Клавдия на почте работала – работка непыльная. Тугие косы короной носила, губы бантиком рисовала, каблучками стучала – язва, а не баба. Тени лилово-розовые мазала, даже на пенсии. В центр не выйдет ненакрашенная. Она даже в старости не снимала каблуки, хотя страшно болели артритные пальцы и косточки выпирали из туфель…

Детей – бабьей благодати - ей на дух было не нать! Ну разве что племянникам по конфетке вручит, когда на чай придет. И хозяйства никакого не вела: никаких тебе коров и курей. Только домик с крыжовником. Махонький такой, с узелок. Что надо – куплю, по городскому жила, не обременяя себя.

Транзитом мужики прошли через жизнь Клавдии. Как будто впереди у них трасса М5,  а Клавдия – кемпинг. Дальнобойщики хреновы.

- Третий сорт не брак! – говаривала про очередного хахаля Клавдия.

- Печати негде ставить, - злословили бабы, провожая злыми взглядами Клавдю. 

Конечно, можно сказать, что Клавка меняла мужиков так же часто, как сумочки. Но это будет неправда, потому что мужики отваливались сами. Возвращались к своим женам.

У Раи, родной сестры Клавдии,  был дом - всем домам дом! Рая-пчела горбатилась на хозяйство и на детей. Когда она для себя то жила? Передника никогда не сымала. Дети школу закончили, в институт поступили – учи их! Это надо каждый месяц им денег посылать. А какие деньги в колхозе? Вот и держали скотину. Ходила за ней, надрывалась.  А мужик дом строил. На всех троих детей строил, а они взяли все да разлетелись из отчего гнезда. Валя, Зина, Василий – всех Раиса на учителей выучила. В деревне выше учителя никто и не мечтал. Валька первая заграницу съездила и выскочила там замуж. Рихард, лысый, как профессор кислых щей. Клавдия шутила: Зорге. Он и был преподавателем в университете.

Старшая, обосновавшись в Германии, выслала приглашение младшей - Зине. Но сначала та дружила по переписке с Райнером. Не Рильке, конечно. Высокий, жеребец стоялый, нифига не профессор, слесарь. Ну и что… лишь бы уехать и жить не в  в СССРе. Тяжко тогда было в родной стране.

Потом девки мамку свою Раю  в гости вызвали, она уже к этому времени овдовела.  Вот так взяли и выдернули, как редиску в огороде.

Конечно, Германия была не страна репортера Шрайбикуса, героя учебника немецкого языка за 5 класс.

Тут не было пыли. Совсем. Разуваться не надо. В магазин, как в деревне, не выскочишь, чтоб поболтать и себя показать. Язык в 70 лет разве выучишь? Тут затаривались продуктами на неделю. И.. самое страшное… не надо было готовить. Сунул в микроволновку – и ужин готов. Телефонные переговоры – дорого, живешь гостьей, не в своем дому.

Но Рая хвастала в письмах к Клавдии, как «счастливо» ее дети в Германии устроились:

- А чего хорошего то? – рассуждала, луща семечки, сестра Клавдия. - На работу в другой город ехать, три часа туда - три обратно. Мать у окна кукушкой сидит, за воробьями наблюдает. Внуки русского языка не знают. Дочь приехала и спать – от усталости с ног валится.

- Мам, вон мы тебе мальвы посадили, - говорили раины дочки. - Малиновые и розовые оборчатые, как ты любишь. Тарелку купили – каналы смотри. Ну чего тебе еще не хватает?

А не хватало родины.  Речки Арчаглы-Аят, гусей, кривой акации под окном и яблони, посаженной мужем, сестрицы-змеевки. Рая коротала время за вязанием. Сидела у окна и шелестела спицами. Бросить бы клубочек, как в сказке, чтобы довёл до дому. Побежал по Нижней улице прямо к крыльцу, где суженый живет. Тут кот Мурза лежал и жмурился на солнце, и солнце жмурилось. Там лежал веничек из полыни, чтобы снег с валенок зимой смахивать. Добежала до понарошечного моста через реку, который сносило ледоходом каждую весну, и тогда детей из соседней деревни, что учились в школе, родители забирали на лодке. А однажды фура на том мосту перевернулась с арбузами. И поплыли по реке арбузы и ловила их вся деревня…Что только не вспомнится в этом путешествии в обратно…Вот тут была полынья, которая не замерзала зимой. Однажды Стеня Неклюдова оставила детей мамке своей, сама уехала в город, а та, старая, не доглядела. Детишки сиганули на санках с крутого берега и прямо в ту полынью. Только шапочку от одного нашли. Дочь мать свою до смерти не простила, не приехала ее хоронить, не разговаривала…

Рая вязала-вывязывала свою жизнь и чувствовала себя молью, что бьётся о фанерные стенки шкафа, желая улететь. Но расшибает лоб. Не заговоришь, не засуетишь эту тоску по дому. Рая отправляла посылки в родную деревню с вывязанными накидушками на подушки, с варежками, носками. Тут, в дочерином дому, в Германии, её вязанье никому было не нужно – все были одеты в красивое яркое магазинное. 

Десять лет Раиса прожила на чужбине.

Тосковала и Клавдия. Сурьмила брови, ярко-рыжей помадой губы малевала, пермамент-химическая завивка – а не шёл мужик, потому что мёрли как мухи. И если Клавдия жаловалась только на подагру – то мужики уже имели каждый по два инфаркта. Да и подруг рядом не было, язычок-то острый. Змеёвка, а не бабка. Ах, как не хватало ей на завалинке сестрицы непутевой:

- У Райки – не сердце, а репа, - костерила за глаза сестрица. Костерила, а сама скучала. Раиса была донором души для Клавдии. – Немец-перец-колбаса – приговаривала Клавдия. И засыпала…

Однажды, устав от материных слез, дочери купили Рае билет. Приехала старушка в родную деревню, смотрит на сестричку ну как Федора из сказки Чуковского на посуду, что к ней вернулась. А Клавдия смотрит мимо. Клавдия встретить сестру встретила, но на ночлег не приняла.

- А чего ж они тебе денег на новый дом не дали, дочери твои расчудесные? Ты себе трусов лишних не покупала, всё им. А они тебя, хворую,  списали на старости лет?

Доживала Раиса Афанасьевна в доме для престарелых. Чистая, опрятная старушка, помешанная на немецком Орднунге. Водопровода не было. В тазу посуду мыла, да в трёх водах полоскала. И мыло изводила быстро. Клавдия говорила ей: «Ты ешь его что ли?»

В двухэтажке с нарезанными комнатками было тесно, и семьи создавались только затем, чтобы отвоевать свой угол. Справа жили инвалиды – два глаза на двоих.  А в комнатке у Раи еще две религиозных старушки, уютные, как курочки Рябы. Год яйцо пасхальное за иконой держали, а потом, на следующий, разговлялись им и мучились животом. Но традиции этой не изменяли.

Клавдия приходила к сестре в гости, ругалась:

- Простодырая ты, лапотница. Тебе ссы в глаза – тебе всё божья роса. Сошлась бы с кем – и жила без лишних глаз.

Ночью, засыпая в своем крохотном, о двух комнат, домике, (неказенном, как у некоторых) Клавдия всё сравнивала и сравнивала их судьбы. Ну чем, чем ее, Райкина, судьба лучше?

Я помру – мне никто воды не поднесет. И она с двумя девками, ради которых себе в радостях отказывала, никому не нужна…

Через пару лет Рая померла. Бог прибрал. Через год костлявая, с косой, пришла и за Клавдией.

Хоронил Клавдию племянник, единственный, который не эмигрировал в Германию.

Клавдия сидела на облаке и с подозрением смотрела на черные платки на кладбище и заглядывала в глаза родственнику: истинно ли скорбит, или просто домишко в наследство ждёт?

На соседнем облаке сидела сестра Раиса, вытирая слезы платком. Клавдия посмотрела в ее сторону и поняла, что делить им уже нечего. Обняла сестренку и тоже заплакала.

Слезы их пролились на деревню и племянника дождем. Слепым дождем в солнечный день. Дети носились по траве и кричали:

- Дождик, дождик, пуще, дам тебе гущи! Хлеба-каравай, кого хочешь, выбирай!