[403x446]
На 60-е годы пришелся расцвет блатной песни. Мне тогда было странно: почему блатной? Что они по блату поют, да нет, как раз – наоборот: по зову души. Позже понял, что блатные – это как бы для блатных и о блатных людях. И, конечно, в пуританском обществе эти песни были под запретом. И записывались эти песни на закрытых концертах или вообще на кухнях. А дальше переписывались на бобины, и шла эта музыкальная и блатная эстафета от одного к другому.
Это был своеобразный протест существующей системе, это был выпад против существующего одиозного скучного мира.
Почему такого не было на западе? Думаю, что это характерно только для российской ментальности. Там протест был: движение хиппи, но это был протест молодежи. Протест выражался в их поведении, в облике и одежде. И песни они пели по сегодняшним меркам пристойные, разве что отчасти политизированные.

Мой отец был страшным меломаном и даже фанатом музыки. Первое время он собирал пластинки. Я помню, были целые стопки пластинок. И был сначала патифон, который я в пять лет ковырял гвоздем. Потом проигрыватель пластинок.
Когда мне было шесть, отец купил магнитофон «Яуза», позже он приобрел еще «Юпитер». Начиналась эра магнитной ленты. И по вечерам и по выходным он включал записи, которые он доставал у знакомых. В основном это были эмигранты и блатные. Среди блатных песен были песни Высоцкого и даже Окуджавы. Тогда песни, которые не подпадали под официоз, сразу переходили в разряд блатных.
Я слушал блатных и Высоцкого все десять лет. Высоцкий сидел у меня в голове, я знал наизусть многие его песни. Помните как у Маяковского «с наганом в руке, с Лениным в башке…» Часто их декламировал или напевал ребятам в компании.
Но наступил предел. Его песни мне надоели до чертиков. Помню, в десятом классе поругался с отцом, сказав ему, что у отца пошлый вкус, и что его эмигранты, блатные и Высоцкий меня уже достали. Отец работал в большом автобусном парке, а водилы там большие интеллектуалы: «Да что ты в музыке понимаешь? Это и есть настоящая музыка. Не хочешь, не слушай». Хорошо ему: не слушай, даже двери закроешь, все равно слышишь: «Чубчик-чубчик, чубчик кучерявый…» или Рубашкина «Ты меня не любишь, не жалеешь…»
Я тогда хлопнул дверью и ушел на улицу. Молодому поколению свойственен максимализм и романтизм. Начиналась эра ВИА, битлов.
Когда я учился в институте, то конечно пели песни воодушевленные: «Мой адрес - не дом и не улица, мой адрес - Советский союз!» Или лиричные: «Не повторяется такое никогда». В походах пели туристские песни: «Ах, эта Африка… ах, эти тропики», «Жена французского посла». В нашей группе был один парень, он песню «Ах, эта Африка…» пел хрипло с надрывом, в быстром темпе, видимо косил под Высоцкого. Но когда компания студентов подхватывала: «Эх, ко всем чертям, была б «столична», а закуски хватит нам…», то получалось весело бодро и прилично. Но почему-то Высоцкого не пели, его манеру исполнения сложно повторить (а может быть, невозможно), а в этом вся и суть его песен. Но и слушали не часто, тогда он еще не был «иконой».
Дальше после института работал в разных организациях. Начиналась или продолжалась бардовская эра. Часто пели Визбора «Солнышко лесное», Окуджавы «Голубой шарик» и другие песни.
Песни Владимира Высоцкого вернулись ко мне в конце 80-х, начале 90-х. Это время развала и смут. Как никогда они звучали остро и злободневно. В песнях Высоцкого неимоверная жажда жизни, они наполнены колоссальной энергетикой.
В песнях Высоцкого каждый находит что-то свое, это - юмор, сатира, лирика, протест против обывательщины и лицемерия, против серой никчемной жизни. В его песнях имеются и философские размышления о смысле или бессмыслице.
Одна из них, для меня самая значимая.