Я никогда не забуду ту чертову весну, когда вся моя, казалось бы, налаженная и идеальная жизнь полетела коту под хвост. И все из-за одной ошибки: я отбил заклинание, летящее в Поттера в финальной битве. Тогда я вздохнул с облегчением: никто ничего не заметил. Но, когда я вновь оказался дома после длительного лечения в Мунго, все мои надежды и планы рухнули. Разлетелись на множество осколков. Вдребезги. Тем вечером я сразу понял, что что-то случилось, пока меня не было. Отец был молчалив и угрюмо наблюдал за мной в течение всего ужина. И, уже когда я собирался покинуть столовую, остановил меня: – Драко. Зайди в мой кабинет, – тон, которым были брошены эти слова, не предвещал ничего хорошего. За восемнадцать лет я, конечно, не раз слышал, как отец обращался подобным образом к тем, кто посмел ему перечить, и это всегда сулило им огромные неприятности. Но никогда не думал, что также удостоюсь подобной «чести», ведь ранее отец всегда четко разделял своих и чужих. Сдержанно кивнув, я вышел, чтобы привести себя в порядок, после чего с замиранием сердца спустился в кабинет отца. Люциус стоял спиной к двери и смотрел в окно. Вся его поза буквально кричала о напряжении и с трудом сдерживаемом бешенстве; что ж, значит, разговор будет не из легких. – Отец, – тихо позвал я, прикрывая за собой тяжелую дверь, – что случилось? – Этот вопрос следует задать тебе, сын, – нарочито сдержанно произнес Люциус, сделав ударение на последнем слове. Я замер, вопросительно уставившись на отца и действительно не понимая, что происходит, и вообще к чему этот странный разговор. Люциус же обернулся и напряженно смотрел мне в глаза, ожидая ответа. – Я не понимаю, отец. Что я должен объяснить? – Одну очень простую вещь. Зачем ты отбил заклинание, предназначенное Поттеру? И даже не пытайся списать это на случайность – я ни за что не поверю в эти сказки. Да уж, отцу есть от чего злиться – они проиграли. Хотя с другой стороны, невзирая на то, что он неправильно выбрал сторону в этой войне, богатство Малфоев и в этот раз помогло Люциусу остаться на свободе, и даже сохранить свое влияние. Интересно, чем отец теперь объяснил свои поступки? Опять Империо Лорда или что-то другое, более забавное или же более правдоподобное? Вот уж точно, in the country of the blind the one-eyed man is king[sup]1[/sup]. – Потому что я люблю его, – едва закончив фразу, я понял сразу несколько вещей: во-первых, без веритасерума не обошлось – вот почему я не мог сдержать порыв рассказать все-все-все, а во-вторых – мне п***ц, именно так, потому что реакцию отца на подобное заявление я представлял себе очень хорошо. Впрочем, как оказалось позже, не представлял. У Люциуса слегка дернулась щека, когда он услышал это признание. А дальше вопросы посыпались, как из рога изобилия. А я не мог не ответить. В итоге, я то краснел, то бледнел, прятал глаза, но продолжал говорить, и, черт побери все на свете, получал от этого какое-то извращенное удовольствие. Спустя пять минут отец знал все: и что Поттер знает о моих чувствах, и более того – они взаимны, и что мы встречаемся уже полтора года, и несколько участников Ордена Феникса были в курсе наших отношений практически с самого начала, и то, что мы любовники. Люциус даже не постеснялся, глумливо улыбаясь, спросить кто же из нас сверху, и мне ничего не оставалось, как признаться, что я предпочитаю в сексе пассивную роль. Не знаю, быть может, ответь я на этот вопрос по-другому, все сложилось бы иначе, но против фактов не попрешь: я действительно люблю, когда меня трахают, мне нравится подчиняться в постели, растворяясь в желаниях партнера и испытывая от этого ни с чем не сравнимый восторг. А потом случилось то, чего я не мог представить себе даже в кошмарном сне: наложив на меня Империо, отец заставил дать ему Клятву-на-крови, что я брошу Поттера и прекращу с ним вообще все отношения. А причиной разрыва я должен был указать боязнь лишиться наследства, мол, отец все узнал и недоволен. Это было ужасно. Мне предстояло предать Поттера. Гарри. Моего Гарри. Я смог предать Волдеморта, я мог бы предать отца – если бы это было необходимо – и плевать на ценности рода, но Поттер! Он был мой, только мой – я знал это – от макушки до пальцев на ногах, а теперь я должен был отказаться от него! В бешенстве, я выругался, попутно сообщив отцу, что думаю о его идеях. Почему я оказался не готов к такому варианту развития событий? Почему?! И теперь я судорожно пытался найти выход из сложившейся ситуации, но в то же время, как никогда ясно, понимал – выхода нет. Чертова клятва не оставляла мне выбора, все очень просто: или – или. Решив дать себе отсрочку, я подумывал о том, чтобы сообщить все в письме, но быстро понял – не поможет. Да и выглядеть в его глазах трусом мне не хотелось. Кроме того оставалась надежда, что при личной встрече я смогу выразить глазами свое отношение к происходящему, и Гарри поймет: что-то тут не так. Ведь мы же вместе уже полтора года, не может же он поверить всей этой чуши, он же знает, как я к нему отношусь! Но все прошло совсем не так, как я планировал. Будь проклят взрывной гриффиндорский темперамент! Стоило Гарри увидеть меня, как он улыбнулся – боже, как украшала его эта улыбка! – и попытался меня обнять. Но, из-за ненавистной клятвы, мне пришлось оттолкнуть его. Хотя только Мерлину известно, как я не хотел этого делать. Как хотел прижать это лохматое чудо к себе и никогда не отпускать. Но я сумел. Я оттолкнул. И с этого момента все пошло наперекосяк. Гарри смотрел мне в глаза, но не видел того, что я пытался ему безмолвно сказать. Мне кажется, что он вообще меня не видел и с трудом понимал смысл моих слов, застыв на месте после предложения расстаться. Когда же я озвучил причину этого, Гарри просто обезумел. Ударив меня так, что я отлетел к стене, он, словно ураган, вылетел из комнаты, умудрившись сорвать дверь с петель. Anger blows out the lamp of the mind... [sup]2[/sup] Это было больно. *** Вылетаю из собственной квартиры, будто за мной гонится стадо разъяренных кентавров. Мчусь со всех ног, подальше от этого чертова дома, спотыкаясь и падая, не различая дороги, не обращая внимания на гневные выкрики тех несчастных, кого я умудрился сбить. Кажется, кто-то из них сильно ударился головой, но мне нет до этого никакого дела – моя собственная голова готова расколоться, словно перезревшая тыква Хагрида. «Отец лишит меня наследства, если я продолжу встречаться с тобой, Потти!», – раз за разом эта фраза звенит в моей голове, звон нарастает и нарастает, становясь совершенно невыносимым. Сердце бешено колотится, норовя выпрыгнуть из груди: оно не в состоянии поверить, что все наши страстные ночи в Выручай-комнате, все наши разговоры: о нас самих, о войне, о мире и нашем месте в нем, все планы, что мы строили, представляя себе жизнь после победы, были лишь фальшивкой, ничего не стоящей подделкой, на которую я повелся и безоглядно поверил в чувства этого подонка, посмевшего заявить мне, что для него репутация дороже моей любви. Неужели все влюбленные становятся такими же идиотами, как я? И видят только то, что хотят видеть, строя воздушные замки и не желая думать о том, что когда-нибудь вся эта иллюзия лопнет, подобно огромному мыльному пузырю. Такому яркому и красочному сейчас, наполненному радостью и счастьем, но, разлетаясь на мелкие капли, он становится прозрачным и совершенно безликим, будто и не было ничего. А если эти брызги попадают в глаза, с которых как раз в этот момент слетают розовые очки, то впиваются, словно битое стекло, заставляя глаза слезиться. Наверное, это правильно, и всего лишь защитная реакция организма на то, что не желаешь видеть. Только как теперь избавиться от тупой раскаленной иглы в сердце? Как пережить предательство? Больно. Слишком больно. Вытереть глаза грубой тканью рукава – очки я уже успел потерять, несясь без оглядки по кривым переулкам – размазать по лицу слезы и кровь. Кровь? Только сейчас я понимаю, что полностью выдохся и, решив передохнуть, усаживаюсь прямо посреди улицы, заодно внимательно изучая свой внешний вид: колени разбиты при многократных падениях, ладони – одна сплошная ссадина, ногти сломаны практически под корень при попытке вцепиться в булыжную мостовую и вытащить из нее хоть один камушек, накрепко вросший в землю под тяжестью миллионов ног, ходивших по нему. Зачем? Наверное, чтобы запустить его со всей силы в ближайшее окно и слушать, как звон битого стекла сольется со звоном в голове, и представлять, что это разбивается любовь, теперь уже никому не нужная, особенно мне, а вместо нее остается зияющая дыра, точно такая же как в этом окне. И черт с ним, что теперь предстоит наскоро прикрыть эту пропасть грубыми досками вынужденной ненависти – вставить новое стекло я не в силах. Как на заказ, в памяти всплывает картинка из какого-то маггловского фильма, украдкой подсмотренного в детстве: заброшенный дом, с кое-как заколоченными окнами, потемневшими от времени досками, на поросшем высокой травой пустыре. И как-то сразу становится понятно: в этом доме уже не жить никому, и всех, кто мог бы, уже нет на этом свете. Сделав невероятное усилие, встаю и брезгливо рассматриваю свое отражение в пыльной витрине: даже без очков видно, что кентавры потоптались по мне с особым усердием. К Уизли в таком виде лучше не соваться, а то Молли поднимет на уши не только всех обитателей Норы, но и Министерство, причем не только Англии. Нащупываю в кармане палочку – как ни странно, но она не выпала – наспех привожу в порядок разорванную одежду, абы как залечиваю саднящие ладони (лишь бы не кровоточили), и, собрав остатки сил, аппарирую в свою комнату в доме Дурслей. Благо их нет дома, и я беспрепятственно вскрываю свой детский тайник под кроватью, где когда-то прятал нехитрые посылки друзей и учебники, а затем и кое-какие деньги. К моему облегчению, там по-прежнему находится небольшая сумма маггловских денег. Можно, конечно, отправиться в банк, но я в таком состоянии, что мысль эта, появившись, тут же исчезает, смытая волной ужаса, как только я представил себе все эти лица, расспросы и полные нездорового любопытства взгляды. Как же, Герой, и ТАК выглядит... Да весь магический Лондон сбежится полюбоваться на меня. Нет. Тем более, у меня в голове уже практически созрел план. Наскоро переодеваюсь в те шмотки, которые остались в этом доме, умываюсь и снова исчезаю. Теперь уж навсегда, и так, чтобы никто не смог найти меня. Подальше от прошлого, подальше от боли и моего собственного безумия. *** Густой, тягучий воздух, который, кажется, искрится от напряжения, оставшегося в квартире, заполняет мои легкие. Мерлин, как же тяжело дышать! Гарри – вряд ли четко осознавая, что он делает – куда-то унесся. Догнать? Нельзя. Клятве это не понравится. Остается только сидеть на полу и ненавидеть себя, кляня за боль, причиненную самому дорогому человеку, сбивая костяшки пальцев в кровь о камни стен. С щемящей тоской осматриваю комнату: я был здесь всего один раз, но зато какой это был раз! Тогда воздух был таким же густым и опаляющим, но пропитан он был не ненавистью и злобой, как сейчас, а безграничной страстью и любовью. Это был первый день пасхальных каникул, всего несколько недель назад. Мы были настолько счастливы, что наконец-то остались одни, и никто не может нам помешать насладиться друг другом, что не нужно разбегаться по разным углам, когда включается свет, не нужно задерживать дыхание, услышав шорох, даже если это шорох нашей собственной одежды, падающей на пол. В сгущающихся сумерках взгляд выхватывает небольшую думку на диване. Та самая... именно ее Гарри подложил тогда под мою задницу, чтобы не причинить боли при проникновении, но боль была, только не такая, как сейчас… то была боль удовольствия и наслаждения от захватывающего чувства наполненности, принадлежности, полноценности, если хотите. Только с Гарри я мог забыть обо всем: какими бы серьезными, как тогда казалось, не были проблемы, рядом с ним они становились ерундой. Имело значение только горячее тело, навалившееся сверху, грубоватая кожа ладоней, ласкающих каждый дюйм моего тела, пересохшие от возбуждения губы, шепчущие какие-то глупости, и огромные зеленые глаза, в которых фейерверками взрывались искры удовольствия. С Гарри я научился не закрывать глаза во время оргазма: наблюдение за лицом партнера, упоение его наслаждением, усиливало испытываемые мной ощущения в десятки раз, практически выбивая меня за грань. А потом можно долго лежать обнявшись и зализывать оставленные на его теле отметины, словно извиняясь за царапины и засосы. Это был наш последний раз, когда мы были близки настолько, что казалось во всей Вселенной есть только мы. А теперь комната мертва: любовь тут больше не живет... Но я все равно произношу: – Люблю… Это короткое слово оседает, словно пыль, и тут же растворяется в воздухе. Поразительно, как меняется эмоциональная наполненность этого слова в зависимости от обстоятельств: сказанное Гарри в глаза, оно наполняло меня восторгом, сказанное отцу – дурными предчувствиями, от которых мороз по коже, а произнесенное в пустоту, принесло лишь боль и понимание, что ничего уже не исправить – как приговор. Нам не суждено быть вместе. Я потерял его навсегда и не смогу вернуть, но я оставлю себе воспоминания о нас, не причиняющие сейчас ничего кроме страданий и ноющей боли в сердце, хоть и не заслужил этого. Я до сих пор храню эту боль. Как и любовь. Я берегу оба эти чувства. Любовь нужна мне, чтобы не сломаться. А боль… чтобы заглушить чувство вины и собственную совесть. Больше всего гложет то, что даже если бы я знал, чем все обернется потом, я все равно не смог бы ничего изменить. Прав был Голсуорси, there is nothing more tragic in life than the utter impossibility of changing what you have done[sup]3[/sup]. *** Первое время все давалось слишком тяжело: я не мог ни на чем сосредоточиться, все мысли, то и дело, возвращались к произошедшему, внутри меня поселился скулящий от жалости к самому себе пес, которого, как водится, сначала приручили, а затем окатили кипятком и больно пнули под хвост вдогонку. Я отчаянно старался прогнать его, выжечь презрением и ненавистью. Безуспешно. Не облегчали страданий и сны: каждое утро я просыпался на влажных простынях, одеяло и вовсе оказывалось на полу, я даже глаза открывал с улыбкой, но стоило увидеть непривычную обстановку новой квартиры, которую я вынужден был снять взамен старой, как все очарование и волшебство момента осыпалось, словно осенняя листва с Дракучей Ивы, и, точно как ее ветви, на меня обрушивалась хлесткая боль. Я вскакивал с жесткой кровати и мчался в душ, чтобы с ожесточением смыть с себя успевшую подсохнуть и неприятно стягивающую кожу сперму. Я стирал кожу живота до ссадин, залечивал раны и снова впивался мочалкой в истончившуюся кожу, безуспешно пытаясь смыть предательство и боль. Я доверил себя поговорке «время лечит» – раз уж «out of sight, out of mind» [sup]4[/sup] себя не оправдала – я терпеливо ждал, когда же я снова смогу просыпаться с улыбкой, и она не будет исчезать после того, как я открою глаза. Я старался не думать о том, что, как известно, разлука ослабляет неглубокие чувства и усиливает большие, подобно тому, как ветер гасит свечи и распаляет костры[sup]5[/sup]. К счастью, вскоре мне пришлось найти работу – я должен был чем-то занять себя, да и деньги понадобились, а появляться в «Гринготтс» я в то время категорически не хотел – и днем мне удавалось отвлечься от мрачных мыслей, но даже спустя год, а затем и два, я снова и снова просыпался на испачканной постели. Изменилось только то, что я перестал пользоваться мочалкой: из-за ежедневного применения залечивающих заклинаний на еще не совсем затянувшихся царапинах, кожа живота покрылась тонкой сеткой шрамов. Я практически был готов составить компанию Локонсу в Мунго, наложив на себя заклятие забвения, когда на смену борьбе подсознания с сознанием пришло смирение. *** Спустя год после разрыва с Поттером, капитал Малфоев канул в Лету. Весь. Отец совершил ошибку в документах, и огромное состояние вылетело в трубу. Не выдержав этого удара, Люциус скончался от сердечного приступа. Эгоистичный, жадный и мелочный ублюдок. Я ненавидел его с того самого дня, когда вернулся в Малфой-менор. С того разговора. Так что не буду врать – его смерть стала для меня радостным событием. В первую очередь потому, что Клятва больше не сдерживала меня. Теперь я мог найти Гарри и все ему объяснить. Рассказать, что не хотел делать ему больно, что по-прежнему люблю, и мое сердце принадлежит только ему. В тот же день я отправился к Гарри домой: он снимал небольшую квартирку в Косом переулке. Я часто приходил к его дому и смотрел в горящие мягким светом окна. Вот и тогда, я улыбнулся этому свету. «Он дома…», – подумал я с облегчением. Даже сейчас, спустя два с половиной года, я могу восстановить в памяти тот день до мельчайших деталей. И при этом воспоминании меня охватывает точно такая же дрожь, как и тогда, когда я стоял перед его дверью: восторг и предвкушение встречи с ним. Я наконец-то мог все объяснить. Я долго не решался надавить на кнопку дверного звонка, но, представив, что скоро этот кошмар закончится, и все встанет на свои места, я собрался с мыслями, позвонил и стал ждать. Щелкнул замок, и на пороге возникла девушка с маленьким ребенком на руках. Как я растерялся. Неужели Гарри забыл обо мне? Вот так легко выкинул меня из жизни, завел семью и детей? Дальше был туман. Я спрашивал что-то, а девушка смотрела на меня, не понимая, чего я хочу от нее. Ребенок расплакался, когда я перешел на крик. Тогда я впервые потерял контроль над собой: я кричал на перепуганную девушку, что-то требовал, в чем-то обвинял. А потом за ее спиной появился высокий парень лет двадцати пяти. Он отодвинул девушку от двери и встал на ее место, опершись на косяк. Я тут же заткнулся. Взял себя в руки и тихо, почти неслышно спросил: – А где Гарри? Парень окинул меня скептическим взглядом и спокойно ответил, что никакого Гарри здесь нет, и уже давно. Второй раз за вечер я растерялся. Поэтому я просто кивнул и ушел. «Значит, он уехал. Бросил все. Не дождался. Я целый год смотрел в чужие окна!», – мысли проносились в голове со скоростью света. Всю ночь я скитался по Лондону. Бесцельно, как бродяга. Хотя, почему «как»? Я действительно стал бездомным бродягой без кната в кармане. Если где-то и существовали тайные счета, открытые отцом, то после его смерти они стали действительно тайными. И все-таки, мне до сих пор не ясно, как можно было всего лишь из-за одной ошибки в документах лишиться даже Малфой-менора! Родового поместья, которое веками принадлежало роду Малфоев и буквально пропитано кровью и магией, завязанной на крови. Когда до меня дошел весь ужас ситуации, я не выдержал и закричал. Я просто стоял посреди улицы и кричал в темноту, запрокинув голову. Частые и крупные капли по-летнему теплого дождя били по лицу, затекали за шиворот, застилали глаза. Ресницы слиплись, и уже было непонятно дождь или слезы отчаяния текли по щекам. Сколько я так простоял? Не помню. Я вымок до нитки. А потом я спал на скамейке в парке – какая горькая ирония! Я, в недавнем прошлом наследник одного из богатейших и влиятельнейших родов Англии, вынужден ночевать под открытым небом, как последний оборванец – пока ко мне не подошел парень в форме и не прогнал. И я поплелся в одному Мерлину известном направлении, не глядя по сторонам и не разбирая дороги: по лужам, по мокрой траве, по мостовой. С тех пор начались мои поиски. Поиск Гарри и поиск работы. Хоть какой-нибудь. Нарцисса, лишившись и денег, и нелюбимого мужа, просто исчезла. А я остался совсем один. Я написал всем нашим родственникам, перетряс все связи отца, обращался ко всем, кто хоть как-нибудь мог помочь мне. Но двери закрывались, а люди отворачивались – никто не желал связываться с банкротом. Все могущество рода Малфоев, как оказалось, зависело только от звона монет в кошельке. А когда деньги исчезли, то не стало и уважения. Все те, кто раньше заглядывал отцу в рот, сейчас только насмехались. Все, кто раньше считался недостойным даже благосклонного кивка одного из Малфоев, теперь отыгрывался за свое унижение, отказывая этому самому Малфою в помощи. Впрочем, я понимал, что винить их за это нельзя. Я был сыном Люциуса Малфоя, и этим все сказано. Последней каплей, переполнившей чашу моего терпения, стала череда унижений, через которые мне пришлось пройти в попытке поговорить с Министром Магии. Вначале, я не смог попасть к нему на прием, и мне – мне! – пришлось подкарауливать его у выхода из здания министерства. А затем, в ответ на просьбу о работе, я получил буквально следующее: «Мистер Малфой, Министерство весьма признательно, что вы пополнили казну, но как же вы теперь смеете претендовать на возврат средств?». Столько злорадства я еще не слышал ни от кого. Я долго смотрел в спину этому… этому… я даже слов не смог найти, которые в полной мере выразили бы мою внутреннюю бурю. Когда Министр скрылся из виду, боль в правой руке наконец-то привлекла мое внимание: я настолько сильно сжал кулаки, что моя палочка просто-напросто сломалась, и острые щепки впились в ладонь. Я рефлекторно разжал ладонь и сломанная, теперь уже совершенно бесполезная, деревяшка с тихим стуком упала на мостовую. Так рухнула моя последняя надежда найти работу в магическом мире. И пришло понимание, что теперь вся моя жизнь будет связана с миром магглов. Но, как ни странно, в тот момент меня это не испугало. Наоборот: я испытал иррациональное чувство облегчения. Гарри потом спрашивал меня, почему я не обратился за помощью к МакГонагалл или к кому-то из тех, кто знал о моей истинной роли. Не знаю, вероятно потому, что сами они помочь не предложили, а просить... в конце концов, я - Малфой, и чувство собственного достоинства я впитал с молоком матери. А вот почему я не обратился к слизеринцам, Гарри не спрашивал, догадался сам, чего стоило мне решение быть с ним. Но я не жалею. Ни тогда, ни сейчас. С магглами, однако, тоже оказалось непросто. Я был согласен работать кем угодно. Но никому не нужен был парень без документов, образования и опыта работы. Оно и верно: что умеет делать потомственный аристократ? Правильно! Управлять. Но в маггловском мире на руководящую должность попасть без рекомендаций и обширного опыта работы невозможно. Я уже совершенно отчаялся, когда ко мне подошла старая маггла и попросила помочь донести сумку. Она накормила меня, позволила принять душ, а затем попросила помогать ей с покупками, уборкой ее небольшого домика в пригороде Лондона, выгуливать ее собаку, в общем, помогать всем, чем смогу, взамен на кров и еду. Так прошли два с половиной года. Все это время я искал Гарри. Но никто не знал, где он, никаких следов, даже намеков на его местонахождение. А потом маггла умерла. И я снова оказался на улице. Без документов. Без денег. Без работы. В тот день, лишившись крова, я брел по улице, пиная опавшие листья, прилипающие к обуви, и вспоминал тот самый день, когда вернулся домой. Если бы я знал, как все будет, я бы не вернулся. Я бы просто сбежал. Взгляд наткнулся на неприметное объявление на входной двери в магазинчик: «Требуется продавец игрушек». Даже не раздумывая, зашел в небольшое помещение, сплошь заставленное полками и большими корзинами с детскими игрушками на любой вкус. И атмосфера – сразу стало понятно, что здесь царство добра и сказок. Молодой паренек за прилавком поднял взгляд и кивнул в знак приветствия. Я, не торопясь, подошел к нему, вежливо поздоровался и сразу же спросил о работе. Он оценивающе посмотрел на меня, а мне уже стало понятно, что он сейчас спросит: «Ваш опыт работы и ваши документы?». Так и есть. Я сник: в магазинчике было очень уютно и тепло. Создавалось впечатление, что места роднее, чем эта лавка, и нет на свете. Некогда гордо расправленные плечи опустились, и я молча направился к выходу. – Мистер, подождите. Слегка повернув голову, я посмотрел на него непонимающим взглядом. – Вы первый, кто спросил про это место за последнюю неделю. А нам действительно очень нужен продавец. Возможно, шеф поступится своими принципами и примет Вас. Пойдемте, я провожу Вас к нему. Я очень старался помешать пробуждению заворочавшейся где-то внутри надежды. Но глаза выдали меня: загорелись лихорадочным блеском, и паренек это заметил. Я тихо последовал за ним вглубь магазинчика. Он что-то бормотал о том, что шеф очень добрый и отзывчивый человек. А мне пришлось бороться со своими чувствами – с глупой надеждой, что сейчас меня примут на работу. Я на своем опыте выучил, что от несбывшихся надежд боль всегда сильнее. Поэтому запрещал себе мечтать и надеяться на лучшее. Я почти смирился. Но, идя по коридору, странным образом снова почувствовал себя живым. Продавец остановился у двери и, приоткрыв ее, просунул в образовавшуюся щель голову. – Гарри, тут молодой человек хочет устроиться на работу. Гарри? От услышанного имени закружилась голова. Но я заставил себя успокоиться. Это не мог быть мой Гарри. Мало ли в Лондоне проживает людей с этим именем? Невидимый мне шеф что-то произнес, в ответ мальчишка энергично закивал головой и открыл дверь, позволяя мне пройти. Я сделал всего один шаг и замер: за письменным столом, склонив голову над какими-то бумагами, сидел парень с черными волосами. С черными растрепанными волосами. Внутри что-то оборвалось. Сердце сжалось, словно кто-то невидимый начал затягивать огромные тиски. Сквозь шум в ушах до меня донесся до боли знакомый голос: «Проходите. Присаживайтесь». А я стоял молча, как истукан, глядя на него и не замечая ничего вокруг. Гарри поднял голову, чтобы посмотреть, почему никто не подходит к столу. Мгновение – и он напрягся, эмоции в зеленых глазах быстро сменяли одна другую. А потом – я видел это по его лицу – он принял какое-то решение и взял себя в руки. – Что тебе нужно? – голос показался мне уставшим. – Гарри… – даже не шепот – выдох. Он смотрит на меня, не мигая, сильно стиснув челюсти. – Я знаю, как меня зовут. Что. Тебе. Здесь. Нужно? – Работа, – опустив глаза, тихо пробормотал я. – Зачем тебе работа? Стало скучно и решил поиграть? – Отец разорился, – я тут же прикусил язык, понимая, какую ошибку допустил. – Вот даже как? – любимые глаза сверкнули недобрым огоньком. – Да как ты вообще смеешь говорить мне это после того, что сделал? Ты променял меня на наследство! А теперь имеешь наглость заявиться сюда и просить работу? – Гарри, послушай, все не так, как ты думаешь! – Нет, Малфой. Все именно так. Для тебя репутация и деньги важнее всего прочего. Так всегда было. И я не понимаю, как я мог думать, что ты изменился? Люди и их чувства никогда ничего не значили для тебя. Ты всегда был самовлюбленным эгоистичным мерзавцем! Я больше никогда не поверю ни единому твоему слову. Убирайся. Его слова, как удар под дых. А потом приходит боль. Много боли. Пытаюсь собраться и хоть что-то объяснить: – Гарри, выслушай меня! Это была игра без правил! – Нет, все по правилам. Причем ты сам их установил, и мне ничего не остается, кроме как следовать им. Проваливай. Я еле сдерживался, чтобы, наплевав на последствия, не наброситься на него. В его глазах плескалась такая тоска... Я видел, что ему очень тяжело даются все эти слова, что он не хочет произносить их. Но я понял его. Правда, понял все, что он чувствовал. И не мог сейчас винить его за то, что он испытывает. Но я готов был сделать все, лишь бы он простил и поверил мне. Тело словно одеревенело: я неподвижно стоял и смотрел в его глаза, спрятанные за стеклами очков, стараясь перебороть в себе желание подойти и снять их, чтобы наконец-то беспрепятственно раствориться в этой манящей зелени. Мерлин, как же тяжело. Почти четыре года я старательно душил в себе все чувства, и, черт побери, мне это уже практически удалось! Я почти научился ненавидеть его. Почти. А теперь... Теперь он стоит на пороге моего кабинета, и все то, что я так долго разрушал в себе, снова набирает силу. Мне приходится бороться с собой, чтобы не совершить ошибку. Второй раз пережить предательство будет намного сложнее. Я не могу сейчас поддаться искушению все забыть и начать сначала: предавший однажды сделает это снова. Мне безумно, до нервной дрожи, хочется верить ему, но я не могу. А он стоит и смотрит на меня, в глаза, не отрываясь ни на мгновение. Черт! Под этим взглядом мне хочется совершенно противоположных вещей: либо убить, чтобы одним махом покончить со всем этим и уже не мучиться, либо обнять, прижав к себе крепко-крепко, до боли, и никогда уже не отпускать. Снимаю очки, чтобы не видеть его взгляда. Теперь он только пятно. Смазанное светлое пятно. Он сам снял очки. Почувствовал, что это необходимо мне? Или просто не хотел меня видеть? Скорее второе, и это неожиданно больно. С другой стороны, именно это дает мне надежду: без очков он становится практически беспомощным, и раз смог снять очки в моем присутствии, значит, все-таки еще доверяет. А это очень хорошо. Внутренняя борьба чувств против разума заканчивается полной капитуляцией последнего. Я прекрасно понимаю, что, возможно, совершаю ошибку, и потом мне может быть слишком больно, но я не могу отказаться, это сильнее меня. Ну что ж, делай, что должно, и пусть будет, что будет[sup]6[/sup]. Надеваю очки, еще раз пристально смотрю на него. Похудел, осунулся. Выглядит как-то странно. Сначала я не заметил даже того, что он в маггловской одежде. А самое необычное в его облике – отсутствие прежнего лоска. Вздыхаю и окончательно смиряюсь со своим выбором. – Садись, Малфой. Сначала я даже не понял, что он хочет. Смысл слов дошел только тогда, когда взгляд из изучающе-оценивающего стал вопросительным. Я сел напротив: нас разделял письменный стол. – Итак, я дам тебе шанс объясниться и предложить оправдания твоему поступку, но сразу предупреждаю, это не значит, что я поверю тебе. Однако я постараюсь не перебивать. Я с облегчением выдохнул. Шанс. Гарри дал мне шанс, который был так мне необходим. Главное, не допустить ошибки. – Как я уже сказал, это была игра без правил. Игра Люциуса против нас обоих. Тогда, в финальной битве, ты не заметил, как я отбил летящее в тебя смертельное заклинание, – в зеленых глазах пробудился интерес. Я понял, что Гарри хотел возразить: мол, нельзя отбить Аваду, поэтому уточнил: – Я успел трансфигурировать перчатку в птицу, которая и приняла на себя удар. Я считал, что в общей суматохе этого никто не заметил. Но, по не слишком счастливому стечению обстоятельств, отбитое мной заклинание принадлежало моему отцу. И он все видел. Когда меня выписали из Мунго и я вернулся в поместье, Люциус обманом заставил меня выпить веритасерум, а затем вызвал к себе в кабинет. Для разговора. Ну, я и рассказал ему все, – я сделал паузу, на мгновение опустив глаза. Гарри смотрел на меня с интересом, но внешне был абсолютно спокоен. Не доверял. – Я не успел опомниться, как на меня наложили Империо, – в его взгляде ничего не изменилось: все тот же сухой интерес. – Под заклинанием я принес Люциусу Клятву-на-крови, что расстанусь с тобой, обосновав это недовольством отца и тем, что состояние и репутация семьи для меня важнее. Поверь, я бы не сделал этого, но Люциус продумал все до мелочей, и Клятва отрезала мне все пути к бегству: я не мог сказать тебе правду, я не мог не сказать тебе о расставании и причинах, ведь если бы я сделал не так, хоть что-то, Клятва тут же сработала бы как Обливэйт, и мои воспоминания о тебе исчезли бы, оставив вместо себя глухую ненависть и желание тебя убить. Я не мог даже покончить с собой – это убило бы и тебя. Теперь ты понимаешь, что я не мог ничего сделать?! – я сорвался. Слишком непросто было мне рассказывать это все, смотря в такие спокойные знакомые незнакомые глаза. – Почему ты не сказал тогда, что это была Клятва? – Она бы убила нас обоих. – Но сейчас не убила… Почему ты не сказал всего этого тогда? – Клятва перестала действовать два с половиной года назад, когда умер Люциус. Гарри, я искал тебя все эти годы. Но ты бесследно пропал. Никто ничего не знал о тебе. Я даже к Уизли обращался. Но и они не знали, где ты! – Они действительно ничего не знали. Я просто исчез, – он пожимает плечами, будто его слова ничего не значат, и все, что он только что сказал – само собой разумеется. – Ты ушел из-за меня? – я задал этот вопрос, прекрасно зная ответ, но желая услышать подтверждение из его уст. – Да. Я не смог находиться в том мире, где все напоминало о тебе. Я ушел к магглам, – он посмотрел на часы. – Что ж. Рабочий день уже окончен. Мне пора домой, – голос холоден. Гарри поднялся из-за стола и столь стремительно направился к черному выходу из магазина, что это смахивало на бегство. Я безмолвно последовал за ним. Легкий ветерок позволил мне уловить его запах, который за эти годы ничуть не изменился: Гарри по-прежнему пах ландышем и гвоздикой - одеколон, подаренный мной на Рождество. От мысли, что он продолжает пользоваться моим подарком, стало тепло. И плевать, что наверняка он уже сам покупал не один новый флакон. [/i]~~~воспоминание~~~[/i] Это было лучшее Рождество в моей жизни. Мы улизнули с банкета в Большом зале, выскочили на улицу и долго играли в снежки, спрятавшись от посторонних глаз на опушке Запретного леса. О-о-о, каких внутренних мучений стоила мне эта прогулка: после моей первой отработки с этим недоумком Хагридом я поклялся, что больше никогда не сунусь в Запретный лес. Но разве можно отказать в просьбе этому растрепанному чуду в очках? Вот я и не смог устоять перед этими огромными зелеными глазами, полными немой мольбы, и мне пришлось перебороть все свои страхи ради того, чтобы сделать его счастливее. Мокрый снег укрыл землю ровным покрывалом, ноги утопали в этой мягкости, и не рассчитанные на такую погоду ботинки из тонкой кожи быстро промокли. Но мне было совершенно наплевать на то, что теперь их придется выбросить. Главным было то, что Гарри рядом, и он счастлив. Мы как маленькие резвились в снегу, кидаясь снежками. Один из них прилетел мне в глаз, и Гарри тогда так испугался… подлетел ко мне, обнял, при этом повалив меня в сугроб, и долго смотрел виноватым взглядом. Я не смог сдержать счастливого смеха, слушая, как он извиняется, и, чувствуя, как Гарри щекочет меня ресницами, пытаясь поцелуями искупить свою вину. А потом была неделя, проведенная в больничном крыле. Нам пришлось наспех выдумывать истории, почему мы оба так внезапно – а главное, одновременно! – простыли. Когда приходили посетители, мы обменивались привычными колкостями, а, оставшись наедине, посмеивались над ничего не понимавшими друзьями, которых мы пока не собирались посвящать в наши отношения. А так, никто и не заметил, что между нами что-то изменилось. На людях мы продолжали яростно ненавидеть друг друга, оскорбляя и стараясь спровоцировать драку, но только мы знали, что драки были лишь прикрытием обоюдного желания прикоснуться друг к другу. [/i]~~~конец воспоминания~~~[/i] – Гарри… – Пока, Малфой. Он аппарировал, так и не ответив на главный вопрос: даст ли он мне работу? В том, что Гарри поверил мне, я почему-то не сомневался. Решив, что ему нужно время, чтобы все обдумать, я устало опустился на маленькое крылечко у двери: сегодня переночую здесь. Идти все равно некуда. Через некоторое время руки озябли на морозе. На смену скрывшемуся за горизонтом солнцу пришли тучи, принеся с собой противный мелкий дождь. Зима готовилась вступить в свои права, и осень, похоже, совершенно не возражала: дождь постепенно превратился в колючий снег, а ледяной ветер задувал за шиворот тонкого пальто. Я закрыл глаза и попытался плотнее закутаться, чтобы хоть немного согреться, в то же время совершенно не боясь заболеть: no herb will cure love[sup]7[/sup], а все остальное – ерунда. *** Как я и думал, встреча с Драко перевернула весь мой мир. Казалось бы накрепко прибитые доски ненависти опасно заскрипели, а встрепенувшееся сердце было готово кричать, привлекая всех стекольщиков мира: должен же найтись мастер, способный склеить осколки? А если повезет, то и искусно выполненный витраж получится. Я был так взволнован, что позорно сбежал: слишком много мне пришлось узнать из короткого малфоевского монолога. Новая информация заставила взглянуть на произошедшее под другим углом. Беру бутылку вина и скрываюсь в ванной. Мне всегда нравилось лежать в горячей воде и, потягивая вино – его любимое вино – размышлять. Сам того не осознавая, будучи с ним, я многое привнес в свою жизнь. А потом не смог отказаться. Все те мелочи, что связывали нас: вино, одеколон, утренний кофе, даже пена для ванны – остались со мной. Наверное, я мазохист, но каждый раз, когда я брал в руки флакон с одеколоном, я вспоминал о нем. И сердце наполнялось болью несправедливой потери и предательства. А сегодня Драко рассказал, как все было на самом деле. Как же мне было сложно подавить желание вначале накричать на него, а потом наброситься и целовать-целовать-целовать, до одурения, до безумия в таких родных серых глазах, чувствуя, как искренне Драко отзывается на мои прикосновения... Но – нет. Не сейчас. Слишком рано. Я еще не готов. Но одно теперь абсолютно очевидно: он получит работу у меня. Впрочем, кого я обманываю? То, что я дам ему работу, я решил сразу, едва он попросил об этом. И я прекрасно отдаю себе отчет в том, что по-прежнему люблю его. И верю ему. А мое бегство вызвано тем, что я просто не могу вот так сразу впустить его обратно в свою жизнь – слишком долго я привыкал жить без него – и сейчас переполняющие меня эмоции слишком сильны и противоречивы. Но вот что я действительно знаю точно – это то, что теперь я никуда не отпущу его. Мой. Я впервые за последнее время чувствую себя почти счастливым. И наконец-то практически улеглась боль – боль, что сопутствовала мне эти долгие три с половиной года с того самого момента, как я ушел – хм, скорее вылетел – из своей квартиры, оставив там его, а весь магический мир послал к черту. Приняв решение перебраться к магглам, я устроился работать в маленький магазин игрушек. Кому-то это может показаться смешным, но эта работа была именно тем, что мне требовалось. Со временем, однако, я начал скучать по магии и незаметно для шефа стал использовать палочку для придания игрушкам некоторых – полезных или забавных – качеств. Естественно, игрушки начали продаваться намного лучше. Мистер Берри – хозяин магазина – вскоре заметил, что я делаю успехи, и я стал администратором торгового зала с обязанностями по закупке новых моделей игрушек. А когда шеф скончался, то оставил завещание, в котором переписал всю свою собственность на мое имя. Так я стал директором небольшого магазинчика, а затем – вложив свои средства, коих у меня было предостаточно – и компании по производству игрушек. В дальнейшем, я открыл еще несколько магазинов. И, несмотря ни на что, жизнь начинала налаживаться. Я никогда не пытался узнать, что происходит в магическом мире, чтобы как можно меньше теребить раны. А теперь думаю, что, наверное, все-таки стоило хоть изредка почитывать «Пророк». В любом случае, я рад, что Драко нашел меня. Судьба дарит нам этот шанс, и я не собираюсь от него отказываться. Теперь дело осталось за малым – чтобы Драко снова пришел ко мне. Вода совсем остыла, пена почти растворилась, а бокал опустел. С сожалением вылезаю из воды, вытираюсь и иду спать, лелея в душе надежду, что завтрашний день сможет многое изменить. *** Я сам не заметил, как уснул. Проснулся от того, что кто-то упорно тряс меня за плечо. Спросонья я никак не мог понять: почему так холодно и все тело болит? Приоткрыв заспанные глаза, часто заморгал, чтобы сфокусировать взгляд на том, кто меня разбудил. Почти наверняка это снова полицейский хочет прогнать меня. Тут зрение, наконец, обрело четкость, и я увидел перед собой встревоженное лицо Поттера. Что он здесь делает? Как нашел меня? Воспоминания нахлынули, словно прилив. Я попытался подняться, но замерзшие за ночь конечности не желали слушаться. – Малфой, ты что, провел тут всю ночь? С ума сошел? Почему ты не пошел домой? Я с трудом разлепил губы, чтобы ответить. – У меня нет дома, – голос дрожал от холода. – О, Мерлин, – Гарри подхватил меня на руки и занес в свой кабинет. Я практически сразу почувствовал тепло его тела. Так близко. Так сладко. Но ощущение длилось недолго: Гарри опустил меня на диван и начал раздевать. Как же я соскучился по его рукам. Но осознание того, что он раздевал меня не затем, чтобы заняться любовью, прервало мои размышления. Я остался в одних трусах, и тело сразу же покрылось мурашками. Гарри что-то бормотал о том, что я придурок и совершенно разучился думать, и я под умиротворяющее бормотание начал отрубаться. В чувство меня привел резкий запах алкоголя. Гарри заставил меня выпить залпом полбокала виски. Крепкий алкоголь обжег горло, и я почувствовал, как долгожданное тепло разлилось по всему телу. А еще его руки: он растирал мое тело тем же виски. Я полностью отдался этим ощущениям и осознал, что, черт побери все на свете, я готов каждую ночь замерзать на улице, лишь бы потом ощущать эти прикосновения. Руки исчезли, а я оказался замотан в колючий шерстяной плед. Я окончательно согрелся, выпитое на голодный желудок виски туманило разум, так что спустя минуту я провалился в глубокий сон. Проснувшись, я долго лежал, не открывая глаз (слишком приятное ощущение тепла), вспоминая все то, что случилось до того, как я уснул, и, сам того не замечая, начал улыбаться. Почувствовав на себе пристальный взгляд, я все же осторожно приоткрыл глаза. – Проснулся? Как ты себя чувствуешь? – голос снова был нарочито бесстрастен; от утренней заботы и тревоги не осталось и следа. Несколько секунд я молчал, стараясь поточнее определить свое физическое состояние. – Горло болит, и не чувствую пальцы ног, – я сам не узнал свой хриплый голос. Каждое слово давалось с огромным трудом. Тело сотрясали приступы сухого кашля. Гарри подошел ко мне и приложил ладонь ко лбу. Прохладная, хорошо... – Когда ты ел в последний раз? – Дня два назад, – при воспоминании о еде желудок болезненно сжался и выдал громкое урчание. – Значит так, сейчас ты выпьешь куриный бульон, а затем вот это лекарство. И снова попытаешься уснуть, – он поставил две чашки на табурет рядом с диваном. – Сегодня переночуешь здесь, а с завтрашнего дня приступишь к работе. – Я буду работать продавцом? – я очень старался, чтобы вопрос прозвучал как можно нейтральней. – Нет. Ты будешь моим секретарем, а в мое отсутствие – заместителем. Джейк поможет тебе разобраться с делами, пока меня не будет в Лондоне. Мне необходимо уладить кое-какие вопросы в провинциальных магазинах. Так что всю неделю меня не будет. Я сдержанно кивнул в ответ, боясь, что если я попробую что-нибудь ответить, то не смогу сдержать переполняющий меня восторг. Наконец-то все будет хорошо. Я был уверен в этом. Судьба дала нам шанс начать все сначала, и я не намерен был упускать его. Послушно выпив бульон и какую-то кислую гадость из второй кружки, через несколько минут я почувствовал, что становится жарко, и попытался выпутаться из пледа. Но Гарри остановил меня, пояснив, что так и должно быть, и мне нужно еще поспать. *** Все запланированные дела на сегодня выполнены. До окончания рабочего дня остается несколько минут, и я устало откидываюсь на спинку своего кресла, наблюдая за спящим Драко. Зачем я придумал эту поездку? Никаких дел в провинции у меня нет. Там и без моего участия все идет хорошо. Но то, как я повел себя сегодня, показалось мне неправильным. Я испугался своих эмоций. Мне нужно успокоиться. Именно поэтому я исчезну на пару недель. Я переговорил с Джейком, объяснил ему, что мне нужен небольшой отдых, и он понял меня правильно, хоть и не сказал ни слова об этом. И теперь мне предстоят две бесконечных недели в собственной квартире, где по-прежнему все будет напоминать мне об этом спящем красавце. Ухмыляюсь своим мыслям. Главное сейчас не торопиться и не наделать глупостей. Меня еще в Хогвартсе достало то, что я сначала делаю, а только потом задумываюсь о том, чем это может обернуться. Сейчас я хочу, чтобы все было именно так, как надо. Мы оба должны успокоиться и трезво оценить - хотим ли мы быть вместе. Потому что это - навсегда. Я никогда больше не отпущу его. И при первой же возможности уговорю заключить брак. В мире магов это возможно, я узнавал. Еще тогда. И если для этого нам придется вернуться, что ж, я не против. Все будет так, как он захочет. Но – позже. А пока нам обоим нужна эта передышка. Пишу короткую записку о том, какие лекарства – и как – принимать и не могу удержаться от шпильки: объясняю, как пользоваться чайником. Снова быстро ухмыляюсь, бросаю последний взгляд на спящего Малфоя и аппарирую домой прямо из кабинета. *** Когда я в очередной раз проснулся, в кабинете уже никого не было. За окнами сгустилась темнота, а кабинет освещался только маленькой лампой на письменном столе. Ушел. Даже не попрощался перед уходом. В груди что-то болезненно сжалось. Отогнав это чувство горечи, я начал осматриваться. На табуретке лежала стопка одежды и кусок бумаги. Трясущимися от волнения руками взял записку: в ней оказалась инструкция по приему лекарств и правила эксплуатации электрического чайника. Я только фыркнул в ответ. Почему-то снова стало тепло на душе от того, что Гарри заботится обо мне, пусть и выражает это таким образом. С видом мученика я проглотил очередную порцию кислой гадости с гордым названием «лекарство». Хотя и ощущал, что мне уже гораздо лучше: жар спал, голова перестала быть тяжелой, боль в горле прошла, а глаза перестали слезиться. Недолго походив по кабинету, я снова лег на диван. Впервые за последние четыре года мне снился приятный сон. Летний жаркий день. Мы с Гарри беззаботно валяемся на горячем песке, дурачимся, купаемся. Для нас не существует никого в этом мире. Только мы и больше никого. Неделя прошла спокойно. Никаких серьезных проблем не было. Молодой парнишка-продавец действительно быстро ввел меня в курс дела и объяснил мои обязанности. На авансом полученную зарплату я успел многое: снял квартиру недалеко от магазина, привел себя в порядок, и даже пару раз сходил в ресторан. Больше не пошел. Не потому, что деньги закончились – зарплата оказалась неприлично высокой – а потому, что без Гарри это все было не в радость. Language has created the word "loneliness" to express the pain of being alone, and the word "solitude" to express the glory of being alone[sup]8[/sup]. Я с нетерпением ждал, когда закончится неделя, и Гарри вернется. Зная его, я не сомневался, что вся эта поездка не что иное, как очередное проявление его гриффиндорской сущности: он решил дать мне возможность передумать. Почему мне? Потому что свое «да» он уже произнес, взяв меня на работу. А теперь сбежал! Черт, почему до него не доходит, что мне не нужно ничего обдумывать, я все решил еще тогда, в Хогвартсе, когда согласился быть с ним. И ничто этого не изменит. Вот вернется, я ему устрою! Но, когда ни через неделю, ни через полторы он так и не вернулся, я забеспокоился. На все мои вопросы Джейк только пожимал плечами и односложно отвечал, что «наверное, у него дела». К концу второй недели я совершенно извелся. Гарри впервые не сдержал своего слова. Я перебрал миллион причин, одна хуже другой, по которым он так поступил. И стоило мне увидеть его довольную улыбку, когда он вернулся – с опозданием в неделю! – я не смог себя сдержать. Две бесконечно долгие недели я находился в вынужденном заключении. Джейк приходил ко мне каждый вечер и представлял отчет о прошедшем дне. Я еле сдерживался, чтобы не спросить о Драко, и только кивал в ответ и давал новые указания. К концу второй недели я не находил себе места. Успокаивал только тот факт, что Драко спокойно выполнял свои обязанности и, по словам Джейка, отлично вжился в роль моего помощника. В один из дней, уже на пороге, собираясь уходить, он обернулся и бросил всего одну фразу: «Возвращайся. Он волнуется». Это стало последней каплей. На следующий день я вернулся на работу, не в силах больше противиться притяжению одного ехидного и невероятно сексуального блондина. Я набросился на него и, схватив за грудки, прижал к стене. Я даже не заметил, как Джейк многозначительно улыбнулся Гарри и выскользнул из его кабинета, оставив нас одних. Я не помнил себя от ярости, что он посмел заставить меня переживать целую неделю. Гарри только усмехнулся в ответ. Он отцепил мои руки от пиджака, за который я удерживал его все это время, и посмотрел каким-то странным взглядом. Я напрягся. А Гарри улыбнулся и прижал меня к себе, обняв за талию. Некоторое время мы просто стояли обнявшись, наслаждаясь теплом друг друга, а потом Гарри решительно накрыл мои губы своими и поцеловал. От нахлынувших чувств у меня подкосились колени, и я, несомненно, упал бы, если бы сильные руки не удержали меня. Это был самый жаркий поцелуй в моей жизни. Жадный, грубоватый, приправленный голодом, копившимся все эти годы. Я, казалось, забыл как дышать, полностью растворяясь в океане чувств, овладевших мной. Поцелуй, становящийся все более страстным, стал нашей точкой невозврата. Гарри с силой прижимал меня к себе, рискуя сломать мне ребра, но мне было наплевать. Лишь бы это все не прекращалось. Бумаги полетели со стола, сметенные решительным взмахом руки. Чернильница, забрызгав кляксами светлый ковер на полу, разлетелась на осколки, но нам обоим не было до этого дела. Мир сузился. Все, что осталось – это мы. Одежда полетела на пол вслед за чернильницей. Край стола впился в мои ягодицы – плевать! Только не останавливаться. Отдаваться и брать. Впитывать в себя волшебство этого момента, когда Гарри овладевает мной. Раствориться в стонах и просьбах. Неважно, кто и о чем просил. Не имело значения, что шершавое дерево царапало мою спину. Главное, что я снова чувствовал себя живым. Чувствовал, как самый любимый человек толкается в мое тело, принадлежащее ему. Только ему. Так было всегда, так будет и впредь. Шершавая ладонь обхватила мой болезненно эрегированный член, двигаясь по нему рваными движениями в такт толчкам плоти Гарри внутри меня. Я буквально кричал от наслаждения, чувствуя, что желание все возрастает, хотя минуту назад казалось, что дальше уже некуда, что мы достигли предела. Когда перламутровые капли моего семени оросили мою грудь и живот, Гарри с утробным рычанием улегся на меня и впился в мои губы, а затем укусил в шею, ставя на мне свою метку. А я был бесконечно рад быть отмеченным им. В ту ночь мы так и не смогли оторваться друг от друга. Слишком велика была жажда. Мы будто заново узнавали друг друга в эту ночь. Нашу ночь. А потом было возвращение, и свадьба, и примирение с друзьями, но это все – другая история. A happy family is but an earlier heaven[sup]9[/sup]. Я вновь и вновь молю Мерлина, чтобы обладатель самой волшебной улыбки и самых пронзительных зеленых глаз, лежащий сейчас на моей груди, уютно прижимая меня к себе, всегда был рядом, и ничто не смогло помешать нам быть вместе. По щекам катятся слезы, то ли от счастья, то ли от того, что я до сих пор не могу окончательно поверить в то, что это не сон. Скажете, что мужчины не плачут? Плачут, но только тогда, когда никто их не видит. Нежно целую свое обручальное кольцо и засыпаю. One body is nobody...[sup]10[/sup] ______________________________________________________________________________ Цитаты: 1. Эразм Роттердамский In the country of the blind the one-eyed man is king. – В стране слепых одноглазый – король. 2. Роберт Грин Ингерсолл Anger blows out the lamp of the mind. – Ярость гасит светильник разума. 3. Джон Голсуорси There is nothing more tragic in life than the utter impossibility of changing what you have done. – Нет ничего более трагичного в жизни, чем абсолютная невозможность изменить то, что Вы уже сделали. 4, 7, 10. Английские пословицы Out of sight, out of mind. – С глаз долой, из сердца вон. No herb will cure love. – Нет лекарства от любви. One body is nobody. – Когда человек одинок, он практически никто. 5. Франсуа де Ларошфуко Absence diminishes little passions and increases great ones, as wind extinguishes candles and fans a fire. –Разлука ослабляет неглубокие чувства и усиливает большие, подобно тому, как ветер гасит свечи и распаляет костры. 6. Французская поговорка Fais ce que tu dois, et advienne qui pourra. – Делай, что должно, и пусть будет, что будет. 8. Бенджамин Тиллетт [i]Language has created the word "loneliness" to express the pain of being alone, and the word "solitude" to express the glory of being alone. – Люди создали слово "одиночество", чтобы выразить боль того, кто один, и слово "уединенность", чтобы выразить его величие. 9. Джон Бауринг A happy family is but an earlier heaven. – Счастливая семейная жизнь - это досрочный рай.

О, автор больше не шифруется? ;) Солнышко, может быть, и в архиве исправим? :)

Исходное сообщение Juliana_Diamond О, автор больше не шифруется? ;) Солнышко, может быть, и в архиве исправим? :)

поэтому и выложила, что в архиве автор уже стоит... :) http://4founders.ucoz.co.uk/load/zapretnaja_sekcij...t_124_r_124_romance/18-1-0-627 и это не я редактировала :)

Солнышкин, често не помню, чтобы это исправляла я... Клянусь! :) Я же помню, как ты просила исправить на "шифруется"...

ничего :)) я уже остыла эмоционально после того случая :))