаю домой, с бабушкой не знакомлю. А я поначалу отмалчивалась, потом однажды само как-то вылетело: мол, у бабушки больное сердце, волновать ее не хочу. дай, мол, время, а то она себя сейчас неважно чувствует. Вот так плела ему, плела, пока и в самом деле не пришла к выводу, что бабушке моей, хотя она здоровая, как конь, самое время заболеть и... Словом, дать мне наконец свободу...

Несмотря на восемьдесят один год, старуха отродясь ничем не болела, могла еще лет пятнадцать свободно пробегать и окончательно зажрать мою жизнь. Ну а решение, как именно можно от нее освободиться, пришло само: в силу специфики нашей больницы у меня мышьяк всегда был под рукой, а времена, когда такие вещи особенно контролировались, остались только на страницах детективов.