Это цитата сообщения Гей-удолбаный-в-хлам Оригинальное сообщение

Hector & Magda.

Гектор обдрочился и был печален. Осенняя депрессия, сгущающаяся ночь, пролитый на пол вермут с прилипшим поверх тапком, и телефон в глубоком минусе довершали картину. "Если мне сейчас сделать кардиограмму мозга, это будет пиздец какой зубастый график, " -- подумал Гектор, "и каждый скачок вниз будет резче и глубже предыдущего. Возможно, я гибну". Потом подумал, я добавил, "Блядь". Гектор вообще любил логическую завершённость мыслеформ, и цельность, завершённость картины разрухи иногда давала ему такое же ощущение гармонии, как идеальный порядок.

Главное в жизни -- это не направление и не расчёт и не побуждение, но ощущение жизни, как ветер в окно автомобиля на скорости; если шекспировский герой сравнивал мир с устрицей, которую нужно вскрыть ножом, то Гектор в большей степени воспринимал мир как гигантский автодром, где некоторые жмутся по стенкам, некоторые тщательно соблюдают все нарисованные указатели и разметки, а некоторые крутят руль как хотят, бешено скрежещут тормозами, и это всех пиздец как раздражает, но по-другому они не могут. Что бывает, если столкновения происходят -- об этом Гектор давно приучил уже себя не думать, как в своё время приучил себя не бояться темноты и пауков (хотя всё равно боялся, причём пауков -- больше). И, к примеру, этот навык контроля ощущения опасности точно так же помогал Гектору справиться с мыслями о том, что будет, если он окажется в тёмной комнате с пауком. Или в кабине лифта с сотней пауков. Или в гробу с тысячей пауков -- если они там поместятся, конечно, и не превратятся в паучью кашу под весом его тела -- в общем, в разных таких ситуациях.

Гектор много курил -- он курил, когда ему было хорошо, и ещё больше курил, когда ему было плохо. Когда-то давно, когда ему было 17 лет, и он только начал курить, он чисто из детского любопытства выкурил сразу пачку новой тогда марки L&M, чтобы посмотреть, не будет ли у него сердечного приступа. Кончилось это тем, что он долго и мучительно блевал в родительской ванной, а приступ так и не наступил -- это был один из тех случаев, когда Гектор явственно ощущал себя дураком, но это его не вгоняло в комплексы, потому что ему самого себя было смешно -- он блевал и мысленно ржал -- это тоже помогало. "Смеяться" -- весело, "уссываться" -- похабно, а он именно ржал, как лошадь, без злобы или презрения, но и без умиления над самим собой. Помнится, тогда тоже была осень, было свежо, и после того как он окончательно избавился от остатков ужина, его бросило в озноб, и он долго лежал в темноте, завернувшись в одеяло, и дрожал в холодном поту.

Сигареты тоже помогали справиться с перспективой паучьего гроба или шахты -- это было что-то своё, настолько сокровенное и глубоко скрытое, что-то пропечатанное в одной строке с базовой самоидентификацией "я - человек", "я - мужчина", "я люблю жизнь", "я верю в бога, но не знаю как", "я говорю по-русски", "я курю". Удивительно, как одни и те же вещи и помогают жить, и жизнь же отнимают, но, если подумать, то это абсолютно логично с точки зрения гипотетического мироздания -- тебе дают либо мало, но хорошо; либо много, но скучную погань. Уже сколько восторженных юнош купились на эту вилку, да и не только юнош, а иногда и вполне себе взрослых людей, которые глубоко внутри так и остались детьми, и эти их внутренние дети в какие-то моменты начинали бунтовать и требовать варенья -- ровно так же, как внутренний взрослый заставляет некоторых подростков хорошо учиться, не увлекаться блядством и потом создавать успешные семьи и строить благополучные карьеры. У Гектора эти две внутренние модели давно передрались между собой, понаставили друг другу синяков, но никто так и не взял верх -- Гектор вообще смотрел на эту внутреннюю схватку за власть над собой с ехидным скепсисом, потому что в зависимости от подсказок интуиции отдавал предпочтение то одному, то другому альтер-эго. Такое чередование нужно, чтобы было хоть какое-то разнообразие и непредсказуемость, которая, как он твёрдо знал ещё из опыта детских дворовых драк, сильнее любых пудовых, но предсказуемых кулаков.

Иногда, в какие-то моменты, Гектор отказывался от них обоих, выворачивая свою интроспективу наружу, во внешний мир, впуская его в себя со всей его болезненной, умилительной или безразличной красотой. Такие моменты он с нежной презрительностью называл "втыканием на мироздание" -- обычно в пасмурную погоду, на ничем не примечательной улице, шагая куда-то с не особо важной целью, он вдруг резко начинал ощущать себя единым целым с землёй, небом, воздухом, моросящим дождём, потрескавшимся асфальтом, унылыми, или наоборот, новыми и красивыми многоэтажками -- он как бы включался в матрицу всех четырёх измерений, и, хоть он и не мог скользить по ним произвольно, но испытывал ни с чем не сравнимое удовольствие от самого факта бытия здесь и сейчас, от факта своей включённости в эту незамысловатую систему координат, причём совершенно безотносительно состояния текущих дел или ближайших перспектив или даже существенных угроз. Гектор знал, что в такие моменты он набирается сил на недели вперёд, чтобы потом растратить их в липких реках бухла, в дыму сигарет и бессмысленных поступков и малоувлекательного, хоть и ненавязчивого, времяпровождения в чьём-то обществе или наедине с собой, в непрекращающемся потоке мыслей, надежд, соображений, расчётов, и прочего трепыхания церебрального барахла, которое некоторые почему-то зовут "внутренней жизнью", хотя к жизни это имеет такое же отношение, как грохот загружающегося мусоровоза к раскатам августовского грома.

Отказ от внутреннего диктата, наглый игнор сознательных и подсознательных императивов, провокационный заплыв по течению, это можно было бы назвать по-разному. Наверняка всякие омерзительные мужчины и женщины, сочиняющие идиотские книги или читающие мудацкие лекции и строящие задротские теории, придумали бы для этого множество трескучих названий, начали бы обосновывать нужность или вредность такого заплыва, а то и прописывать лекарства, чтобы вернуть тебя в понятные им рамки механического и примитивного общества -- кто-нибудь наверняка принялся бы проповедовать, а кто-то бить в тревожный колокол -- но если ты самодостаточен, ты им просто об этом не скажешь -- точно так же шумной толпе зрителей не сообщают о мощности демонстрируемых на параде ракет. Им просто незачем об этом знать, пусть себе любуются мощью своей армии, совершенно забывая о том, что у противника есть точно такие же серые громоздкие железки, и что, если мысли толпы на параде воплотить в реальной жизни, эта самая жизнь прекратится вообще, если не считать бурления радиоактивной пыли.

Гектор был счастливый человек, хоть ему нередко было и скучно, и страшно, и одиноко -- не столько потому что он эстетизировал самые неприглядные реалии, умея видеть в упадке изыск и в гибели красоту -- но потому что он не позволял себе тосковать, доходить до края, сдаваться на милость тягучей серости -- он умел цвет обратить в форму, движение в направление, существование в жизнь, и даже иногда развлекался, переплавляя разные категории между собой, завязывая в узлы протянутые к нему враждебные щупальца бытия, спутывая карты и сбивая счётчики. Именно поэтому он особенно любил осень и весну, как время, когда само мироздание трансформировалось, и с ним можно было несерьёзно, беззлобно играть, как играют дельфины, синхронно выпрыгивая из воды -- с той разницей, разумеется, что Гектор был всего лишь молекулой, а мироздание бесконечностью -- но в точке их соприкосновения было именно так: море, дельфины, и наверняка лодка. Всегда должна быть лодка, или шхуна, или пароход, иначе дельфинам скучно -- точно такой же негласный, немой, внешне бессмысленный диалог старался вести Гектор с этим миром, вместо того чтобы записаться в исключительно кровожадные рыбаки или только в шаловливые дельфины.

Гектор неспешно продумывал всё это, когда ему вдруг резко захотелось снова закурить; он стал нашаривать пачку сигарет -- она нашлась, пустая. "Всё это хорошо," -- подумал Гектор, -- "и это правильно, и это работает, но надо идти за сигаретами. Да и вообще, а что мне дают все эти осознания и рассуждения и внутренние диалоги?" -- "Ну как же, ты ведь счастлив, и понимаешь это", возразил внутренний голос, -- "тебе не нужно для этого кадиллаков и облигаций и молитв. Ты счастлив сам по себе, даже когда несчастлив". Гектор встряхнул головой, "Внутренний голос, ты несёшь хуйню. Может быть, я и счастлив, но ты зачем-то пытаешься это испортить, непременно задав чёткие атрибуты счастья, и навесить на них инвентарные номера? Известно же, что счастье исчезает ровно в тот момент, когда его берут в руки". Внутренний голос промолчал. Гектор затушил окурок в пепельнице, встал, и принялся обуваться. Депрессия почему-то прошла.