<!-- /* Font Definitions */ @font-face {font-family:"Book Antiqua"; panose-1:2 4 6 2 5 3 5 3 3 4; mso-font-charset:204; mso-generic-font-family:roman; mso-font-pitch:variable; mso-font-signature:647 0 0 0 159 0;} /* Style Definitions */ p.MsoNormal, li.MsoNormal, div.MsoNormal {mso-style-parent:""; margin:0cm; margin-bottom:.0001pt; mso-pagination:widow-orphan; font-size:12.0pt; font-family:"Times New Roman"; mso-fareast-font-family:"Times New Roman";} pre {margin:0cm; margin-bottom:.0001pt; mso-pagination:widow-orphan; font-size:10.0pt; font-family:"Courier New"; mso-fareast-font-family:"Times New Roman";} @page Section1 {size:841.9pt 595.3pt; mso-page-orientation:landscape; margin:17.0pt 35.7pt 17.0pt 17.0pt; mso-header-margin:35.45pt; mso-footer-margin:35.45pt; mso-paper-source:0;} div.Section1 {page:Section1;} -->

 [показать] Мы  совершенно одиноки, Карлитос,  - сказал  дон Хенаро мягко.  - это

наше условие.

     Я ощутил в своем  горле боль  своей  привязанности к жизни и к тем, кто

был близок мне. Я не хотел прощаться с ними.

     - Мы одиноки, - сказал дон Хуан. - но  умереть одному  - это  не значит

умереть в одиночестве.

     Его голос звучал приглушенно  и  сухо,  как покашливание. Паблито  тихо

плакал.  Затем  он  поднялся  и  заговорил.  Это не было  набором  слов  или

исповедью. Чистым  голосом поблагодарил он дона Хуана и  дона Хенаро  за  их

доброту. Он повернулся к Нестору и поблагодарил  его за то, что тот дал  ему

возможность заботиться о нем. Он вытер свои глаза рукавом.

     -  Что  за  прекрасная  штука было быть  в  этом прекрасном мире! В это

чудесное  время!  -   воскликнул   он   и  вздохнул.  Его   настроение  было

захлестывающим.

     - Если я не вернусь,  то я прошу вас,  как о высшем  благодеянии помочь

тем, кто делил мою судьбу, - сказал он дону Хенаро.

     Затем он повернулся  к западу в направлении  своего дома. Его  поджарое

тело сотрясалось от слез. Он подбежал к краю утеса с вытянутыми  руками, как

бы собираясь  обнять кого-то. Его губы  двигались, он как  бы  говорил тихим

голосом.

     Я  отвернулся.  Я не хотел слышать,  что  говорит Паблито. Он вернулся

назад туда, где мы сидели, плюхнулся рядом со мной и повесил голову.

     Я не мог сказать ничего. Но затем какая-то внешняя сила овладела мной и

заставила меня встать, и я тоже высказал свои благодарности и свою печаль.

     Мы  затихли снова.  Северный ветер тихо посвистывая дул мне в лицо. Дон

Хуан посмотрел на меня.  Я никогда не видел в его глазах столько доброты. Он

сказал мне, что  воин  прощается, благодаря всех тех, кто сделал ему  что-то

доброе или оказал  участие. И  что я должен выразить  свою благодарность  не

только им, но также и тем, кто заботился обо мне и помогал мне на моем пути.

     Я повернулся  на  северо-запад к Лос-Анжелесу,  и вся сентиментальность

моего духа вылилась наружу. Что за очистительное  облегчение было произнести

свои благодарности!

     Я сел опять. Никто не смотрел на меня. - воин признает свою боль, но не

индульгирует в  ней, - сказал дон Хуан, - поэтому настроением воина, который

входит в неизвестное, не  является печаль. Напротив, он весел, потому что он

чувствует смирение перед  своей удачей,  уверенность  в  том,  что  его  дух

неуязвим и превыше всего полное осознание своей эффективности. Радость воина

исходит из его признания своей судьбы  и из его  правдивой  оценки того, что

лежит перед ним.

     Последовала   долгая  пауза.  Моя  печаль   была  чрезмерной.  Я  хотел

что-нибудь сделать, чтобы вырваться из этой подавленности.

     -  Свидетель, пожалуйста, сдави свой ловец духов,  - сказал  дон Хенаро

Нестору. Я услышал громкий  и очень смешной звук  игрушки  нестора.  Паблито

истерически рассмеялся  и точно так же дон  Хуан с  доном  Хенаро. Я заметил

характерный запах  и сообразил тогда,  что Нестор  пернул.  Что  было ужасно

смешным, так это выражение совершеннейшей серьезности на его лице. Он пернул

не для шутки, а  потому что у него не было  при  себе  его ловца  духов.  Он

помогал нам наилучшим образом, как только мог.

     Все они  отрешенно смеялись. Что за  легкость была  у них в смещении из

грустной ситуации в совершенно смешную.

     Паблито повернулся ко мне внезапно. Он захотел узнать, не поэт ли я. Но

прежде, чем я успел ответить, Хенаро составил строфу:

     - Карлитос спокоен и верно он немного поэт и дурак примерный, -  сказал

он.

     Все они опять расхохотались.  - Вот это настроение лучше, -  сказал дон

Хуан. - а сейчас, прежде чем мы с Хенаро попрощаемся с вами, вы двое  можете

сказать  все, что угодно.  Может  быть это  последний  раз, когда  вы можете

что-либо сказать.

     Паблито отрицательно покачал  головой, но у меня  было кое-что. Я хотел

выразить свое восхищение, свое  поражение  исключительностью духа воина дона

Хуана и дона Хенаро, но я запутался в своих  словах и кончил тем, что ничего

не сказал, или хуже того, я кончил тем, что я вроде бы опять жаловался.

     Дон Хуан покачал головой и чмокнул губами  в насмешливом неодобрении. Я

невольно  засмеялся.  Не  имело   значения   однако  то,   что  я  не   смог

воспользоваться своим шансом сказать  им о моем восхищении. Очень любопытное

ощущение  начало овладевать  мной.  У меня  было  чувство  радости, веселья,

абсолютной свободы, которая заставляла меня смеяться. Я сказал дону Хуану  и

дону Хенаро, что мне нет никакого дела до исхода моей встречи с неизвестным,

что я счастлив и собран,  и что буду ли я жив  или  умру совершенно не важно

для меня в данный момент.

     Дон  Хуан и дон Хенаро, казалось,  порадовались моим словам еще больше,

чем я. Дон Хуан хлопнул себя по  ляжкам  и засмеялся. Дон Хенаро бросил свою

шляпу на землю и закричал, как будто бы он объезжает дикую лошадь.

     Внезапно  дон  Хенаро сказал:  -  Мы  развлекались и смеялись во  время

ожидания  совершенно  так,   как  рекомендовал  свидетель.  Но  естественным

условием порядка является то, что это всегда приходит к концу.

     Он посмотрел  на  небо. -  Уже почти пришло время  нам  разойтись,  как

делали  воины в рассказе, -  сказал он.  -  но прежде чем  мы  пойдем нашими

различными путями,  я  должен сказать вам двоим  одну последнюю вещь: я хочу

раскрыть   вам   секрет  воина.   Может   быть,  вы   можете   назвать   его

предрасположением воина.

     Он обернулся в особенности ко мне и  сказал, что я когда-то им говорил,

что жизнь воина холодна и одинока и лишена чувств. Он даже закончил, что как

раз в этот момент я убежден, что это так.

     - Жизнь  воина ни в коем  случае не  может  быть холодной, одинокой или

лишенной  чувств,  -  сказал  он,  -  потому  что  она основывается  на  его

привязанности, его  стремлении, на  том, что он посвятил себя тому,  кого он

любит. И  вы  можете  спросить, кто это  тот, кого  он любит.  Я  покажу вам

сейчас.

     Дон Хенаро поднялся и медленно отошел на совершенно плоский участок как

раз перед нами, в 3-4 метрах в стороне. Там он сделал странное  движение. Он

двигал своими  руками,  как  бы  очищая пыль с своей груди  и живота.  Затем

произошла странная вещь. Поток  почти неощутимого света прошел  сквозь него.

Он исходил из земли и, казалось  обнял все его тело. Он сделал что-то  вроде

заднего  пируэта, нырок назад,  точнее говоря,  и приземлился  на грудь и на

руки. Его  движение было  выполнено с такой  точностью  и легкостью, что  он

казался невесомым существом, червеобразным существом, которое перевернулось.

Когда он  оказался на земле, он  исполнил ряд неземных движений. Он скользил

всего в  нескольких дюймах над землей,  или катался на ней, как  если  бы он

лежал  на шарикоподшипниках, или же плавал, описывая круги и поворачиваясь с

быстротой и ловкостью угря, плывущего в океане.

     Мои  глаза начали успокаиваться  в какой-то момент и затем без  всякого

перехода я уже следил  за шаром света,  скользящим взад и вперед по чему-то,

что,  казалось, было поверхностью катка с тысячами  лучей света, сияющими на

ней.

     Картина  была ясной. Затем шар огня остановился  и остался неподвижным.

Голос встряхнул меня и рассеял мое внимание. Это заговорил дон Хуан. Сначала

я  не  мог  понять, что он  говорит.  Я опять  взглянул на шар  огня. Я  мог

различить  только  дона Хенаро, лежащего на земле  с  разбросанными руками и

ногами.  Голос  дона Хуана был  очень ясным. Он, казалось, нажал на какой-то

курок во мне, и я начал писать.

     - Любовь Хенаро - это этот мир, сказал он. - он только что  обнимал эту

огромную  землю, но поскольку он такой маленький, все, что он  может делать,

только плавать в ней. Но земля  знает,  что он любит  ее, и заботится о нем.

Именно  поэтому жизнь Хенаро наполнена до краев, и его состояние,  где бы он

ни был, будет изобильным.  Хенаро бродит по тропам  своей любви, и где бы он

ни находился, он цельный.

     Хенаро сел перед нами на корточки. Он мягко погладил землю.

     Это предрасположение  двух воинов, - сказал он. -  эта земля, этот мир.

Для воина не может быть большей любви.

     Дон Хенаро поднялся  и минуту сидел на корточках  рядом с доном Хуаном,

пока они оба пристально смотрели на нас. Затем они оба сели, скрестив ноги.

     -  Только   если  любишь  эту  землю  с  несгибаемой  страстью,   можно

освободиться  от печали, -  сказал дон Хуан. - воин всегда весел, потому что

его  любовь неизменна и предмет  его  любви - земля - обнимает его и осыпает

его невообразимыми дарами. Печаль принадлежит только тем,  кто ненавидит  ту

самую вещь, которая дает укрытие всем своим существам.

     Дон  Хуан опять  с  нежностью погладил землю.  -  Это  милое  существо,

которое  является  живым  до  последней крупицы  и понимает каждое  чувство,

успокоило  меня. Оно вылечило мои боли и, наконец, когда я  полностью понял

мою любовь к нему, оно научило меня свободе.

     Он сделал паузу. Тишина вокруг нас была  пугающей. Ветер свистел мягко,

а затем я услышал далекий лай одинокой  собаки. - прислушайся к этому лаю, -

продолжал дон Хуан. - именно так моя  любимая земля помогает мне представить

вам этот последний момент. Этот лай -  самая печальная  вещь, которую  можно

услышать.

     Минуту мы молчали. Лай  этой одинокой собаки был настолько  печален,  а

тишина вокруг  нас  настолько интенсивной, что я ощутил  щемящую  боль.  Она

заставила меня думать о моей собственной жизни, о моей собственной печали, о

моем собственном незнании куда идти и что делать.

     - Лай этой собаки - это ночной голос человека, - сказал дон Хуан.

     -  Он  исходит  из дома  в  той долине к югу. Человек кричит через свою

собаку,  поскольку  они  являются  компаньонами по  рабству  на  всю  жизнь,

выкрикивая  свою печаль и свою  запутанность. Он просит свою смерть прийти и

освободить его от мрачных и ужасных цепей его жизни.

     Слова  дона  Хуана  затронули   во  мне  самую  беспокойную  струну.  Я

чувствовал, что он говорит, обращаясь прямо ко мне.

     - Этот лай и  то одиночество, которое он создает, - говорят о  чувствах

людей,  -  продолжал  он.  - людей,  для  которых вся жизнь  была  как  один

воскресный  вечер.  Вечер, который  не  был совершенно жалким,  но  довольно

жалким, нудным  и  неудобным. Они много попотели и  попыхтели, они не знали,

куда  пойти  и  что  делать.  Этот  вечер  оставил им только  воспоминания о

мелочных раздражениях  и  нудности.  А затем  внезапно  все  кончилось.  Уже

наступила ночь.

     Он  пересказал  историю,   которую   я  когда-то   рассказывал  ему   о

семидесятидвухлетнем старике, который жаловался,  что  его жизнь была  такой

короткой,  что ему  казалось, будто всего день назад  он был мальчиком. Этот

человек сказал  мне: "я  помню ту пижаму, которую я  обычно носил, когда мне

было десять лет от роду. Кажется прошел всего один день. Куда ушло время?"

     - Противоядие,  которое убивает этот  яд  - здесь, -  сказал  дон Хуан,

лаская землю. - взгляните на вас двоих. Вы добрались до объяснения магов, но

какая разница от того, что вы знаете его? Вы более уединены, чем когда-либо,

потому что без непреклонной любви к тому существу, которое дает вам укрытие,

уединенность кажется одиночеством.

     Только любовь к этому великолепному существу  может  дать свободу  духу

воина. А свобода это есть радость, эффективность  и отрешенность перед лицом

любых  препятствий.  Это  последний  урок.  Он всегда  оставляется на  самый

последний момент, на момент полного уединения, когда человек  остается лицом

к  лицу со своей  смертью и своим уединением.  Только тогда этот урок имеет

смысл.

     Дон Хуан и дон Хенаро поднялись и потянулись руками и спиной, как  если

бы  от  сидения их  тела онемели.  Мое сердце начало быстро колотиться.  Они

заставили меня и Паблито подняться.

     - Сумерки - это трещина между мирами, - сказал дон Хуан. - это  дверь в

неизвестное.

     Он указал широким движением  руки на утес,  где мы стояли. - Это  плато

находится перед  дверью. Он указал на  северный край утеса. -  Там дверь. За

ней - бездна. А за бездной - неизвестное.

     Затем дон Хуан и  дон Хенаро повернулись к Паблито и попрощались с ним.

Глаза Паблито были влажными и неподвижными. Слезы катились  у него по щекам.

Я услышал голос дона Хенаро, прощавшегося со мной, но не слышал дона Хуана.

     Дон Хуан и дон Хенаро подошли к Паблито и коротко что-то шепнули ему на

уши. Затем они подошли ко мне. Но еще прежде, чем они что-либо прошептали, я

ощутил то особое чувство расщепленности.

     - Мы теперь будем просто пылью на дороге, - сказал Хенаро. - может быть

когда-нибудь она опять попадет в твои глаза.

     Дон Хуан и дон Хенаро отошли в сторону и, казалось, слились с темнотой.

Паблито взял  меня  за  руку и мы  попрощались друг с другом. Затем странный

порыв силы  заставил меня  бежать вместе с  ним  к северному краю  утеса.  Я

ощущал его руку, когда мы прыгнули, а затем я был один.