[700x525]

[313x312]

  (Из главы« «Гримасы семейного счастья», ч.3)

Пугающе выглядит ночь, когда Ахматова рожала  Лёвушку. Гумилёв даже не позвонил в роддом. Всю ночь  прошлялся по кабакам с какими-то девицами.

   Лишь на следующий день приехал, да ещё и со «свидетелем» - может подтвердить.

Кто-то, кажется , Маковский, полагал, что таким вот образом мужающий сверхчеловек демонстрировал свою свободу от мещанских семейных кандалов.

  Ничего, кроме сочувствия и боли, такой   «свободолюб» Гумилев вызвать не может.

Можно только подивиться и ужаснуться, насколько этот странный, в общем-то добрый и любящий человек, может оказаться готовым к любым жертвам во имя своих ницшеанских заморочек, ради  стройности, последовательности, «дисциплинированности» собственного мировосприятия., сотворения своего неповторимого «Я.».

И надо признать: Гумилёв до конца жизни не изменял своему мировоззрению, пронес его через все радости и невзгоды. И очень страдал, когда приходилось нарушать, хоть в мелочах, свой  «моральный кодекс». Навряд ли в России можно сыскать столь непоколебимого и последовательного ницшианца, как он.

Можно принять: цинизм его в ту страшную ночь был напускным, очередным испытанием  воли. Можно предположить, что ночь эта вовсе и не  была разгулом неограниченной, бесшабашной свободы, а явилась прорывом жестокой несвободы, связанной с душевными терзаниями и  хорошо скрываемыми муками совести., запланированным самоистязанием,  мазохизмом - великим испытанием  силы воли.. Поединок ницшеанца с самим собой.

.

В 1918 году  Анна Андреевна подала на развод. Для Гумилёва -  удар по самолюбию,  крушение всех амбиций мужа- властелина, не  сумевшего покорить, удержать женщину. Неужели он так бессилен и безволен!? Выходит – да. Его ницшеанство дало чувствительную трещину.

  Ахматова   мстительно поведала ему, что выходит замуж за ассириолога, поэта и переводчика  Шилейко.

Впоследствии Гумилев признавался Ирине Одоевцевой…

-  Меня как громом поразило. Но я овладел собой. Я даже мог заставить себя улыбнуться. Я сказал: – Я очень рад, Аня, что ты первая предлагаешь развестись. Я не решался сказать тебе. Я тоже хочу жениться.  –  Я сделал паузу – на ком, о Господи?.. Чьё имя назвать? Но я сейчас же нашёлся: – На Анне Николаевне Энгельгардт, уверенно произнёс я. –  Да, я очень рад.  – И я поцеловал её руку».

  Очень уж хотелось, чтобы решение о разводе  исходило от него! Было -  его волей!

Жаждал оставаться стойким вершителем собственной судьбы,  а судьба подсмеивалась над ним и строила гримасы.

И он вымолвил имя новой избранницы. Назвал машинально, но твёрдо. 

И тем самым снова подписался под мудрыми словами Ахматовой : останется вечным холостяком.  Так оно в конце концов и сложилось.

     «Анна Вторая» -  дочь литератора и поэта Н. А. Энгельгардта. Её мать, Лариса Михайловна Энгельгардт (Гарелина),  в первом браке была женой Константина Бальмонта, имела от него сына. Злые языки утверждали, что  Анна Николаевна – тоже его дочь. С. К. Маковский называл её «хорошенькой, но умственно незначительной девушкой». Примерно так же полагали многие друзья Николая.  А Константин Бальмонт восторгался ею: «Ах, как она мне нравится. Темноглазый ангел с картины Ботичелли…».

Она дружила с Лилей Брик, увлекалась декадентами и боготворила Гумилёва.  В ответ на его предложение руки и сердца девушка упала на колени и заплакала: «Нет! Я недостойна такого счастья!»..

…

     Бедная Анна Николаевна! – Бог явно не баловал этот брак счастьем.  Гумилёв изо дня в день подтверждал свою полную несостоятельность семьянина и примерного мужа. Пытался острить:

-Жить с женой так же скучно, как есть отварную картошку без масла,   Отчасти «Анна Вторая» повторила судьбу «Анны Первой». В своё время Гумилёв после рождения сына, отправлял Ахматову в семейное имение своей матери – Слепнёво – неподалёку от Бежецка Тверской губернии. Сам оставался в Петербурге. Анна Андреевна, натура волевая, довольно быстро вырвалась из этой глуши в столицу, оставив сына на попечение матери Николая Степановича и его сводной сестры.

     Анна Николаевна Энгельгардт, теперь уже Гумилёва, вскоре после свадьбы родила дочку Леночку. И тут же была «сослана» в Бежецк (туда переехали из Слепнёва Гумилёвы). Кроме своей дочери, она воспитывала ещё и Льва – сына Гумилёва и Ахматовой.

  Самого Гумилёва  бесил идиотизм бежецкой жизни:

«Аня сидит в Бежецке с Леночкой и Лёвушкой, свекровью и старой тёткой. Скука невообразимая, непролазная. Днём ещё ничего. Аня возится с Леночкой, играет с Лёвушкой – он умный славный мальчик. Но вечером тоска – хоть на луну вой от тоски. Втроём перед печкой – две старухи и Аня. Они обе шьют себе саваны, - на всякий случай всё подготавливают к собственным похоронам. Очень нарядные саваны с мережкой и мелкими складочками. Примеряют их – удобно ли в них лежать. Не жмёт ли где? И разговоры, конечно, соответствующие. А Аня вежливо слушает или читает сказки Андерсена. Всегда одни и те же. И плачет по ночам. Единственное развлечение – мой приезд. Но ведь я езжу в Бежецк раз в два месяца, а то и того реже. И не дольше, чем на три дня. Больше я не выдерживаю».

Как-то вечером, в одну из бессонно-отчаянных  бежецких «идиллий»он открыл наугад «Войну и мир».

   Обомлел! И долго не мог оторваться, перечитывая…

Ведь это  о нем говорит Пьеру князь Андрей, его судьбу пророчит,  его героическое будущее перечёркивает.

-Никогда, никогда не женись, мой друг, вот тебе мой совет, не женись до тех пор, пока не скажешь себе, что ты сделал всё, что мог… А то пропадёт всё, что в тебе есть хорошего и высокого.. Всё истратится по мелочам…»

В эту ночь Гумилёв долгим пронзительным взором удивительно чётко увидел всю свою «женатую жизнь». Нынешнюю. И будущую.

Оскорбительная несвобода, связанные руки, мысли, брошенные на пол пути и творческие замыслы,  робкая женщина c затаённой молчаливой обидой и  тихим укором в покорных глазах. Вечно он ей что-то должен,  чем-то обязан.

Увидел… и содрогнулся…

     Молодая жена, происходившая из старого дворянского рода, прежде знала только столичную жизнь. Захолустный  Бежецк был для неё ссылкой, проклятием. Анна Николаевна слёзно молила обожаемого мужа – просилась к нему в Петербург. Гумилёв был строг и непреклонен, позволял «увольнения» крайне редко и на короткий срок. Объяснял: в Бежецке лучше с продуктами и «откупался» регулярными денежными переводами. Лишь весной 1921-го, за три месяца до гибели Гумилёва, Анна Николаевна добилась разрешения переехать с дочкой к нему.

     Семья поселилась в «Доме Искусств» – огромном здании на углу Невского и Фонтанки.

Часть дома – гигантская, раскинувшаяся на трёх этажах квартира бывшего домовладельца и брата хозяина Елисеевского гастронома  В ней устроили общежитие для литераторов, сорванных революцией с насиженных мест. Гумилёвы обосновались в бывшей елисеевской бане (которая больше походила на дворец), упрятав банную архитектуру  под коврами.

-Я здесь чувствую себя древним римлянином. Утром, завернувшись в простыню, хожу босиком по мраморному полу и философствую, - язвил Николай Степанович.

     Жить в «Доме Искусств» было удобно: здесь Гумилёв читал лекции и вёл кружки молодых поэтов, в общей столовой можно было питаться, Cоседи -друзья, знакомые и ученики – от М. Л. Лозинского и О. Э. Мандельштама до В. Ф. Ходасевича и Вс. Рождественского. Но теперь это была уже семейная жизнь.

Гумилёв изнывал: «Я очень люблю свою дочку, но для работы мне совершенно необходим покой!» Николай Степанович действительно любил и Льва и Лену, но предпочитал делать это на расстоянии. И не совсем прав Дмитрий Быков, утверждая, что Гумилёв был по-своему счастливым: «человек, который всю жизнь жил так, как хотел.  И, в общем, получал удовольствие от жизни…»

Очень уж сомнительно такое счастье. И такая свобода. Ведь семья, хочешь не хочешь, - висела на его плечах. Требовала внимания – пусть робко,  ненавязчиво, но вполне  справедливо..  Какое уж тут  безмятежное счастье, если его надо было то и дело   отвоёвывать, отскандаливать, оглядываться на соседей. Страдать от упрёков и укоров «доброжелателей». И каким бы ни был Гумилёв эгоистом , быть свободным от общества в полной мере, да ещё в те времена, - не так-то просто.

«Общественность», друзья, родня то и дело вставали на дыбы.

Вот он поступил, «как захотел»,  с дочкой, – отдал её в детский дом. Директором приюта была жена единственного, пожалуй, близкого друга   М.Л. Лозинского Узнав об этом «злодеянии», она пришла в ужас. Попыталась урезонить:

        — Но это невозможно. Господи!..

        — Почему? Вы ведь сами сейчас говорили, что детям у вас прекрасно.

        — Да, но каким детям? Найденным на улице, детям пьяниц, воров, проституток. Мы стараемся для них всё сделать. Но Леночка ведь ваша дочь.

        — Ну и что из этого? Она такая же, как и остальные. Я уверен, что ей будет очень хорошо у вас.

        — Николай Степанович, не делайте этого! Я сама мать, — взмолилась она: — Заклинаю вас!

        Гумилев был непоколебим:

        — Я уже принял решение. Завтра же  привезу вам Леночку.

     И привёз!

     «Семейное счастье», о котором так мечтала молодая жена, описал в дневнике К. И. Чуковский:

"Вчера в Доме Искусств увидел Гумилёва с какой-то бледной и запуганной женщиной. Оказалось, что это его жена Анна Николаевна, урождённая Энгельгардт, дочь того забавного нововременского историка литературы, который прославился своими плагиатами. Гумилёв обращается с ней деспотически. Молодую хорошенькую женщину отправил с ребенком в Бежецк - в заточение, а сам здесь процветал и блаженствовал. Она там зачахла, поблекла, он выписал её сюда и приказал ей отдать девочку в приют в Парголово. Она - из безотчетного страха перед ним - подчинилась. Ей 23 года, а она какая-то облезлая; я встретил их обоих в библиотеке. Пугливо поглядывая на Гумилева, она говорила: "Не правда ли, девочке там будет хорошо? Даже лучше, чем дома? Ей там позволили брать с собой в постель хлеб... У нее есть такая дурная привычка: брать с собой в постель хлеб... очень дурная привычка... потом там воздух... а я буду приезжать... Не правда ли, Коля, я буду к ней приезжать"...

     Этот эпизод прекрасно вписывается в портрет поэта – эгоиста, живущего исключительно «по своей воле». Но имеется   и другая правда. 

Гумилёв  любил эту свою вторую Анечку, серьёзно ею увлёкался, настойчиво и  галантно ухаживал.  Посвятил ей не только стихотворения, но и  книгу - «Огненный столп»…

А на лучшем своём сборнике «Романтические цветы» написал:

«Ане. Я, как мальчик, схваченный любовью к девушке, окутанной шелками».

…Жестокость Гумилёва  имеет, нам кажется, и другое объяснение. В эти дни по Петрограду прокатилась первая волна арестов участников антибольшевистского подполья, связанных с кронштадтским мятежом. Незадолго до этого Гумилёв, имевший отношение к «Петроградской боевой организации В. Н. Таганцева»,  похоже, пытался избавиться от улик. Возможно,  опасался ареста и стремился отправить дочь за город под присмотр жены своего друга…  

     Судьба второй семьи Гумилёва – трагична. В блокадном Ленинграде от голода умер отец Анны Николаевны, потом мать, затем она сама, последней – дочка

. Но сердце Гумилёва эта трагедия не потревожила – к этому времени его самого не было в живых уже 21 год.