Хочу того,чего сказать нельзя...
Дерзя,с огнём играю без ферзя.
Мой ферзь--рассудок,под ноги коню.
Какое счастье--проиграть огню!
***
Любиночки — что за словечко...
На посиделках у крылечка
шепнула ты: «Смелее будь.
Зайди под кофту. Там, как печка»,
и пригласила руку в грудь.

Медведь тряс цепью во дворе.
Изба встречала, скрипнув глухо.
«Я, коль сравнить с тобой, старуха.
Шестнадцать есть?». Набравшись духа,
я сдунул с губ небрежней пуха:
«Давно уж было... В январе...»,
и золотилась медовуха,
шипя в брезентовом ведре.

Как танцевали мои зубы
по краю острого ковша,
когда поверх овчинной шубы
я ждал тебя, любить спеша.

И ты сказала: «Отвернись»,
а я совсем не отвернулся
и от восторга задохнулся,
взмывая в ангельскую высь.

Ты пригрозила, вскинув ступку:
«Бесстыжий, зыркать не моги!»,
и, сделав мне в душе зарубку,
легко перешагнула юбку,
и трусики, и сапоги,
став нежным ангелом тайги.

Давно вдова, а не девчонка,
белым-бела, лицом смугла,
меня раздела, как ребенка,
рукой голодной помогла.

На пасеке в алтайской чаще
смущался я того, что гол,
но я в тебя, дрожа от счастья,
как во Вселенную вошел.

И стал впервые я мужчиной
на шубе возчицкой, овчинной.

Тебе с отвычки было больно —
пять лет назад был муж убит.
Закрыла ты глаза невольно,
его представив, может быть.

Был пчелами твой лоб искусан.
Узнав, что мне пятнадцать лет,
упала ты перед Иисусом,
рыдая: «Мне прощенья нет».

И он простил тебя, конечно,
за то, что ты, почти любя,
стекляшкой бедного колечка
в меня вцарапала себя.

И всею истовостью тела,
грудей нетроганно тугих
ты наперед тогда хотела —
чтоб я любил тебя в других.

Это всё был Евтушенко
***
Как нежно-нежно пахнет тело
как снова-снова захотелось
НАМ В МОЛОДОСТЬ СВОЮ ШАГНУТЬ.

АВТОРА !!!