Русская революция подняла в человеке всё самое низменное и отвратительное. Это было время беззакония и бесправия, когда убийства, грабежи и насилия вознаграждались, когда действовало только одно право - сильного. Русская революция – это история о том, как идея захватывает народ и уводит его на тропу войны.
Воспоминания баронессы М.Д.Врангель - о жестокости красноармейцев, но она ничем не отличались от жестокости белогвардейцев. Революционная стихия никого не щадит, захватывая в адскую воронку насилия всех, кто не в силах ей сопротивляться или не может убежать. Поэтому потомкам тех, кто был участниками и свидетелями революционного кошмара, не стоит искать виновных, оправдывая одних и возмущаясь другими. У каждого - своя правда. Она была у баронессы, но на другой стороне – тоже была.
Баронесса М.Д.Врангель. Люди-звери
Бежала я из Петрограда в конце октября 1920 г., стало быть, пережила там эпоху разгара расстрелов: после убийства Урицкого было расстреляно несчётное число лиц, преимущественно офицеров….
Затем настали бесконечные кронштадтские расстрелы, далее – уничтожение целого ряда выдающихся деятелей кадетской партии; объявленных вне закона. Расстрелы без всякого предъявления обвинения Великих Князей: Павла Александровича, Николая и Георгия Михайловичей, Дмитрия Константиновича.
Людей расстреливали, как воробьёв. До этого томили в тюрьмах и истязали. Всё это совершалось на почве политического и классового изуверства. Воздух, насыщенный кровавыми миазмами, отравил и огрубил душу и сердце простого, полудикого русского человека, по существу, несомненно, добродушного и, как казалось до сих пор, богобоязненного.
Нижеследующий мой рассказ – яркая иллюстрация чудовищного озверения человека в дни большевизма. Этот характерный эпизод – трагический расстрел нашего племянника, барона Г.М.Врангеля.
Барон Георгий Михайлович Врангель, владелец большого имения Торосово близ станции Волосово Балтийской ж.д., в двух с половиной часах от Петрограда, - жил в деревне безвыездно…. В дни подхода красных войск к Ямбургу по пути то и дело отделялись небольшие отрядики, расползались по деревням и, чтобы потешиться, грабили и убивали помещиков.
Однажды в зимнюю ночь, очень морозную, один из таких отрядиков пробрался в Торосовский парк и через террасу ворвался в дом, выбив окна. Перепуганная семья, состоявшая из семидесятилетней старухи-матери, племянника, его жены и четверых детей мал-мала-меньше, бросились, в чём были, в комнату, где уцелели стёкла, и заперлась на замок.
А буйная ватага носилась по дому и подвергала грабежу и разрушению всё, что было под рукой: взламывала ящики, содержимым наполняла карманы, вязала в узлы. Висевшим по стенам изображениям предков зачем-то повыкололи глаза. Разбивали в мелкие куски Сервский фарфор. Прекрасную мебель XVIII столетия превращали прикладами ружей в щепы. Рояль разбили вдребезги.
Когда уничтожать ничего не осталось, хватились хозяев. Наткнулись на запертую дверь. Бросились разбивать уцелевшие окна. Как ураган влетели в комнату, где, полумёртвые от перепуга, сидели, прижавшись друг к другу, несчастные родители и дети.
Красноармейцы крикнули: «А где же мерзавец этот?» - и, увидев племянника, вытащили его, поставили к стенке, прицелились и, несмотря на отчаянные крики жены и матери и плач детей, выстрелили, но промахнулись, раздробив лишь руку, которая повисла, как плеть, выстрелили вторично и убили его наповал.
Старуха-мать, бросившаяся к сыну, тут же свалилась без чувств. Оторвали жену племянника от детей, выгнали на мороз, объявили ей, что может идти на все четыре стороны, детей не дадут. «А кто посмеет её взять в хату, - крикнул главарь, - хату спалим». Тут же стоявшая дворня и любопытствующие безмолвствовали.
Дети, старшему – семь лет, младшему – один год, как затравленные зверьки, забились в угол и, как рассказывала мать, сами себе зажимали рот ручонками, чтобы не кричать. Их вытащили из комнаты, но староста, старик, живший в доме 45 лет, бросился в ноги разбойникам и стал молить отдать детей ему. «Ну что ж, коль охота, - бери щенят к себе», - смилостивились они.
Заикнулся было старик: «Нельзя ли, мол, позвать священника». – «Тащи, тащи, шута горохового, - крикнули они. – Здесь деревьев много, пусть попляшет на первом суку…» - «А хоронить мы будем сами. Барону и честь баронская», - объявили они… и швырнули покойника на балкон, совсем обнажив его.
Несчастная жена его всю ночь провела в лесу, под деревом. Старик-староста хоть успел ей сунуть тёплый платок, чтобы на лютом морозе укрыться немного. Как стало светать, она поплелась в женский монастырь, расположенный вблизи. Там монахини отогрели и накормили её. Прожив у них три дня, она решила пойти справиться о детях, а также хотела узнать, где похоронен её муж.
На заре, крадучись, она пробралась к старосте. От него узнала, что тело до сих пор не похоронено, валяется на террасе, но, по-видимому, сегодня что-то будет, так как с вечера понаехала целая ватага.
Племянница моя умолила старика дать ей возможность хоть одним глазком взглянуть, что будут творить с ей дорогим трупом. Старик дал ей тёплую кофту своей старухи, голову она закутала в тёплый платок и замешалась в толпу любопытствующих.
Долго пришлось ждать... И вот, один за одним, повыползала разбойничья ватага на террасу. Втащили ящик, наскоро сколоченный из досок. С прибаутками и хохотом подняли закоченелый труп, поставили его; двое для поддержки подхватили его под руки.
Вероятно, широко застывшие глаза смущали их, один подошёл и проткнул чем-то покойнику глаза. В полуоткрытый рот вставили окурок. Всё это сопровождалось диким хохотом и циничными остротами.
Затем раздалась команда, все схватились за руки и в сатанинском экстазе, распевая садистские песни, изуверы кружились и плясали вокруг трупа, как исступлённые. Были ли они пьяны с утра или зверство опьянило их – не знаю.
Намаялись. Раздалась команда: «Вали, вали его». Так как ящик оказался коротковат, они с гиком стали труп туда забивать прикладами, как тушу. Новый окрик: «Становись в очередь». Распорядитель подошёл и плюнул. «Барону – баронская честь», - гаркнул он. То же проделали за ним остальные.
На этом «церемониал» был закончен. «Церемониймейстер» обратился к глазеющим: «Эй, кто хочет, тащи эту падаль в помойную яму», - и с грохотом и улюлюканьем, со всего размаха, по ступеням террасы скатили ящик в сад.
Подошёл старик-староста, за ним, цепляясь, детишки, втащил ящик на приготовленные им розвальни. Усыпал ящик еловыми ветвями… Взял годовалого на руки, других посадил подле ящика и пошёл хоронить поруганного…
Выражение лица рассказывавшей мне это жены его, без единой слезинки, неописуемо и незабываемо…
Этот рассказ подтвердил мне и дополнил старший брат покойного, вскоре последовавший за ним. Спустя два месяца он был призван для регистрации. Вступить в красную армию отказался и, как контрреволюционер, был расстрелян.