Кто рискнет пойти против системы, тот ей и будет свержен.

НО: Он хотя бы попытался.

«По-настоящему сильным до тех пор не будешь,  пока не научишься видеть во всем  смешную сторону.»

«Надо  смеяться  над  тем,  что  тебя  мучит, иначе не сохранишь равновесия, иначе  мир сведет  тебя с  ума…
У жизни есть мучительная сторона; но  не  надо позволять боли заслонить комедию,
так же как комедии не позволять заслонить боль.»

«Простым  поворотом  регулятора  на  стальной  двери  старшая сестра

может пускать стенные часы с  такой скоростью, как ей надо:   захотелось

ей  ускорить  жизнь,  она  пускает  их  быстрее,  и  стрелки вертятся на

циферблате,  как  спицы  в  колесе.   В  окнах-экранах  -  быстрые смены

освещения, утро,  день, ночь  - бешено  мелькают свет  и темнота,  и все

носятся  как  угорелые,  чтобы  поспеть  за фальшивым временем; страшная

сутолока  помывок,  завтраков,  приемов  у  врача,  обедов,  лекарств  и

десятиминутных ночей, так что едва  успеваешь закрыть глаза, как свет  в

спальне орет:  вставай и  снова крутись,  как белка  в колесе,  пробегай

распорядок целого дня  раз по двадцать  в час, покуда  старшая сестра не

увидит, что все уже на пределе, и сбросит газ, сбавит скорость на  своем

задающем циферблате, - как  будто ребенок баловался с  кинопроектором, и

наконец  ему  надоело  смотреть  фильм,  пущенный  в десять раз быстрее,

стало скучно от этого дурацкого мельтешения и насекомого писка  голосов,

и он пустил пленку с нормальной скоростью.

     Она  любит  включить  скорость  в  те  дни,  например,  когда  тебя

навещают или  когда передают  встречу ветеранов  из Портленда  - словом,

когда охота задержаться и  растянуть удовольствие. Вот тут  она включает

на полный ход.

     На  чаще  -  наоборот,  замедляет.  Ставит  регулятор  на  "стоп" и

замораживает солнце на экране, чтобы оно неделями не двигалось с  места,

чтобы не  шелохнулся его  отблеск ни  на древесном  листе, ни на луговой

травинке.   Стрелки часов  уперлись в  без двух  минут три,  и она будет

держать их там,  пока мы не  рассыплемся в прах.  Сидишь свинцовый и  не

можешь  пошевелиться,  не  можешь  встать  и  пройтись,  чтобы разогнать

кровь,  сглотнуть  не  можешь,  дышать  не  можешь.  Только  глаза   еще

двигаются,  но  видеть  ими  нечего,  кроме  окаменевших острых в другом

конце  комнаты,  которые  смотрят  друг  на  друга,  решая, кому ходить.

Старый хроник, мой сосед,  мертв седьмой день и  пригнивает к стулу.   А

случается, вместо  тумана она  пускает в  отдушины прозрачный химический

газ, и все в палате затвердевает, когда он превращается в пластик.

     Бог знает, сколько мы так сидим»