Это цитата сообщения Dublin_Rabbit_Girl Оригинальное сообщение
1,000 Paper Cranes
Название: 1,000 Paper Cranes
Автор: longerthanwedo
Оригинал: тут
Разрешение на перевод: получено
Переводчик:Dublin_Rabbit_Girl
Бета: Green_Baby
Пейринг: Ryan/Brendon
Тип: слэш
Рейтинг: PG-13
Жанр: AU, Romance, Deathfic
POV: Райана от первого лица
Размер: мини (~4000)
Статус: закончен
Саммари: Я снова принимаюсь складывать, но в этот раз края бумаги вмешиваются в мою память, и я вспоминаю эту историю. Историю о девочке, которая была облучена, которая умирала, которая складывала. Она складывала журавлей, тысячу журавлей. Птицы, приносящие удачу, сделанные из листов бумаги, которые, как она думала, исцелят ее.
Предупреждения: смерть персонажа
Дисклеймер: Эти люди не принадлежат мне, но данная работа основана на реальной истории.
От автора: Возможно, эта история самая любимая из всех, что я написала, как и самое мое длинное мини. В конце будет немного рассказано об истории, на которой основан фик. Наслаждайтесь.
От переводчика: Это просто драгоценная работа.
Все похвалы, если таковые вдруг будут, прошу адресовывать самому автору и бете, которая сумела вытащить этот перевод))
Green_Baby, you know how much I love you, dearest, don’t you? ^^ you’re always such a great help for me)) sorry for disturbing you again and again ;)
Не знаю, почему я продолжаю свои попытки. Думаю я про себя, в очередной раз выходя из двери своей квартиры, щелкая замком позади себя.
Каждый день одно и то же.
Я выйду на улицу в приподнятом настроении, с оптимизмом в крови. Я пойду на работу, только потому что знаю, что пройду через парк, где улыбаюсь и машу всем и каждому, кто посмотрит в мою сторону. Я завяжу с кем-нибудь разговор. Кем-нибудь, чей телефон внезапно вибрирует, и, очень жаль, но им просто необходимо взять трубку. Кем-нибудь, чья собака высказывает больше интереса к нашей беседе, чем сами хозяева. Я доберусь до работы и пройду в конец переполненной комнаты, к своему столу. Переполненной комнаты, в которой едва ли хоть один человек поднимает свой взгляд, когда я прохожу мимо в эти дни. Комната, где мои неуверенные здравствуйте уносятся в воздух и, незамеченные, попадают в чей-нибудь нос, только чтобы их выдохнули в качестве углекислого газа несколько секунд спустя.
Сегодня не исключение. Я знаю это, еще даже не отправившись в путь. Я спотыкаюсь о свои шнурки перед соседом, читающим в своем кресле, а он просто переворачивает страницу.
Все как всегда, но я не могу погасить эту необъяснимую надежду, которая окутывает каждый мой шаг.
Сегодня на работе какое-то собрание. Что-то вроде вечеринки, что означает много новых лиц. Людей, которые могут сделать попытку поддержать разговор, людей, которые могут вернуть мой энтузиазм, людей с реальным потенциалом стать друзьями, девушками. Людей, которые еще не знают меня.
Но даже после всего этого я нахожу себя сидящим в том же самом кресле на колесиках, в том же самом углу, слушая, как те же самые люди ведут те же самые разговоры без меня.
Справа от меня леди, чья собака отчаянно нуждается в друге.
У меня есть собака, говорю я самому себе.
Слева – пара, которой нужна нянечка на следующий понедельник.
Я хорошо справляюсь с детьми, добавляет мой разум.
Передо мной молодой человек разговаривает с женщиной, которая, как я думаю, является моим боссом. У его кузена рак, говорит он. Они начинают новую терапию на следующей неделе, и он хотел бы быть там, чтобы пожелать ему удачи. Он произносит имя, Брендон Ури.
Мой разум издает, хмм, и записывает имя туда, где у меня хранится подобная информация.
Кто-то произносит речь о том, что случилось не так давно, и я ухожу домой.
Идет дождь.
***
Мне нечего делать.
Мой компьютер отсоединен, и я не хочу подключать его или сажать аккумулятор. По телевизору нет ничего, кроме кулинарных шоу, и, господь знает, все, что я когда-либо готовил, - это тосты и поп-тартс. Я дважды прочел каждую книгу в своей квартире, а потом еще. Я бы прошелся, но не хочу двигаться, я бы вздремнул, но не хочу сидеть на месте.
Мои руки поднимают лист линованной бумаги с моего кофейного столика (откуда он?), и я бессмысленно загибаю его края. Несколько минут, и бесцельные мысли проходят, я смотрю вниз на то, что делают мои пальцы. Я сложил бумагу в месиво. Я разглаживаю ее, безрезультатно пытаясь распрямить складки. Я снова принимаюсь складывать, но в этот раз края бумаги вмешиваются в мою память, и я вспоминаю эту историю.
Историю о девочке, которая была облучена, которая умирала, которая складывала. Она складывала журавлей, тысячу журавлей. Птицы, приносящие удачу, сделанные из листов бумаги, которые, как она думала, исцелят ее. Этого не произошло; она умерла, и ее друзья продолжили делать их. Один за другим, сотни и сотни, пока у этой девочки не оказалось тысячи бумажных птиц, посвященных ее имени. Ее памяти.
Внезапно у меня появилось занятие. Каким-то образом, когда-то я научился делать журавлей. Я не могу вспомнить, где, когда или зачем, но когда я снова сгибаю бумагу, у меня есть цель. Все начинается с квадрата, треугольника, фигуры, похожей на воздушного змея. У него есть ноги, крылья; я вдуваю воздух в середину, и бам. Крошечная хрупкая птица.
Раз.
Брендон Ури.
Я даже не знаю его, но внезапно он заслуживает этого журавля.
Сейчас во мне достаточно сил, чтобы встать и подключить компьютер. Я плюхаюсь обратно и набираю имя в строку поиска. Я понятия не имею, что делаю, но в конце концов я узнаю адрес. Адрес, который потом оказывается нацарапанным на конверт. Конверт без обратного адреса с единственным журавлем, упакованным внутрь. Сверх того только маленькое РР наверху листа.
Конверт, который сейчас в почтовом ящике с металлическим флагом, развевающимся в вышине.
***
Может, думаю я. Может, мне нужно хобби. Или, может, оно было нужно мне. Сейчас я думаю, что у меня есть одно.
Маленькая кучка сложенной бумаги стоит посередине моего кофейного столика.
Раз, два, три, четыре, пять.
Еще пять птиц, которые уйдут к случаю Брендона Ури в Сан-Франциско. Еще пять журавлей в конверте, который отправится в дом к парню, которого я могу только представить. В этот раз, я заменяю одну из Р Райаном.
***
На работе я не могу ничего с этим поделать. Я подслушиваю разговоры. Я караулю мужчину с больным кузеном. Я подкарауливаю любую информацию об определенном пациенте с раком из Калифорнии.
Складывая листок за листком и за листком, я говорю себе, что это нормально. Это прекрасно, когда ты хочешь узнать больше о человеке, на которого направлены твои усилия. И я говорю себе, что Брендон Ури ценит то, что я делаю. Я определенно не занимаюсь этим, только потому что мне нужно заниматься чем-нибудь, потому что я одинокий мужчина, который случайно подслушал несколько слов во время вечеринки у себя на работе. Я определенно не жалок.
И я думаю, что, может, мне и не нужно убеждать себя. Может, у меня нет сомнений в том, что я сижу здесь, складывая, потому что мне жаль парня, которого я никогда не встречал. Я знаю, что если бы я был болен, мне бы понравилось, что кто-то оказывает внимание.
Не то чтобы я думаю, что Брендон Ури похож на меня. У него, вероятно, есть семья и девушка, которые заботятся о нем. Которые навещают его каждый день. Я знаю, что у него есть родственники, наподобие его кузена в офисе, который волнуется за него и презирает тот факт, что не может потратить свое время, чтобы сделать более приятным время Брендона. Он скорее всего не живет один в квартире, где компанию ему оставляют только паршивый телевизор и сложенная бумага.
Но это не имеет никакого значения.
Я думаю, что даже если бы я был самым счастливым человеком, это сделало бы меня еще счастливей.
Вот почему я сижу здесь, снова и снова повторяя двадцать движений складывания и загибания. Вот почему в этот раз я оставляю небольшое надеюсь, ты счастлив на крыле двадцатого журавля. Вот почему в этот раз я оставляю Росс вдобавок к Райану.
В этот раз, закрыв почтовый ящик, я направляюсь прямо назад складывать еще.
***
Я счастлив. Спасибо
-Брендон
Я думаю, Брендон Ури – мой лучший друг.
Где-то в глубине я понимаю, что это должно звучать жалко, но прямо сейчас я не мог бы быть более довольным.
***
По телевизору идут новости. Картинка зерниста и размыта, изображение двоится на экране, но оно достаточно хорошо для меня. И, наблюдая за последней историей смерти и разрушения, я думаю: в мире так много людей, которым нужна своя тысяча журавлей. Даже целые страны. Не думаю, что на планете достаточно бумаги для всех тех случаев.
А у меня только едва-едва наберется бумаги для одного.
Однако этого достаточно, на данный момент.
***
Может, он подумает, что я тороплю его.
Может, он полагает, что я думаю: он умрет, как только я закончу.
Может, ему будет наплевать на это.
Такие мысли лениво проносятся через мою голову, когда я снова принимаю свое почти постоянное положение на диване.
Может, я слишком много думаю об этом.
Или, может, мне стоит взять паузу на время. Я должен проводить больше времени на работе, и меньше - складывая. Я должен быть на улице, как был в течение многих лет, пытаясь и не будучи способным обратить на себя внимание. Я не должен сидеть здесь и считать крошечных бумажных птичек для какого-то парня, потому что он единственное мое реальное человеческое взаимодействие. Взаимодействие в форме прикрепленных к крыльям журавлей записок, которые отправляются через почту на расстояние в тысячу миль. Да, мне нужно остановиться.
Но мои руки проводят последние линии по бумаге, и я запечатываю коробку, куда упакованы пятьдесят хрупких отрезков моего времени.
Обратный адрес украшает угол крышки.
***
Я не умный человек, думаю я с каждой отправленной коробкой. С каждой коробкой, куда приложены моя работа, моя бумага и крошечная частичка моего сердца. С каждой коробкой, в которых сейчас лежат длинные, возвращенные обратно записки, каждый божий раз с ответом на обратной стороне бумаги. Я начинаю привязываться к человеку, которого почти не знаю, которого никогда не встречу лицом к лицу и который, скорее всего, умирает. Не умно, но, может, быть глупым – это то, чего я хочу. Может, это то, каким мне нужно быть.
***
Иногда я поражаю самого себя тем, как теряюсь в своих собственных мыслях.
В один день кажется, что я заставляю себя сделать очередные пятьдесят журавлей, а на следующий оглядываю свои подсчитанные листы, и всего я сложил триста пятьдесят штук. Кажется, что прошел всего один день, но я уверен, что занимаюсь этим дольше. Дело в том, что я не знаю, насколько именно дольше. Последний календарь, который закончился еще год назад, до сих пор висит на стене, все дни вычеркнуты крестиками, вплоть до 31 декабря.
Иногда я поражаю самого себя тем, как теряюсь в чьих-то еще мыслях.
Этот кто-то - Брендон Ури, и его мысли – это письма, передающиеся из рук в руки, пока не достигают моих жаждущих глаз.
Раз за разом я нахожу себя раздумывающим над чем-то, что он написал, или восхищающимся тем фактом, что он, кажется, доволен своей жизнью, несмотря на свое состояние. Раз за разом я ловлю себя на том, что перечитываю одну из его записок и смеюсь вслух над историей о его собаке, которую читал уже по крайней мере дважды до этого.
Даже однажды на работе, по привычке подслушивая кузена Брендона, я засмеялся про себя из-за воспоминания, которое кузен вызвал из одного далекого лета, когда он отправился навестить Брендона в Калифорнии.
Кузен одарил меня подозрительным взглядом, и я притворился, что слушаю радио, покачивая головой и улыбаясь. Я надеялся, что он не заметил, что на мне не было наушников и что я сидел на расстоянии добрых пяти шагов от своего компьютера.
Иногда я задаюсь вопросом, как мне удалось выжить в течение столь долгого времени.
***
На земле лежит снег, когда я устало тащусь к своему почтовому ящику, чтобы вынуть оттуда последнее письмо Брендона. Я вытаскиваю руки из своих карманов и стаскиваю свои перчатки, еле замечая ледяной оттенок, который почти сразу покрывает мои пальцы. Я открываю письмо раньше, чем захожу внутрь.
Дорогой Райан,
Я хотел бы, чтобы праздники не приближались. Все, кого я знаю, путешествуют где-то, встречаются с кем-то, делают что-то захватывающее. Они не могут сказать, что собираются уехать от холодов; зимы в Сан-Франциско не такие уж суровые. Просто я знаю, что они не хотят провести свои выходные со мной, внутри, у кровати.
Я хотел бы, чтобы мне не приходилось так удерживать свою семью и друзей. Я хотел бы, чтобы им не нужно было врать, чтобы сберечь свои собственные чувства и не ранить моих. Я хотел бы, чтобы я мог поехать с ними куда-бы-они-не-направлялись и увидеться с-кем-бы-они-не-собирались-встретиться.
О боже, я очень надеюсь, что не испортил твои выходные своими изливаниями. Я надеюсь, ты не одинок, как я.
Мне нужно прекратить думать об этом, но я одинок здесь.
-Брендон
О, отлично, Брендон. Разбей мое сердце, почему бы и нет.
***
Идиот, идиот, идиот.
Поет голос в моей голове, когда я закрываю дверцу почтового ящика и отправляю свое самоприглашение.
Идиот, идиот, идиот.
Когда набираю адрес веб-сайта авиокомпаний и покупаю билет.
Идиот, идиот, идиот.
Когда нажимаю на ближайшую дату и подтверждаю сделку.
Идиот, идиот, идиот.
Когда собираю свои вещи и пытаюсь не улыбаться слишком широко.
***
Раньше аэропорты были моим персональным раем. Я никогда не путешествовал много, но, когда это происходило, подпрыгивал от мысли о совершенно новом месте, наполненном людьми, с которыми я могу поговорить и пообщаться. Самолеты были идеальны своими замкнутыми пространствами и скучающими пассажирами. Я мог завести разговор с человеком, сидящим возле меня, и им некуда было уйти, некуда безнадежно опаздывать. Оказываясь в каком-нибудь новом месте, я бесцельно бродил по улицам, надеясь, что впишусь сюда лучше, чем вписывался дома. Это никогда не работало, и я сматывался обратно туда, откуда начал, но было весело притворяться.
Однако в этот раз все по-другому для меня. В этот раз, стоя в очереди, я смотрю вниз на свою обувь, занимаясь противоположностью попыток поймать взгляд каждого в зоне видимости. В этот раз я сижу в объединенных сиденьях из искусственной кожи и удостоверяюсь, что кресло справа занято моей сумкой, слева – моим пальто. Когда я вхожу на самолет, я направляюсь прямо к своему креслу, одевая наушники и пристально вглядываясь в окно, пока работник аэропорта машет своим желтым флагом. После трех часов не-разговоров и закрытых глаз я на усталых ногах выхожу в город, в котором никогда не был до этого.
Я достаю свою карту и надеюсь, что смогу разобраться в ней, начиная прокладывать свой путь сквозь сырой воздух по тротуарам Калифорнии.
Через час или год я считаю близко расположенные друг к другу дома, номера приближаются к тому, который нацарапан на листе бумаги.
1340, 1355, 1370, 1388, 1390.
1390.
Мой список “что если” непомерно длинен, когда я протягиваю пальцы и звоню в звонок.
***
Он приглашает меня внутрь.
Он открывает дверь, его губы растянуты в широкую улыбку, и он пожимает мою руку, официально представляет себя.
- Брендон Ури, - я знаю, но мой разум повторяет эти слова снова и снова.
Брендон Ури, Брендон Ури, Брендон Ури.
Имя звучит настолько лучше, когда это его голос произносит его, не мой собственный.
Он пожимает мою руку, и у него сильная хватка. Я не произношу свое собственное имя, но, кажется, это ни капли не тревожит его. Его теплые темные глаза блестят, когда он втягивает меня внутрь, его рука до сих пор сжимает мою.
Его дом светлый, открытый и где-то в миллион раз больше моей квартиры; я чувствую себя немного ошеломленным. Это все в новинку для меня.
Даже после долгих лет надежд, мечтаний, попыток и попыток стать заметным, попыток подружиться, скрещиваний пальцев, чтобы каждый день мне попадался бы кто-нибудь, кто не полностью игнорировал бы меня. Я ждал этого всю свою жизнь. С того самого момента, как моя сестра и родители уехали, и я сменил свой номер, «забыв» дать его им. Я жил полностью уединенной жизнью. Черт, у меня даже собака была лишь однажды, и то только в течение нескольких лет. После всего этого времени ожидания, я наконец оказался в такой ситуации и не могу даже думать о том, как начать справляться с этим.
И все же, вот он я в доме, хозяина которого знаю лишь через бумагу. Я стою в комнате, которую могу принять только за гостиную, и он не говорит, что мне лучше уйти, потому что его друзья должны вернуться в любую минуту. Нет, он стоит прямо передо мной и предлагает мне выпить что-нибудь.
Я киваю, и он упругой походкой проходит через дверь, наверно, на кухню, голые ноги гибко подпрыгивают по чистым деревянным полам. Его тень изящно передвигается по стене, и я остаюсь, прикованным к тому месту, где стоят мои ноги. Просто он выглядит настолько здоровым.
Он возвращается назад, протягивает мне стакан чистой воды, и, только прикоснувшись к холодному стеклу, я осознаю, что мои руки вспотели. Я делаю глоток и уделяю слишком много внимания ощущению жидкости, стекающей вниз по моему горлу.
Мы садимся, и я нахожу себя ведущим светскую беседу, чего, думаю, не делал никогда в своей жизни. Любая беседа, которую я вел с кем-либо, была совершенно односторонней.
Только когда он сидит так близко от меня, я замечаю маленькие отличия в его внешности. Например, то, как выделяются темные круги под его глазами, мелкие морщины около его рта и утомленность, с которой он держит свои плечи. Я думаю, что он в каком-то роде красив.
Диван Брендона удобен, и свет из окна теплой полосой падает на мои обдуваемые кондиционером руки.
Маленький человек сидит напротив меня, спиной к солнцу, что каким-то образом превращает его черные волосы в золотые. Искренняя улыбка украшает его губы, когда он рассказывает о чем-то, и я чувствую, как мои собственные губы приподнимаются в ответ.
Я сделал это. Я сделал его счастливым.
Теперь моя улыбка соответствует его.
***
Дело в том, что у меня нет билета обратно. Решив приехать, я не загадывал так далеко. Может, у меня было слишком много веры в Брендона; я предположил, что он хочет, чтобы я был здесь, что он позволит мне остаться. Может, я в тайне надеялся, что мне никогда не придется возвращаться назад, к своей старой жизни одиноких обедов, повторных показов сериалов и хождений на работу в дождливые дни. Может, я наделся, что просто останусь здесь, с Брендоном, навсегда. Или настолько, сколько продлится эта вечность.
Дело в том, что пока я думаю, что был прав.
***
Я продолжаю делать журавлей. Я ускользну в комнату, которую он приготовил для меня (моя собственная комната в его доме), сяду со своей музыкой, бумагой и складываю. Я не хочу, чтобы он думал, что я забыл. Это последняя вещь, которой бы я хотел. Нет, я хочу сохранять его счастливым и боюсь, что одного только моего присутствия будет недостаточно для этого, поэтому я продолжаю складывать.
Четыреста пятьдесят шесть.
Я прячу маленькие кусочки бумаги по всему его дому, который мне пришлось узнать почти так же хорошо, как свой собственный.
Пять бумажных журавлей сидят сверху большого телевизора напротив дивана в гостиной. Держу пари, этот телевизор показывает не только кулинарные каналы.
Пара подвешена на своих крыльях, магнит удерживает их на дверце холодильника. Холодильника, в котором есть настоящая еда, без инструкции, как приготовить ее в микроволновке.
Еще шесть сидят в цветочных горшках по всему дому, осторожно размещены над влажной почвой. Я только однажды имел дело с комнатными растениями, когда тайком поливал цветы, стоящие на подоконнике соседей, пока те были в отпуске.
Найдя новый сюрприз, спрятанный для него, он никогда не сообщает об этом незамедлительно, но я всегда могу сказать по тому, как загораются его глаза и кончики губ остаются в приподнятом положении на протяжении часов без какой-либо определенной на то причины. Иногда он поймает мой взгляд с такой нежностью и, может, любящим выражением на лице, что это заставляет меня покраснеть и смахнуть волосы на лицо, смотря на пол.
Той ночью он найдет на своей подушке единственного синего журавля.
***
Когда неделю спустя звонит доктор, меня это пугает больше, чем его. Я бледнею и хватаю его за руку, мои глаза расширяются. Брендон едва ли вздрагивает, он просто выглядит смирившимся, и от меня не ускользает небольшой вздох, который слетает с его губ.
Они хотят, чтобы он лег в больницу. Что-то насчет тестов и, возможно, новой терапии. Я не могу понять половины слов; они произнесены в звучащем официально голосе, который с металлическим привкусом доносится из трубки, которую Брендон держит между нашими ушами.
Наше немного-более-быстрое-чем-обычно дыхание смешивается, когда его записывают на завтра в три.
Я пожимаю его руку и говорю, что нам лучше пойти собрать свои вещи перед тем, как лечь.
Он улыбается, и улыбка достигает его глаз.
***
Я ненавижу больницы. Насколько я помню, возможно, с того самого дня, как родился, я никогда не переступал порога больницы. Мне везло.
Я ненавижу длинные коридоры, где все двери выглядят одинаково. Я ненавижу медсестер с их псевдорадостными улыбками, которые так не к месту в этом здании, где люди заболевают и умирают. Я ненавижу запах дезинфицирующего средства для рук, который клубится в воздухе, когда знаю, что воздух в этом месте какой угодно, но не чистый. Я ненавижу то, как из-за больничных простыней Брендон выглядит маленьким, съёжившимся в своей бледной коже и контрастирующими с ней темными волосами, красными губами. Я ненавижу пиканье аппарата, которое встречает меня, когда я навещаю его.
Но больше всего я ненавижу тот факт, что это необходимо. Что кто-то, как Брендон, красивый изумительный Брендон, должен проводить так много времени здесь. Я ненавижу тот факт, что он нуждается в этом, а я нуждаюсь в нем.
Я заканчиваю тем, что складываю сотню журавлей в комнате ожидания с неудобными стульями, которые я так ненавижу.
***
Я думаю, что, может, звук смеха Брендона – мой самый любимый звук в мире.
Из-за этого он ярким пятном выделяется на фоне белых больничных простыней.
Я сообщаю ему об этом, он улыбается, немного грустно, и говорит, что теперь я единственный, кому удастся услышать его. Моя глаза нежны, и я прикасаюсь к его щеке.
- Ты должен смеяться все время, - искренне произношу я.
Он улыбается под моими пальцами, и выпускает усталый смех по моей просьбе.
- Ты бы удивился, как трудно это прямо сейчас, - и он выглядит разбитым, поверженным, я никогда не хочу видеть его таким. Больше никогда.
Я склоняю свою голову и нежно целую его губы, потому что хочу вернуть смех в его глаза.
***
Часы посещения в больнице запутаны. Они выставляют меня, потому что им нужно провести тесты, им нужно закончить стадию новой терапии, на которую они посадили Брендона. Они делают свое дело, и впускают меня обратно. К тому времени, как они снова открывают двери, Брендон изнеможен и погружен в матрац, мы еле обмениваемся парой слов, прежде чем его глаза закрываются, и он ускользает обратно в свои сны.
Я не хочу оставлять его. Я заканчиваю тем, что провожу час за часом, сидя в кресле у его кровати, складывая и складывая, пока время идет так медленно, как размеренное дыхание Брендона. Когда я страдаю из-за пятого пореза бумагой, я откладываю свою работу и сижу, просто наблюдая за тем, как он спит. Он выглядит умиротворенным, он выглядит молодым, и во сне его губы принимают такое положение, что почти кажется, будто он улыбается тайной улыбкой, не предназначенной кому-либо еще.
Я наклоняюсь и прижимаю легкий, как перышко, поцелуй к его щеке, прежде чем повернуться на бок и положить свою голову рядом с его на свежую белую подушку. Я вдыхаю и выдыхаю, мое дыхание медленно выравнивается, а подушка пахнет докторами, внутривенными инъекциями и болезнями. Но если я вдохну достаточно глубоко, то уловлю дуновение чего-то другого, чего-то приятного и чего-то, что является просто Брендоном.
- Я думаю, что люблю тебя, - выдыхаю я в его волосы, погружаясь в бессознательное состояние.
***
Я снова сижу возле Брендона, но в этот раз запах знаком, и простыни глубокого красного цвета. Он выглядит полусонным, и я чувствую ставшее совсем близким там его присутствие рядом. Наконец он в своей собственной кровати. Выписан из больницы, которую мы оба возненавидели. Место, которое делает Брендона таким больным, таким изнеможенным, таким чертовски несчастным. Место, которое может вернуть его жизнь. Его жизнь, мою жизнь.
После недель тестов, трубок, белых стен и больничных кроватей, мы оба готовы уйти из того места. Не думаю, что кто-то из нас действительно знает, каковы цели этих тестов – кроме очевидной причины – но видимо, результаты хороши. Ничто не хуже, чем уже было, и это снимает некоторый груз с моей груди. Но ничто не лучше, что держит меня на земле. Но результаты хороши, мы дома, и это все, что имеет значение. Пока.
***
Я не сделал ни единого журавля за две недели. Ни единого с тех пор, как мы вернулись из госпиталя, где я делал маленьких бумажных птиц быстрее, чем мог считать их. Я потерял счет; я был слишком быстр, я почти закончил, не осознавая этого.
Девятьсот девяносто.
Я боюсь остановиться, я боюсь продолжать.
***
Брендону лучше, и я себя чувствую неловко. Я живу здесь почти с месяц сейчас, безо всяких на то намерений. Я просто появился в один день, едва предупредив заранее, и устроился с удобством. Кажется, это не волнует его, но я не могу жить в его доме бесконечно, тратя его еду, его деньги, как сейчас.
- Останься, Райан, - это его слова, когда я озвучиваю свое беспокойство. Он выглядит чуть ли не испуганным, небольшая вспышка ужаса в его округленных газах, когда он говорит мне остаться. Я открываю свой рот, и он быстро качает головой и прижимает палец к моим губам. Должно быть, я выглядел сомневающимся, потому что он быстро наклоняется и целует мои нерешительные губы.
- Останься, пожалуйста, - он шепчет эти слова напротив моей кожи, легко и тепло. – Пожалуйста, ты нужен мне, Райан, – он останавливается, чтобы прижать поцелуй к моему подбородку. – Я люблю тебя.
Мое сердце подпрыгивает приблизительно на милю. Я поворачиваю свою голову, чтобы поймать его рот своим еще один раз, и в поцелуе нет никакой неуверенности. Никакого колебания; в нем любовь, тепло, жизнь.
- Я останусь, - шепчу я в его губы.
С чего бы я ушел?
***
Мы сидим за завтраком в мягко-розовом сиянии солнечного света, когда Брендон обнаруживает маленькую зеленую птицу, которую я спрятал в вазе для фруктов. Он улыбается и поворачивает ее в своих пальцах, наблюдая, как солнце отражается от блестящей поверхности. Он поднимает на меня свои теплые глаза.
- Десять осталось, - просто произношу я и знаю, что он поймет.
Его улыбка становится шире, и она почти задумчива, я вижу, что он благодарит меня своими глазами. Я вижу, что он не хочет, чтобы это заканчивалось. И я тоже.
- Я подумал, - я замираю на мгновение, чтобы сглотнуть, прежде чем продолжить. – Так как с тобой все настолько хорошо в последнее время, я подумал. Может. Может, мне стоит давать тебе по одному журавлю в год. Десять осталось. Я сделаю так, чтобы они растянулись на десять лет.
Он кивает, и я вижу слабое мерцание влаги в его глазах, когда он наклоняется, чтобы нежно поцеловать меня.
Мои глаза увлажняются, но я улыбаюсь в его губы.
***
Я уезжаю два дня спустя с пустым чемоданом и билетом обратно.
Если я собираюсь жить тут, мне нужно забрать больше пожиток из своей почти забытой квартиры.
Мы расстаемся с поцелуем и обещанием, что я вернусь раньше, чем он осознает, что я ушел. Он улыбается в дверном проеме, и это изображение я проношу с собой в самолет, где сижу весь полет безо всякого желания завести разговор, но и не избегая его.
Когда я нахожу себя в своем старом доме, лицо Брендона запечатлено в глубине моего сознания, и я задаюсь вопросом, как я мог жить в одиночестве в этой крошечной комнатке.
Я вижу улыбку Брендона в своей голове и осознаю, что почти забыл, каково это, быть одиноким.
Я вижу улыбку Брендона в своей голове, и это вызывает мою собственную улыбку, как и мысли о том, что у нас есть еще десять лет, чтобы быть счастливыми в нашем доме в Сан-Франциско.
Целых десять лет, чтобы компенсировать время, которое я провел в одиночестве.
***
Две недели спустя десять ярких журавлей украшают кухонный стол, где я сижу, один.
***
A/N: Моя сестра была на рождественской вечеринке на работе вместе со мной и мамой, она только что научилась складывать бумажных журавлей в школе. У брата начальника моей матери был рак, и он рассказывал ей о нем и о том, как он, о том, что он изумительный парень и как ему хотелось бы быть с ним в Сан-Франциско во время праздников. Как раз тогда Боб увидел, как моя сестра складывала журавлей, и спросил ее, может ли он взять немного для Дэна, чтобы передать ему, когда поедет навестить его в следующий раз. И следующее, о чем мы узнали, - Дженна складывала тысячу журавлей для человека, которого не знала. Мы все немного помогли, и в конце концов мама с Дженной полетели в Сан-Франциско, чтобы лично отдать ему журавлей.
Это то, что вдохновило меня написать эту историю, так что спасибо вам, Дженна и Дэн <3