• Авторизация


Юмэмакура Баку. Онмёдзи. Книга 1. _5 06-09-2009 12:24 к комментариям - к полной версии - понравилось!


Хозяин Черной речки

1

Ночь была так хороша, что душа становилась прозрачной.
Стрекотали насекомые. Белокрылые цикады, сверчки, зеленые кузнечики - все они давно уже трещали в мураве. Ровный полукруг молодой луны из зенита склонялся по небу на запад. Сейчас луна уже висит, должно быть, где-то над горой Арасияма. Возле луны плавает пара серебристых облаков. Они плывут по ночному небу на восток, поэтому наблюдающий за луной, видит, что она движется с довольно-таки заметной скоростью на запад.
В небе звезд - без счета. А на траву в саду выпала ночная роса. Ее капельки блестят во тьме. Кажется, что небесные звезды спустились в каждую росинку, и в саду – звездное небо.
- Хороший вечер, Сэймей… - сказал Хиромаса, высокочтимый Минамото-но Хиромаса, воин. Он выглядит простоватым, но где-то, нельзя сказать точно где, в его чертах проглядывает миловидность. Только это вовсе не слабая бабская миловидность – в этом мужчине даже миловидность, и та грубоватая. И «хороший вечер» - это тоже сказано с грубоватой прямотой. «Хороший вечер» - это не похвала, Хиромаса не старается выглядеть изящным, говоря это. Он сказал так именно потому, что так подумал, и его собеседник это хорошо понимает. Если бы там была собака, Хиромаса сказал бы: «Там собака», - вот к этому близка сказанная им фраза.


Сэймей, к которому он обратился, лишь хмыкнул. Он смотрел на луну и слушал слова Хиромасы, а может быть, и не слушал. Этого человека окутывала удивительная атмосфера.
Абэ но Сэймей – онмёдзи. Белая кожа. Правильный нос. Глаза черные со светло-коричневыми крапинками. Одетый без затей в белое каригину, шелковое, с просторными рукавами, он опирался спиной на столб веранды. Правая нога согнута в колене, на колено он положил локоть правой руки. В этой руке он сжимал опустевшую, только что выпитую чашечку.
Перед ним, скрестив ноги, сидел Хиромаса. Между ними двоими стояли наполовину опустевший кувшин с саке и тарелка. На тарелке – посоленная и поджаренная форель. Сбоку от этой тарелки - плошка-светильник, над ней дрожало пламя.
Хиромаса пришел в дом Сэймея на дороге Цутимикадо вечером этого дня. Как всегда без сопровождающих слуг.
- Дома, Сэймей? – сказав так, он прошел через стоящие на распашку ворота. В правой руке он нес деревянное ведерко с водой. В ведерке плавали форели, те самые форели, что сейчас лежат на тарелке. Хиромаса сам, специально принес их.
Не так уж часто бывает, чтобы воин, состоящий на придворной службе, без сопровождающих шел с деревянным ведерком с форелями в руке, но Хиромасе совершенно нет до этого дела.
Необычно было и то, что Сэймей сам вышел навстречу.
- А ты – настоящий Сэймей? – спросил Хиромаса вышедшего к нему Сэймея.
- Настоящий, конечно, - сказал Сэймей, но Хиромаса еще смотрел подозрительно, потому что когда бы он ни приходил в дом к Сэймею, всегда сначала выходит какой-нибудь дух или мышь.
- Хорошие форели, - Сэймей заглянул в ведерко в руках Хиромасы. В ведерке, посверкивая время от времени брюшками темно-серого цвета, плавали толстые форели. Всего их было шесть.
И вот теперь форели, поджаренные, лежали на тарелке. Осталось две. По две съели Сэймей и Хиромаса.
После слов «хороший вечер», взгляд Хиромасы пробежал по рыбе на тарелке и остановился:
- Как странно… - сказал Сэймею Хиромаса, поднося к губам чашечку с саке.
- Что? – сказал Сэймей.
- Да дом твой!
- Ну, и что в моем доме странного?
- Людей даже духу нет.
- И почему это странно?
- Людей и духу нет, а форель пожарили, - сказал Хиромаса. У него была причина удивляться. Некоторое время назад, проведя на веранду пришедшего Хиромасу, Сэймей сказал:
- Ну что ж, кому-нибудь поручим пожарить эту форель? – и, взяв ведерко в руку, исчез в глубине дома. Когда вернулся, он уже был без ведерка с форелью, взамен он держал поднос с кувшином саке и двумя чашечками.
- А рыба? – спросил Хиромаса.
- Сейчас жарят, - только и ответил спокойно Сэймей. Некоторое время он попивал саке мелкими глотками. Потом:
- А, уже пора! – сказал, поднялся и снова исчез в глубине дома. Когда Сэймей затем вернулся, в его руках была тарелка с поджаренными форелями. Вот что было.
Куда в этом просторном доме исчезал Сэймей, Хиромаса не понял, опять же, не было никаких признаков, что жарится форель. Да ладно там пожарить форель, в этом доме вообще кроме Сэймея словно бы и нет людей! Когда придешь, бывает, видишь кого-нибудь, но их число всегда не одинаково. Бывает много, а бывает лишь один. Бывает даже никого. Нельзя и помыслить, что Сэймей – быть такого не может! – живет в таком то доме и всего лишь один, но, сколько же тогда здесь людей? – представить сложно.
То ли, в зависимости от необходимости, Сэймей использует только служебных духов - сикигами, и на самом деле здесь нет ни одного настоящего человека, то ли один-другой живой человек на самом деле есть – этого Хиромаса не знал.
А Сэймея сколько ни спрашивай, он только смеется и ни разу не ответил. Потому то Хиромаса в связи с форелями еще раз и спросил про этот дом.
- Форель жарит не человек, а огонь! – сказал Сэймей.
- Что?
- А смотреть за этим огнем может и не человек.
- Ты использовал сикигами?
- Как тебе сказать…
- Объясни, Сэймей!
- Я сейчас сказал: «может и не человек», это, конечно же, в том смысле, что может и человек.
- Так кто же?
- Да не все ли равно?
- Мне - не все равно, - сказал Хиромаса. Тут Сэймей в первый раз за время разговора перевел взгляд с неба на Хиромасу. На губах - улыбка. Губы красные, словно окрашенные в светлый кармин.
- Ну что, поговорим о сю? – сказал Сэймей.
- Опять сю?
- Да.
- Ой, у меня голова заболела.
Глядя на сказавшего это Хиромасу, Сэймей снова улыбнулся. В прошлом Хиромаса уже несколько раз слышал от Сэймея рассказы, что самое короткое сю – имя, или что на камне тоже лежит сю. И каждый раз, когда Сэймей рассказывал, Хиромаса запутывался. В тот момент, когда Сэймей говорил, а Хиромаса слушал, ему казалось, что он понимает, а как только разговор заканчивался, спроси его тогда, о чем это было, и он не смог бы рассказать.
- Сикигами используют с помощью заклятия - сю, это так. Но ведь и людей используют с помощью сю.
- ? …
- Связать долгами и связать сю - в основе своей одно и то же. Так же, как у имени, сущность сю – сам человек, иначе говоря, тот, на кого накладывается сю.
- Гм.
- Даже если попытаться связать заклятием «долги», есть люди, которых можно связать, а есть те, кого невозможно связать. Но те, кого невозможно связать долгами, они, случается, легко связываются заклятием «любовь».
- Хм… - У Хиромасы на лице написано, что он и понимает, и не понимает одновременно. С таким лицом он скрестил руки на груди. Весь напрягся. – Сэймей, я тебя прошу, верни разговор.
- Вернуть?
- Ну. Я перед этим сказал: «людей никого и духа нет, а форели пожарили – это странно».
- Угу.
- Поэтому я спросил: «Ты служебным духам - сикигами приказал пожарить»?
- Не все ли равно?
- Не все.
- Человек или сикигами – все равно, жарило сю.
- Я не понимаю, что ты пытаешься сказать. – Хиромаса всегда говорит напрямую.
- Ну, так вот, я говорю, что жарит ли человек, или жарит сикигами, все равно.
- И что же равно?
- Слушай, Хиромаса, значит, если я приказал человеку пожарить форель – это не странно?
- Да.
- Если так, тогда то, что я приказал служебному духу пожарить рыбу – тоже ничуть не странно.
- Хм.
- Странность, на самом то деле, вовсе не в этом! Вот если бы форель пожарилась без приказа, иначе говоря, без наложения сю, - вот это было бы странно!
- Гм, - хмыкнул Хиромаса, все еще сидя со скрещенными руками. – Нет-нет, ты меня не обманешь, Сэймей!
- Я и не обманываю.
- Нет, ты пытаешься обмануть.
- Как с тобой трудно!
- А ты не затрудняйся, Сэймей. Я хочу знать, кто смотрел за огнем, на котором жарилась форель: человек или сикигами. Объясни только это, и ладно. – Вопрос Хиромасы очень прям.
- Тебе этот ответ нужен?
- Да.
- Сикигами, - просто ответил Сэймей.
- Ах, сикигами, - сказал Хиромаса, словно успокоившись.
- Доволен?
- Да, доволен, но… - на лице Хиромасы написана какая-то неудовлетворенность.
- Что случилось?
- Да как-то все слишком просто…- Хиромаса сам налил себе в чашечку саке и отправил в рот.
- А что, слишком просто – скучно?
- Да, - ответив, Хиромаса поставил пустую чашечку.
- Простак ты, Хиромаса, - сказал Сэймей. Перевел взгляд в сад. Правой рукой взял жареную форель и впился в нее белыми зубами.
Сад был заросшим. За ним почти не ухаживали. Он словно кусок земли из гор, обнесенный изгородью в китайском стиле. Лазорник – традесканция с синими цветками, пушистая зеленая туя, гуттуйния с мелкими белыми цветочками, другие сорные травы, которые можно увидеть в горах – зеленеют по всему саду. Под большим серым вязом цветет темными фиолетовыми цветками гортензия. На толстом камфорном дереве вьется глициния. На другом краю сада густая зелень с уже осыпавшимися цветами. Молодой бамбук тоже уже довольно вырос. Вся эта зелень шелестит в темноте. Хиромасе не видно ничего, кроме тьмы разросшегося сада, а Сэймей, похоже, может различить каждую травинку. Однако и Хиромасе виден едва-едва пробивающийся свет луны, и роса на траве, в которой уснули звезды. Ему приятно ощущать и ветер, пролетающий через сад и заставляющий в темноте шуршать траву и листья.
Месяц Фумицуки. По солнечно-лунному календарю – вечер третьего дня шестой луны. А по-современному, возможно, начало августа, или около того. Лето. Днем потеешь, даже просто сидя в тени дерева и не двигаясь, а на обдуваемой ветром ночной веранде или на застланном досками полу коридора, если просто сесть прямо на пол, можно почувствовать подобие прохлады. От росы на траве весь сад остывает, и воздух становится прохладнее.
Пока они пили, роса на траве все увеличивалась, словно созревала как плод.
Прозрачная ночь.
Звезды с неба словно опускались одна за другой на траву.
Сэймей бросил в садовую траву не съеденные рыбьи головы и кости. Из травы раздался хруст, затем шорох травы исчез вдали. В ту секунду, когда в траве раздались звуки, Хиромаса увидел зажегшиеся два зеленых огонька – глаза животного. Похоже, что какой-то мелкий зверь съел кости, брошенные Сэймеем, и убежал в траву.
- Благодарность за поджаренную форель, - сказал Сэймей, заметив, что Хиромаса смотрит в его сторону вопрошающими глазами.
- А.. – просто кивнул Хиромаса. Некоторое время они молчали.
Дул ветер. Шевелилась трава в саду. В темноте дрожали огоньки звезд. И тут, из звезд земных взвилось, описав дугу, желтое с синей каймой сияние. Как будто дыша, сияние несколько раз становилось то сильнее, то слабее, и вдруг – стало невидимым.
- Светлячки.
- Светлячки. – Прошептали одно и то же слово Сэймей и Хиромаса. И снова тихое молчание. Еще два раза взлетали светлячки.
- Может пора, Хиромаса? – вдруг тихо сказал Сэймей.
- Пора?
- Разве ты не с просьбой ко мне пришел? – сказал Сэймей, и Хиромаса, почесав голову, кивнул:
- Да. А ты понял, что ли, Сэймей?
- Да.
- Потому что я прост, да? – не дожидаясь, пока Сэймей об этом скажет, сам сказал Хиромаса.
- Так что за дело? – сказал Сэймей. Он сидел, опершись спиной на столб, и глядел на Хиромасу. Маленькое пламя огонька в плошке дрожало, и на щеки Сэймея ложились оранжевые отблески.
- Это такое дело, Сэймей! – Хиромаса вытянул шею вперед.
- Какое?
- Вот, форель сегодня была вкусная?
- Да, хорошая форель.
- Эта форель!
- Что с форелью?
- Честно говоря, я ее получил.
-Да?
- Получил от птичника Камо но Тадáсукэ.
- Тысячерукий Тадáсукэ?
- Да, именно он!
- Он живет где-то за храмом Хосэйдзи.
- А ты хорошо осведомлен. Да, его дом близко к реке Камогава, он там разводит бакланов.
- И что с ним?
- У него там - колдовство.
- Колдовство, говоришь?
- Угу. – Вернув вытянутую вперед голову в обычное положение, кивнул Хиромаса. – Этот Тадáсукэ – дальний родственник по линии моей матушки.
- Ах, вот как, он происходит из рода воинов?
- Нет, строго говоря, это не так. Из рода происходит внучка птичника Тадáсукэ.
- Понятно.
- Иначе говоря, дочь человека из рода моей матушки – это внучка Тадáсукэ.
- Гм.
- Человек тот был довольно таки любвеобильный мужчина. Какое-то время он ездил к дочери Тадáсукэ, и от этой связи родилась девочка – внучка птичника Тадáсукэ Аяко.
- Понятно.
- И дочь Тадáсукэ, и любвеобильный мужчина несколько лет назад из-за болезни покинули этот мир, ну, а родившаяся от них дочь пока жива. В этом году ей будет 19 лет.
- И?
- Заколдовали ее, эту внучку Аяко.
- Какое колдовство?
- Видимо, она кем-то одержима, но мне точно не известно.
- Вот как, - Сэймей с довольной улыбкой на лице смотрел на Хиромасу.
- Старик мне плакался прошлой ночью. Я его по-расспрашивал, и выходит, что это дело по твоему ведомству. Вот потому я и пришел с этой форелью.
- Расскажи подробно.
И побуждаемый Сэймеем, Хиромаса, запинаясь и останавливаясь, начал рассказывать.
2

Клан Тадасукэ из поколения в поколение занимался разведением бакланов для рыбной ловли. Старый Тадасукэ – четвертый в роду. Лет ему, если посчитать, уже шестьдесят два. Построив дом поблизости от храма Хосэйдзи к западу от реки Камогава, он жил там вместе с внучкой Аяко. Его жена умерла восемь лет назад. Из детей была только одна дочь, она родила ребенка от приходившего любовника. Этот ребенок – Аяко.
Дочь Тадасуке, то есть, мать Аяко, тридцати шести лет от роду умерла от эпидемии, это случилось пять лет назад, когда девочке было всего четырнадцать лет. Отец Аяко говорил, что возьмет девочку к себе, но пока шли разговоры, и сам он умер от той же эпидемии. Так и прошло 5 лет, как Аяко осталась жить у своего деда.
У Тадасукэ были золотые руки. Он мог одновременно управлять более чем двадцатью бакланами, и это искусство управления было так хорошо, что некоторые звали старика: «Тысячерукий Тадасукэ». Ему разрешалось приходить даже во дворец, и по случаю придворных развлечений на лодках старого птичника часто звали ловить рыбу. Много раз его звали в личные птичники в дома придворных, но он всем отказал и в одиночку работал с бакланами.
Около двух месяцев назад Тадасукэ подумал, что у его внучки, Аяко, завелся мучжина. Было подозрение, кто-то к ней приходит.
Дед и внучка спали в разных спальнях. До того, как девочке исполнилось 14 лет, они спали в одной комнате, но умерла мать Аяко, и пол года спустя они стали спать в разных комнатах. То, что бывают вечера, когда спальня Аяко пуста, старик заметил чуть больше месяца назад.
В тот вечер Тадасукэ внезапно проснулся среди ночи. Шел дождь. Было слышно, как нити тихого мягкого дождя падали на крышу. Когда старик засыпал, дождя не было, видимо, он пошел ночью. Время – только начался час мыши, то есть заполночь.
- Почему я проснулся? – подумал Тадасукэ, и тут снаружи донесся громкий плеск разлетающейся воды. – Вот оно, - вспомнил старик: во сне он слышал такой же звук. Этот звук воды и прогнал его сон. Похоже, что-то упало в ров во дворе. У старого птичника была отведена до двора дома вода из реки Камогава. Он запрудил воду, сделал ров и выпустил туда форель, карасей и карпов.
- Может быть, во рву плещет форель, а может что другое? – подумал он. И пока размышлял, расслабился, но только погрузился в легкую дрему, как снова громко всплеснула вода.
- А вдруг это за рыбой пробралась выдра или еще кто? А если не то, так вылетел какой-нибудь баклан и влетел в ров? – старик решил проверить, что творится снаружи, и зажег огонь. Просто одевшись, он собрался выйти на улицу, но вдруг встревожился: что с внучкой, с Аяко? Слишком уж в доме тихо.
- Аяко… - позвав, Тадасукэ открыл дверь. Но внучки, которая должна бы там спать, нет. В тесноте темной комнаты дрожит лишь огонек в руке Тадасукэ. – Может, пошла по нужде наружу? – подумал Тадасукэ, но грудь его стиснула смутная тревога.
Спустившись на земляной пол, старик открыл дверь и вышел на улицу. И там он увидел Аяко. Девушка влажными глазами посмотрела на деда и молча зашла в дом. Ее волосы, одетое на ней тонкое кимоно, от того, наверное, что она попала под дождь, были мокры, хоть отжимай.
- Аяко, - позвал Тадасукэ, но девушка не отвечает. – Куда ты ходила? – не оборачиваясь, она выслушала вопрос деда, вошла в комнату и закрыла дверь. В тот вечер на этом и закончилось.
На следующее утро, сколько бы Тадасукэ ни спрашивал, что было ночью, Аяко лишь качала головой. Похоже, она ничего не помнила. Она была настолько обычной, что старик готов был даже подумать, что он спал и видел сон. Так постепенно Тадасукэ забыл об этом происшествии.
В следующий раз нечто подобное случилось с Тадасукэ через десять дней. Все было как в первый вечер. Старик внезапно проснулся в полночь. Слышался звук воды. Действительно с улицы, со стороны рва - громкий плеск. Это не рыба. Нечто довольно большое бьет по воде. Пока старик прислушивался, плеск донесся снова. Тадасукэ вспомнил, что было десять дней тому назад. Тихо поднялся, не одеваясь, не зажигая огня, он прокрался к комнате Аяко, открыл дверь. Из окна тонко струился лунный свет, и комната выглядела призрачно. Никого не было. Нос учуял странный запах – звериный. Постель под рукой была теплой.
Снаружи раздался громкий всплеск. Тадасукэ, стараясь не шуметь, подошел к двери и взялся за нее рукой. Он хотел открыть дверь, но задумался: если резко открыть дверь, есть опасность быть замеченным тем, кто шумит водой во рву. Тогда старик вышел наружу через задний ход. Пригнувшись, обошел вокруг дома и, стараясь не шуметь, пошел в сторону рва. Из-за угла дома он тихо выставил голову.
На небе висит луна. И в свете луны в воде во рву что-то движется. Нечто белое. Голый человек. Женщина. Женщина, погрузившись в ров выше пояса, с серьезным лицом разглядывает воду.
- Аяко… - потрясенно пробормотал Тадасукэ. Это была его внучка, Аяко. Полностью обнаженная, почти по-грудь погрузившись в воду, сверкающими глазами она вглядывалась в поверхность. Сверху лился лунный свет. По мокрой белой коже Аяко скользило, сверкая, голубое лунное сияние. Прекрасное, но не нормальное зрелище.
А у Аяко в зубах – большая форель. Пока старик смотрел, Аяко, шумно хрустя, начала есть рыбу с головы. Это было чудовищно.
Доев, Аяко слизнула языком оставшуюся вокруг рта кровь. Язык был в полтора раза длиннее, чем обычно. Затем, с громким всплеском подняв брызги лунного света, Аяко головой вперед нырнула в воду. Когда ее голова снова показалась над поверхностью, она держала в зубах на этот раз карпа. И вдруг – откуда-то сбоку раздались хлопки. Кто-то хлопал в ладоши. Скосив глаза, Тадасукэ увидел там человеческий силуэт. На краю рва стоял мужчина. Мужчина с вытянутой спиной и длинной шеей, он был одет в черное каригину, легкое кимоно с широкими рукавами, и черные штаны - хакама, потому-то старик его и не заметил.
- Восхитительно! – улыбаясь, мужчина смотрел на Аяко. Нос у него торчал далеко вперед, а других особенностей внешности не было. При общем ровном впечатлении, это был человек с чрезвычайно большими глазами. И вот, он в тонкой улыбке растянул края губ и беззвучно рассмеялся.
- Жри, - тихо приказал мужчина, и Аяко начала быстро есть с головы, не очищая даже от чешуи, сырым, большого карпа, что был у нее во рту. Мороз пробирал по коже.
На глазах у Тадасукэ Аяко съела карпа, не оставив даже косточки. И снова нырнула, вынырнула, шумно расплескав воду, с форелью в зубах. С большой форелью.
- Аяко! – закричал Тадасукэ и выступил из-за дома. Аяко посмотрела на деда, в этот момент форель, что была у нее в зубах, сильно дернулась и выпала изо рта девушки. В том месте, откуда затекающая в ров вода вытекала из него, была установлена загородка, сплетенная из бамбука, чтобы вода уходила, а рыба не могла уплыть. Выпавшая форель перелетела эту бамбуковую плетенку и упала в узкий поток с той стороны.
- Жжжааааллль… - выставив зубы простонала Аяко, и издала свистящий нечеловеческий выдох. Подняла голову. Посмотрела на своего деда.
- Что ты делаешь? – спросил Тадасукэ, а Аяко заскрипела зубами. Взгляд ее был страшен.
- Папенька пожаловали? – сказал стоявший на краю рва мужчина в черном каригину. – Увидимся! – бросив так, он резко развернулся и быстро исчез в темноте.

3

- О-го-го! – воскликнул Сэймей. Радостно прищурив глаза, он смотрел на Хиромасу. – Как интересно, правда же? – сказал он Хиромасе.
- Не веселись так, Сэймей. Это ведь очень серьезный разговор. – Хиромаса почти грубо посмотрел на улыбающегося Сэймея.
- Расскажи, что дальше, Хиромаса!
- Да, - ответив, Хиромаса снова выставил вперед голову, - Так вот, когда наступило утро, Аяко, оказалось, совершенно не помнит, что она делала ночью.
- И?
- Слушай дальше: именно в это время Тадасукэ наконец-то заметил.
- Что заметил?
- Что Аяко носит в животе чье-то дитя.
- О!
- Отяжелела она, и живот выступает.
- Так.
- С матерью-то Аяко так же было. И если Аяко понесла дитя от приходящего любовника – это тем более рана на сердце Тадасукэ. Ему уже больше шестидесяти двух, сколько он еще сможет присматривать за Аяко, старик и сам не знает. Он подумал, что если бы была возможность, если все благоприятно, то либо внучку в жены этому мужчине, а если это не возможно, то хоть в служанки - отдать.
- Хм.
- Однако ж, Сэймей!
- Ну?
- Мужчина-любовник – он никак не нормальный!
- Возможно.
- Есть мысль, что может быть он - оборотень.
- Ага.
- И тут то Тадасукэ подумал.
- Что подумал?
- Что Аяко спрашивать – никакой каши не сваришь, а потому он решил напрямую узнать истинное лицо ночного гостя.
- Интересно.
- Не веселись, Сэймей! И вот, Тадасукэ устроил засаду.
- Хм-хм.
- Приходя, любовник сначала заходит в спальню Аяко, а потом уводит девушку наружу и заставляет жрать рыбу.
- Гм.
- И старик решил сторожить и не спать. Если ночной гость придет, то сразу его схватить, или не хватать, а спросить, что у него за намерения.
- Хм.
- И вот, он попробовал ждать, но ни в этот вечер, ни на следующий мужчина не пришел.
- Но пришел же, в конце концов?
- Пришел, - ответил Хиромаса.


http://hikari.narod.ru/onmyoji.html

 

вверх^ к полной версии понравилось! в evernote


Вы сейчас не можете прокомментировать это сообщение.

Дневник Юмэмакура Баку. Онмёдзи. Книга 1. _5 | _A_S_I_A_ - A S I A | Лента друзей _A_S_I_A_ / Полная версия Добавить в друзья Страницы: раньше»