Как-то мне довелось попивать чаю с молоком на своей кухне. Это было ночью, потому ложка в глухоте и темноте громко брякала о стенки стаканчика. Ветер вылизал меня всего изнутри, потому что на ночь кто-то в моей пустой квартире открывает форточки во всех комнатах, и теперь под ледяной кожей щекотала нервы мысль о бессмысленности сквозняков. Странно, что я раньше не задумывался о том, кто же все-таки открывает форточки. Зато, ощутив, наконец, на своих поджилках добрый морозец ранней весны, я сподобился об этом подумать.

И вот, я сидел в темноте - только синие язычки над конфоркой создавали свет -  рассматривал темные узоры на стенках своей кухоньки, не спеша попивал свой вечерний чай, как вдруг услышал отчетливый шорох. То есть, этот шорох был настолько отчетлив, что стал уже и не шорохом даже, а скрежетом. Причем, довольно продолжительным и настигающим, будто кто-то водил когтями по наждачной бумаге,  получая от этого несомненное удовольствие. Мне и прислушиваться к звуку не пришлось. Звук сам ко мне прислушивался. В мрачной темноте и тишине мне представилось, что окружающий меня сумрак пытается просочиться внутрь меня и соскребает с моих дверец пыль и дикий плющ! Кухонька стала сразу уменьшаться, будто всасываясь в меня, растягивать створки, ковырять во мне дыры и проникать все глубже и глубже…

Пока я напредставлял это все, звук прекратился. Синий язычок затрепетал и погас, а винтик плиты сам собой прокрутился и встал на место.

…Мой чай как-то поспешно остыл. Но мне упорно верилось, что это всё же, из-за сквозняка. Наконец, роли поменялись, и уже я стал прислушиваться. И не зря. Закапала вода из-под крана. Загудел на секунду и заглох холодильник. Заскрипела деревянная створка буфета. Зазвенели хрусталики у люстры. И мне почудился причудливый сиплый смешок из-под…плинтуса…

Я, было, вскочил, чуть-чуть напугавшись, но все движения разом успокоились. Даже мрак, заползавший внутрь меня, остановился и с писком втянулся в углы.

Я любил почитать на досуге фантастику, поэтому был оглушен внезапным фактом существования аномалий. Но от этой мысли как-то нудно закружилась голова, так что я осел, потирая глаза, на табурет и отказывался от любых резких движений.

Мне отчего-то отчаянно верилось лишь в то, что нужно дождаться момента. Вот-вот, сейчас случится еще одна волна странностей и на сегодня вечер можно будет посчитать самой необыкновенной частью дня. А в следующий момент, я твердо решил, что и самой необыкновенной частью в жизни:

снова раздался скрежет из-под плинтуса,

глухой звук деревянных дощечек, тершихся друг о друга,

еле слышное, но нарастающее сопение

и быстрый стук мягких когтистых лапок о бетон.

Ветер из открытой форточки дернул занавески, и время слегка замедлилось, и звуки приникли к самым низким частотам, и слышно лишь было тихое, но живое дыхание ночных улиц.  В блеклом лунном свете обнажились чашки, недопитый остывший чай, блюдца и ложки, мои старые фотообои в мелкий цветок, синие разводы на кафеле, а я лишь только сразу увидел маленькую взъерошенную фигурку Мурашкина. И я вспомнил его, словно и не забывал о нем никогда.

Мурашкин – созидатель тишины. А еще прекрасный собеседник и знает он обо всем на свете, ответит на все вопросы, что ты у него не спроси!

Позднее Мурашкин не раз говорил, что не в каждом доме есть созидатель тишины. И что его нужно долго и кропотливо искать. А лучше всего их приманивать притчами и печенюшками, в которые каждый из них так страстно и безоглядно влюблен.

Мы с Мурашкиным еще долго не оставляли друг друга. А быть может, так и вообще не расставались. Сонный Мурашкин любил повторять, что граница прошлого и будущего времени строго определяется настоящим так же, как граница реальности и воображения - человеком. А в этот, ставший теплым и по-весеннему сладким поздний вечер Мурашкин, так неожиданно вспыхнувший звездочкой в моей жизни, вместо ритуального приветствия, поднес когтистый пальчик к губам и заговорил: «Учись-ка слушать тишину!»