Развернув  пакет,  Ленц  поставил  бутылки  одну  за  другой  на  стол,

освещенный утренним солнцем. Они отливали янтарем.

     -- Чудесное зрелище, -- сказал я. -- Где ты их раздобыл, Отто?

     Кестер засмеялся:

     --  Это была  хитрая штука.  Долго рассказывать. Но лучше скажи, как ты

себя чувствуешь? Как тридцатилетний?

     Я отмахнулся:

     -- Так,  будто мне  шестнадцать  и  пятьдесят  лет одновременно. Ничего

особенного.

     -- И это ты называешь "ничего особенного"? -- возразил Ленц. -- Да ведь

лучшего  не может быть. Это значит, что ты властно покорил время и проживешь

две жизни.

     Кестер поглядел на меня.

     -- Оставь  его,  Готтфрид,  -- сказал  он.  --  Дни  рождения  тягостно

отражаются на душевном состоянии. Особенно с утра. Он еще отойдет.

     Ленц прищурился:

     -- Чем  меньше  человек  заботится  о  своем  душевном  состоянии,  тем

большего он стоит, Робби. Это тебя хоть немного утешает?

     -- Нет,  -- сказал я, -- совсем не утешает. Если человек чего-то стоит,

-- он уже только памятник самому себе. А по-моему, это утомительно и скучно.

     -- Отто, послушай, он философствует, -- сказал Ленц, -- и  значит,  уже

спасен. Роковая минута  прошла! Та роковая  минута  дня рождения,  когда сам

себе пристально  смотришь  в  глаза и замечаешь, какой  ты  жалкий цыпленок.

Теперь  можно  спокойно  приниматься  за  работу  и смазать  потроха старому

Кадиллаку...