Марк Эпстейн (Marc Epstein), «L'Express», Франция.



Британский историк Орландо Файджес (Orlando Figes) – автор нескольких фундаментальных трудов по истории России. Его последняя книга, «Шептуны», которая сейчас выходит во Франции, оставляет неизгладимое впечатление. Представляем вашему вниманию интервью с ним.

Его предшественники, летописавшие жизнь в Советском Союзе в сталинские времена, соединяли в своем рассказе великие события с личной биографией нескольких современников, знаменитых или неизвестных. Но никто не смог так тонко описать то, как система попыталась уничтожить частную жизнь людей – семью, веру, дружбу…

«Шептуны» — это книга устной истории, основанная на нескольких сотнях интервью. Это потрясающий и весьма точный литературный памятник, отдающий дань памяти миллионам жертв сталинизма, у многих из которых нет даже могилы.

- Существует много книг по истории, посвященных сталинской эпохе в Советском Союзе. Чем от них отличается Ваш проект?

- Я попытался понять, каким образом сталинский режим затронул интимную сферу каждого человека, и в частности, как он повлиял на отношения между мужем и женой, между родителями и детьми. Можно ли было иметь какую-то личную жизнь в коммунальной квартире, где из-за стены ловили малейшее ваше слово? Какими недомолвками, ложью, нравственными компромиссами была отмечена тогдашняя повседневная жизнь? И что сегодня по-прежнему остается от этого опыта? Мне было необходимо собрать различные свидетельства и спасти их от забвения, потому что поколения, помнящие эпоху правления Сталина, уходят. Вместе с членами исторического общества «Мемориал» мы составили список из более чем 1000 волонтеров, согласившихся дать нам интервью. Потом мы отобрали примерно 450 из них. Нужно было торопиться. С тех пор многие из них умерли.

- Как возникла эта идея?

- В 1980-е годы, будучи нищим московским студентом, я искал свидетелей гражданской войны в России (1917-1923), о которой я писал диссертацию. Познакомившись с 6-7 семьями, я был поражен невероятным радушием и гостеприимностью моих собеседников. Частная жизнь россиян не имеет ничего общего с монотонностью и суровостью их публичной жизни.

Точно так же, когда они говорят о прошлом своей семьи, их рассказы зачастую весьма отличаются от того, что описано в их книгах. В этом была своего рода коллективная память – скорее даже совокупная память многих индивидуумов – которую нужно было сохранить. Так, в течение полутора лет я поочередно обошел своих знакомых и побеседовал с их пожилыми родственниками, которые, к тому же, часто соглашались показать мне старые письма и фотографии. Это не вполне научный подход… Как только я получил финансовую поддержку от двух британских филантропов, я связался с «Мемориалом», у которого были филиалы в провинции, и интервьюировал уже людей, прошедших ГУЛАГ. С помощью нескольких волонтеров я переформулировал свои вопросы, сделав их более личными.

- Являются ли эти свидетели типичными представителями общества?

- Мы постарались, насколько это было возможно, чтобы экономическое и социальное происхождение опрашиваемых было как можно более разнообразным. К тому же, было важно, чтобы наши беседы подкреплялись письменными документами. Но это не всегда было возможно. В традиционных местах ссылок, вдалеке от Москвы, у многих семей нет ничего, что рассказывало бы о жизни их предков до ареста и ссылки. Некоторые из них даже не знают, как звали их родителей. Это представляет большую сложность для историка. Но в такого рода проектах необходимо идти на компромисс.

- И как же Вы поступали в таких случаях?

- Самым главным было установить доверительные отношения и быть готовым прийти к этому человеку еще два или три раза, а может, и больше. Моя работа состояла также в том, чтобы обнаруживать возможные противоречия. Большинство русских смутно представляют себе, что тогда происходило. Они получили психологическую травму. Истории, передаваясь из поколения в поколение, часто искажаются. А главное – большинству наших интервьюируемых в 1937 году, в эпоху террора, было меньше 20 лет. Возможно, им неизвестно, что в то время их отец был высокопоставленным большевиком? Нужно помочь им более ясно представить себе ситуацию, используя документы из официальных архивов. Я вспоминаю женщину, которая всегда считала, что ее отец добровольно пошел работать строителем в ГУЛАГе. На самом деле, его несколько раз арестовывали в 1920-1930-х годах. Потом он остался в Сибири. Так часто бывало: из-за недостатка средств многие бывшие ссыльные так никогда и не вернулись домой.

- Когда происходили Ваши беседы?

- Между 2003 и 2006 годом. При Борисе Ельцине, в 1990-е годы, после развала Советского Союза, политическая атмосфера побуждала и тех, и других говорить о прошлом. Если тебя признают жертвой репрессий, тебе немного повысят пенсию, и ты получишь минимальное признание на официальном уровне. Мы с небольшим опозданием воспользовались этой новой атмосферой. Зато сегодня наступил период неприятия этой темы. Больше не существует публичного пространства, где можно было бы выплеснуть свои страдания, поговорить о своих душевных травмах, задать вопросы о прошлом. Эти вопросы остаются без ответа.

В глазах нынешних руководителей Сталин предстает великим лидером, несмотря на все его ошибки: этот человек выиграл войну с Гитлером и позволил освободить Европу. Критические высказывания о Сталине были вычеркнуты из школьных учебников. Россияне должны гордиться своей историей. Общество продолжает жить в недосказанности, и, по большому счету, это ему вполне подходит. Чтобы выжить в советскую эпоху, было важно хотя бы не задавать вопросов. Русских не поощряют в том, чтобы они обращались к своей памяти и задавались вопросами о некоторых бесславных сторонах их национальной истории.

Последствия этой ситуации широко проявляются в политической жизни страны. Агрессивность, характеризующая отношения России с Грузией и Украиной, отчасти объясняется неспособностью русских изучать собственную историю. Призрак Сталина по-прежнему их преследует.

- Когда он умер (это случилось 5 марта 1953 года), бывшие ссыльные ГУЛАГа были опечалены до слез. Как будто они тоже боготворили этого диктатора. Получается, что ценности и идеи советского режима были глубоко усвоены его собственными жертвами?

- Зачастую так оно и было. Многие дети ссыльных старались вступить в Партию. Другие хотели доказать свою лояльность и становились информаторами. Для историка это большая трудность: здесь смешиваются жертвы и ревнители режима. В этом и состоит сила системы. Родившись в этой обстановке, и те, и другие научились соблюдать ее правила. Речь идет не только о том, чтобы идти на сделку с режимом или верить в то, что говорят его лидеры. Только система могла придать человеку чувство собственного достоинства.

- Помимо непосредственных жертв репрессий, Вы пишете и о советских людях в целом.

- Все жители СССР, вплоть до представителей высших сфер государства, в той или иной степени жили в страхе. При Сталине примерно 25 миллионов человек стали жертвами репрессий: их имущество конфисковывалось, их самих высылали в ГУЛАГ и иногда расстреливали. В 1940 году это коснулось примерно каждого восьмого жителя страны, то есть около 2/3 семей. Я думаю, что в России трудно найти семью, в которой не пострадал бы ни один человек.

Арестовывали не всех, но атмосфера репрессий и страха затронула каждого. Говоря о ком-то в общественном транспорте, люди старались не называть имен. Дети в школе не обсуждали религиозные верования своих родителей. Одна женщина рассказала нам, что перестала ходить в туалет из страха случайно использовать в качестве туалетной бумаги клочок газеты, на котором могло оказаться имя Сталина. И все плохо спали по ночам, боясь, что в дверь может постучать политическая полиция… Чтобы выжить, нужна была изоляция.

Антонина Головина в течение двадцати лет жила с мужем, но так и не призналась ему, что ее семью сослали. Через двадцать лет после того, как они расстались, она случайно узнала, что этот человек тоже был из семьи репрессированных. Сама она, в свою очередь, дождалась середины 1990-х годов, чтобы поговорить об этом со своей дочерью… Но Антонина начала новую жизнь, раздобыв фальшивые документы. В 1960-х годах она даже вступила в Коммунистическую партию.

- Один из главных героев Вашей книги – Константин Симонов. Что это был за человек?

- Его история позволяет понять, как некоторым личностям удалось стать одновременно жертвами репрессий и их авторами. Симонов родился в 1915 году в дворянской семье. Ребенком, после ареста родных, он выжил благодаря тому, что умолчал о своем аристократическом происхождении и затем стал пролетарским писателем. В 1934 году Симонов пишет «революционную прозу». В то время как членов его семьи одного за другим арестовывают, он пишет стихи во славу Сталина и великих сибирских строек того времени, осуществлявшихся силами узников ГУЛАГа… Его любовные стихотворения вдохновляли режиссеров на создание фильмов в годы Второй мировой войны.

В 1945 году он был любимым писателем всех и вся, включая Сталина. И вот он становится одним из руководителей Союза писателей – органа, под контролем которого фактически находится все, что пишется в стране. В ходе антисемитской кампании, начавшейся в 1947 году, Симонов был вынужден предать некоторых своих близких друзей. Ему от этого было неловко: он не был антисемитом, а его жена была еврейкой. Но он публично осудил нескольких писателей, когда его об этом попросили, а поскольку его мучили угрызения совести, стал помогать им материально. В конце 1970-х годов он написал мемуары, в которых рассказал, как ему стыдно… Он не был плохим человеком. Симонов усвоил ценности аристократического круга, из которого он вышел – такие как гражданский долг, важность повиновения – и извратил их в угоду режиму. Его поглотила система. Но кто, в сущности, знает, как каждый из нас отреагировал бы в подобных обстоятельствах?

- Как читатели приняли «Шептунов»?

- Книга уже была переведена на 22 языка, но русского перевода нет. Благодаря полученному в Германии гранту, в одном московском научном издательстве, в принципе, должно будет выйти 1000 или 2000 экземпляров.

- Книга посвящается Вашей матери, Эве Унгер (Eva Unger), родившейся в Берлине в 1932 году, «и семье, которую мы потеряли». Объясняет ли отчасти прошлое мотивы Ваших поступков?

- Я происхожу из семьи немецких евреев, переживших Холокост. Этот опыт заставил меня задаться вопросом о том, как страх репрессий передается из поколения в поколение. Я помню о том, как иногда умолкали у нас дома, в особенности в доме дедушки и бабушки. Моя мать выросла в семье, пережившей серьезные психологические травмы, и это, вероятно, объясняет, почему она воспитала своих детей именно так, как она это сделала.

Холокост также заставил мою бабушку принять крещение и настолько хорошо овладеть английским языком, что никто не мог догадаться о ее иностранном происхождении. Помимо изложения моего личного опыта, я решил дать слово тем, кому грозило забвение. Говорить о непосредственных жертвах ГУЛАГа, как это сделал Солженицын, очень правильно. Но большинство из них умерли или пропали без вести. А ведь травмировано было все общество в целом: как – разумеется — выжившие в лагерях, так и их жены и дети, оставшиеся дома, их соседи… Ими никогда никто не интересовался.

Россияне не всегда отдают себе в этом отчет, но они все еще живут в царстве страха. Людям, пережившим сталинизм, не оказали того внимания, которого они заслуживают. Это стало для меня большим разочарованием: эта тема вызывает слишком мало интереса на Западе, в особенности в Соединенных Штатах и Великобритании. Мы одержимы Холокостом. Другие катастрофы XX века нас не сильно трогают.

Источник: "Голос России".




_______________________________________________
Э.Александер: Уроки Второй мировой ("The Daily Mail", Великобритания)
Н.Фергюсон: Причины Второй мировой войны: альтернативная версия ("The Guardian", Великобритания)
Ш.Милн: Это переписывание истории распространяет европейский яд ("The Guardian", Великобритания)
Преступления Кремля ("The Wall Street Journal", США)