2112-й год.
На высоте десяти миль летела исполинская птица. Я сперва рассмотрел только гигантский размах крыльев, но не увидел туловища, удивился. Взглянул пристально, охнул.
«Птица» состоит из десятков тысяч плоских пластин размером не только старинного кусочка картона для проезда в метро. Все они двигаются, подчиняясь общему движению, словно в самом деле наклеены на незримые крылья, их намного больше там, где крылья сходятся, там вроде бы трехмерный рой, а дальше крылья истончаются, а почти сомкнутые краями пластинки там отстоят одна от другой на расстояние в три своих размера.
- Что это? – спросил я. Порылся в памяти, но не обнаружил, кто-то не успел сбросить информацию об этом образовании, повторил: - Что это за чудо?
Кондрашов всмотрелся, покачал головой.
- Все-таки сделали… Я слышал, что некоторые горячие головы хотели вообще отказаться от человеческого облика. Молодежь… Значит, успели до того, как мы установили запреты.
- Закон обратной силы не имеет?
Он подумал, сдвинул плечами.
- Мы не крючкотворцы, Если будет какая угроза, отменим. Но пока вроде бы эти заняты собой, дизайнеры хреновы. Будем присматривать.
- Успеть бы вовремя, - буркнул я. – В таких телах может психика вообще сдвинуться.
- Успеем, - заверил он, повторил: - мы не крючкотворцы. Если появится хотя бы намек на угрозу, сразу же… надо проверить, подключены они к Контрольной Службе… Если нет, то это повод, чтобы уже сейчас опустить их на землю и повязать…
Он на пару долгих секунд задумался, глаза стеклянные, затем сказал с облегчением:
- Да, все на полном контроле. Просто дурь играет, оригинальности захотели. Я угадал, там половина из общества дизайнеров. Не понимаю, что и их телах-пластинках замечательного? По мне это тот же «Черный квадрат» Малевича. Который, кстати, как я рассмотрел недавно, и не квадрат вовсе.


2113-й год.
Дважды переносил захоронение, ибо планету стремительно перестраивают, поверхность уже порекопана вся трижды. Уже взялись разрушать «бесполезнее» горные хребты, орошать пустыни, а среди непомерного Тихого океана поднимать обширные острова. Пока что острова, но уже есть осторожные расчеты по сотворению огромного материка, который ляжет таким образом, что не затронет сложившиеся теплые течения.
Наконец просто забрал косточки, уцелели даже клочья одежды, наплакался едкими слезами, сложил все в металлический сосуд и еще раз повторил свою клятву.
Которую никогда не забываю.


2113-й год.
Кроме той огромной армии наноботов, что выпущены для преобразования поверхности планет, еще миллиарды охотятся за кометами и астероидами, разбирает на составные и собирает уже в виде космических станций, что и станциями называть неловко – огромные города в невесомости, разные по размерам Парижу или Лондону.
Сегодня Кондрашов вдруг остановился перед окном, охнул. Когда он наклонился к ижему ящику, за окном был город треугольных небостребов, похожих на старинные трехгранные штыки, а когда выпрямился – за окно в дикой красе раскинулся фантастический мегаполис, где каждое здание вознесено на прозрачном стержне на дикую высоту, к тому же все здания абсолютно круглые, идеальнее шары, и если бы не диаметр в тридцать-сорок километров, там жить было бы неуютно.
- Да что же они вытворяют, - выдохнул Кондрашов с сердцем. – Я ж не успеваю ахать!
- Нанотехнологии в действии, - заметил я, сам ошарашено любуюсь мгновенно перестраивающимся городом. – Сам понимаешь, когда стены и все-все состоит из дециллионов наноботов…
Он огрызнулся раздраженно:
- Да умом я все понимаю!
- Дисциплинируй чуйства, - посоветовал я.
- А сам ты дисциплинируешь?
- Ну… они меня пока не подводят.
- И не бунтуют?
- Бунтуют, - признался я, - но как-то договариваюсь. Ищу консенсус.
- А нейтрализовать, - спросил он с расстановкой, - блокировать или как-то поставить под контроль…
- Так они и так под контролем, - объяснил я. Пояснил: - Только под моим. В смысле, под волевым контролем.
- А под медикаментозный… механический, силогенный или «Контроль-76»?
- С ума сошел, - ответил я с испугом. – Это вообще-то… перестать быть человеком!
Он вздохнул.
- Я тоже… сердце и все внутренности заменил на искусственные, а к психике боюсь и притронуться. Потому и ахаю вот, как деревенский Ванька при виде паровоза.
- Все ускоряется, - напомнил я. – Ты не один ахаешь.
- Да знаю, - ответил он. – Но это умом. А вот чувства у нас еще… человечьи. Только-только вошли в новый причудливый мир, и… надо в еще более причудливый! Это уж слишком. Надо в этом сперва обжиться, привыкнуть, ощутить своим привычным. Потом начнем малость бурчать, что скучно, нет перемен. Тогда понемногу и созреем… А так?
Я промолчал, он прав, беспощадно прав. Этот мир выглядит невероятным, его не поняли бы мои родители, как и многие из моих ровесников. Он ужасает, от него трепет по нервам, но смутно понимаем, что как-то можем заставить себя его понять и принять. Во всяком случае, приживемся. Но тот, что маячит за ним – тот вообще нечеловеческий, для каких-то чудищ…


2114-й год.
Кондрашов появился блестящий, как из ртути, переливающийся, весь из жидкого металла. Я попытался заглянуть, что у него внутри, но нейтридная шкура не пропускает даже гамма-лучи, а Кондрашов удовлетворенно засмеялся.
- Что, зубки обломали, шеф?.. То-то еще будет!
- В самом деле? – усомнился я.
- А почему нет?
- Слабый разум, - напомнил я.
Он сказал обидчиво:
- Хотя бы сказали точнее «слабый сверхразум»!.. Ничего, все впереди, шеф!
- Только не думай о белом медведе, - посоветовал я.
- Не буду, - ответил он уверенно, лицо веселое, на фиг мне какой-то медведь, потом насторожился: - А что за медведь?
- Да он у всех разный, - объяснил я. – У Гордона, например, медведем был смысл послесмерти. У Зиккеля – астральный буддизм, у Карела Зейчика – попытки достичь самадхи, а Клемансо свихнулся на сверкающей трубе света, по которой летишь, летишь…
Он зябко передернул плечами. Щеки побелели.
- Страсти какие рассказываете, шеф. У меня уже двести семьдесят три во внутренностях! Прямо ужастик всех ужастиков.
- То ли еще будет, - пообещал я.


2115-й год.
Наконец-то началась операция, в которую многие уже не верили – «Крионика». Медицинский Центр заявил, что готов приступить к размораживанию даже самых первых пациентов, заморозка которых проводилась в абсолютно неверных условиях, когда образовывавшиеся кристаллики безнадежно разрывали клетки, повреждали нейроны. Эти люди, если их разморозить, умрут раньше чем кончится процесс размораживания. Они уже мертвы, убиты надежнее, чем если бы по ним прогнали колонну танков.
Однако наноботы теперь могут поклеточно восстановить разрушенные тела, срастить нейроны, даже вернуть старческие тела в более молодое состояние, после чего пациента можно пробудить в новом мире. Я восстанавливаю старушку Светлану.
Я вспомнил про Светлану, однако сегодня на конференцию в Париже, это три дня долой, потом нужно просмотреть полученные образцы, а еще обязательно побывать в Австралийском вычислительном Центре, а это хоть и всего два часа на сверхскоростном прыгуне, но выбьет еще на неделю.
Для Светланы нужно выбрать не меньше, чем недельку. Я остался единственным, кого она знает и вспомнит, а это значит, что мне придется побыть с нею первые дни. И так шок будет слишком велик.
Когда я наконец прибыл в серое мрачное здание, администратор моментально сверился с документами, взглянул на меня с интересом.
- Родственник?
- Нет, - ответил я. – Старый друг.
Его взгляд был цепкий и оценивающий. Я не сказал бы, что поверил, не тяну я на ровесника бабульки, мирно почившей яяяя лет назад, хотя, с другой стороны, сейчас вообще не встретить пожилых людей, разве что оригиналов, которым интересно побывать в престарелом теле, прочувствовать все эмоции, а потом быстренько запустить процесс омоложения.


Я удивился, как быстро прошла сложнейшая процедура разморозки. Вся сложность криогенной технологии заключается в том, что заморозить могли еще в середине двадцатого века, а с конца уже начали делать, но при этом образующиеся кристаллики льда рвут ткань, и если попытаться человека разморозить, то разморозят просто глыбу мяса.
Миллионы наноботов сплошной волной двинулись по телу, скрупулезно сращивая все нейроны, восстанавливая все клетки – ни одной не осталось неповрежденной! – добрались до мозга, там задержались надолго, подтверждая нехитрую истину, что мозг – сложная штука, наконец пришел объединенный рапорт, что все миллиарды миллиардов клеток восстановлены, можно систему включать для ходовых испытаний.
- А с этим подождем, - ответил я. – Вы уверены, что дальше без сучка…
-…и задоринки, - подхватил молодой медик бодро, улыбнулся, очень довольный, что помнит эти непонятные идиомы прошлых эпох. – Но если понадобимся – только свистните! Будет рядом через две минуты.
Светлану перевезли в ее дом, я восстановил его вплоть до молекулярной структуры стен, переложили в постель, точно такую же, в которой она видела меня в последний раз. Я включил аппаратуру, сел рядом и дождался, когда ее веки поднялись.
- Ку-ку, - сказал я ласково, - вот ты и проснулась. Видишь, я слово держу.
Она смотрела несколько мгновений с таким непониманием, что у меня сердце екнуло, потом повернула голову, оглядела комнату. Взгляд стал острым, руки задвигались. Я видел, как все тело напряглось, проверяя работу мышц, затем так же быстро расслабилось.
Глазные яблоки сдвинулись в мою сторону.
- Володя… А что случилось?
- Как будто не знаешь, - ответил я бодро. – Ты заснула, помнишь?
- Я умерла, - возразила она.
- Ты заснула, - сказал я с нажимом, многие не выносят слова «смерть», «умер», - а сейчас проснулась. Теперь ты полностью здорова. И будешь жить столько, сколько захочешь.
Она всмотрелась в мое лицо, взгляд был недоверчивым.
- Но ты не изменился совершенно. Даже в той же одежде… И ничто не изменилось. Вон фиалка в горшке собралась зацвести, помню как первый листок выбросила… все еще второй в бутоне! Володя, я очень хорошо себя чувствую. Не рассыплюсь, если встану?
- Твои кости крепче стали, - заверил я. – И жилы крепче стальных канатов, как ты и хотела. Поднимайся, пройдись по своим апартаментам. Поди, забыла…
Она поднималась медленно, бережно, прислушиваясь к телу, настоящая спортсменка, не доверяется чувствам, что, мол, можно прыгать мартовским зайцем, так вот лохи и рвут сухожилия, постояла чуть, держась за спинку кровати, на лице изумление, последние полгода провела в постели, осторожно прошлась по комнате, вышла в прихожую и замерла перед огромным зеркалом во всю стену.
Я двигался сзади, в зеркало отразилась маленькая сухонькая старушка, почти на треть ниже той блистательной Светланы, финалистки чемпионата Москвы по шейпингу. Сморщенное лицо, похожее на печеное яблоко, запавший рот, похожий на куриную попку, ввалившиеся глаза, жидкие пряди седых волос. Руки истончившиеся, жалкие, с покрученными артритом косточками и безобразно вздутыми суставами.
Она долго всматривалась в отражение, я кашлянул и сказал деликатно:
- Света, а как насчет теперь…
Она спросила, глядя в зеркало:
- Ты о чем?
- Я тебе еще тогда предлагал, - напомнил я, - пройти программы омоложения. Ты помнишь, не увиливай.
Она пробормотала:
- Да? Память старческая, сам знаешь…
- Не ври, - сказал я безжалостно. – Память у тебя теперь безукоризненная. И помнишь все. Если хочешь, память у тебя будет вообще абсолютная. Сейчас ты такая же, как и… когда заснула. Но твой организм просто кричит, просит снять запрет…
Она спросила настороженно:
- Какой запрет? На что?
- На адекватность, - ответил я. – Твоему организму велено было, чтобы тебе было приятнее, проснуться в прежнем дряхлом, хоть и здоровом теле. Но все клетки просят снять ограничения, чтобы жить в полную силу…
Она не сводила с меня настороженного взгляда.
- Ты всегда так виляешь вокруг да около, когда хочешь сказать какую-то гадость. Ладно, говори. Мне сесть или достаточно держаться за стену?
- Как хочешь, - огрызнулся я. – твоим клеткам велено быть дряхлыми, чтобы тебе понравиться. Но они просят разрешения жить активнее….
Она покачала головой.
- Снова не договариваешь. Что значит «активнее»?
- Это значит, - ответил я, играя рассерженного, - что они приведут твой организм в порядок. И ты станешь… моложе.
- Насколько?
- Не знаю, - ответил я. – Организм настроен на то, чтобы жить с максимальной отдачей. Не думаю, что ты в школьном возрасте была уже чемпионкой!
Светлана прошлась вдоль зеркала взад-вперед, походка все убыстрялась, движения стали резкими и уверенными, но спина оставалась все так же согнутой, словно у черепахи в панцире, вздумавшей прогуливаться на задних лапах. Наконец обернулась ко мне с непонятным блеском в глазах. Я с немалым смущением увидел в них слезы.
- Володька, - проговорила она. – ты так много для меня сделал!.. Дай я тебя поцелую, Володя…
Я нагнулся, ее сухие старческие руки обхватила мою толстую шею. Губы ткнулись в щеку, она всхлипнула и прижалась ко мне, маленькая и высохшая, как лягушка под жарким солнцем. Я бережно держал ее в руках, наклонился и поцеловал в розовую макушку, где почти не осталось волос.
- Сдаюсь, - проговорила она мне в грудь. – Не хочу быть старой. Когда чувствую столько сил… то хочется сбросить эту шкуру. Как это делается? Что нужно?
- Ничего, - заверил я. – Если хочешь, всю произойдет за ночь, а утром проснешься уже в молодом теле. Если хочешь, будешь молодеть потихоньку…
Она прервала:
- Если можно, лучше потихоньку. Я стала совсем трусливой, Володя.
Я улыбнулся.
- Хорошо. Только привыкать придется быстро. Хотя, конечно, если хочешь растянуть процесс на год или месяц…
Она потрясла головой.
- Нет, теперь уже нет. Пусть быстро.
- Хорошо, - повторил я, взглянул на часы, так Светлане понятнее, охнул: - Прости, надо бежать. Много работы. Меня ждут в конторе.
Я был уже на пороге, когда она крикнула в спину:
- А когда начнется?
- Уже началось, - ответил я, засмеялся, топнул ногой и велел: - По щучьему хотению, по моему велению, да будет Светланка такой же молодой, сильной и красивой, какой была в тот день, когда я ее впервые увидел!
Она видела, как я спустился с крыльца, прошел по дорожке и сел в машину. Та вырулила осторожно, чтобы не помять цветы на обочине и помчалась в сторону шоссе, хотя на самом деле я уже проскочил короткий промежуток между Землей и Луной, на ходу проверяя работу по разработке преобразователя темной энергии, влетел в офис на сорок седьмом этаже, а Светлана проводила взглядом фантом, вернулась к зеркалу и принялась всматриваться в темное сморщенное лицо, счастливо замечая, как начинают медленно исчезать мелкие морщинки, а глубокие становиться мелкими…


2116-й год.
На планете планомерно сокращается количество населения. Из семь миллиардов осталось около миллиарда, вроде бы тот самый «золотой миллиард» преуспевающих западных стран, хотя на самом деле нас, трансчеловеков, всего несколько миллионов. Не больше десяти, это население большого города, хотя мы чаще всего разбросаны по планете.
Остальные же – это просто человеки, люди, которым и так хорошо. Нет, они не стремятся в пещеры, они очень охотно пользуются всеми благами нанотехнологий, получили от нас совершенно бесплатно идеальное здоровье и практически неограниченную жизнь, которую все проводят в развлечениях, в виртуальных мирах. Никто из них не имплантировал чипы, для них это пугающе и мерзко, тем более, что стволовые клетки всем вернули молодость, они все гордятся, что даже зубы у всех родные, вырастающие, как у бобров, никогда не стирающиеся, всегда белые и красивые.
Быстро уходя по ветке технологий, мы еще не стали смотреть на них, как на стадо диких ждивотных, хотя с холодком понимаю – это придется. Когда-то между нами будет больше пропасть, чем между человеком и микробами. И это «когда-то» на самом деле очень близко.


2117-й год.
Заглянул к Светлане, она наконец-то дала уговорить себя вернуться в девический облик, молодая и красивая живет в мире, наполовину виртуальном. В нем я обнаруживаю и «себя».
Присмотревшись, я сказал:
- Что-то в этом Владимире не совсем верно. Давай подправлю…
- Нет-нет, - сказала она поспешно.
- Почему? Я ничего не испорчу.
- Нет, - ответила она и взглянула мне в глаза прямо. – Меня он устраивает именно такой… как есть.
Каким я тебя сделала, прочел я на ее лице. С теми поступками, какие я от тебя от меня ждала.
Некоторое время мы смотрели друг на друга, оба не знали, как выпутаться из неловкой ситуации, даже я не знаю, ведь у меня всего лишь «расширенный» интеллект, а к «приподнятому» только подступаемся, наконец Светлана произнесла с прежней задорной улыбкой:
- Не надо, Володька, не ищи никаких слов. Я просто люблю тебя… но тебя это ни к чему не обязывает.


2118-й год.
Все ближе приближаемся к сингулярности. Технологический прогресс все ускоряется, интеграция человека с компьютерными системами уже не вызывает шока, увеличение и усиление разума идет стремительными темпами. Мы, став намного более разумными, начинаем создавать еще более разумные системы, что позволит нам стать еще мощнее, развитее, а на том этапе создадим что-то еще более крутое, навороченное, так что при все большем ускорении выйдем на тот промежуток времени, когда мир окажется населен сверхлюдьми, которые отличаются от нас больше, чем мы… нет, не от обезьян, а от дождевых червей.
Тревожно.
Мы можем все предсказать… или хотя бы предсказывать с разной степенью вероятности, но что будет после сингулярности – представить абсолютно невозможно.
Среди ночи был звонок, я взглянул на экран, что возник в пространстве перед моими глазами, там двигались увеличенными в миллионы раз механизмы, показывая заключительный этап сборки первого настоящего нанобота-ассемблера.
- Свершилось! – выдохнул я. – И никогда мир уже не будет прежним…
Машина, уловив мой приказ, примчалась к дому и остановилась вплотную с балконом на моем семидесятом этаже. Я видел по ее дрожи, что она боится высоты, и вообще довольно трусливая, не люблю вообще-то чересчур осторожных механизмов. Иногда конструкторы чересчур перегибают палку с этим механизмом самосохранения, это не дело, когда самолеты сами выбирают маршруты, чтобы облететь грозу, катера начинают бояться глубокой или быстрой воды, автомобили же предпочитают ехать в правом ряду и не увеличивать скорость, сверх рекомендуемой.
В офисе я сам положил наше сокровище, что обошлось нам в четырнадцать миллиардов долларов, под скан микроскопа. На экранах появилось это образование, которое по инерции зовем чином, хотя, конечно, это давно не чип, как дисплей давно не дисплей.
КК явился торжественный, при параде, даже шевелюру отрастил за сутки для такого случая, очки тоже исчезли, я заметил по блеску кристаллических глаз, что ради праздника все-таки поставил себе самой последней модели, с трансфокатором и всеми наборами расширителей.
- Грустно, да? – спросил он. – Как все ждали наноботов!.. А сейчас всюду молчание, хотя мы всюду разослали пресс-релизы.
- Так уж совсем нет откликов?
Он пожал плечами.
- Есть. В десятке изданий, но и то не на первых полосах. Там, среди сообщений о забавных происшествиях и кустарных изделиях. Похоже, человечеству вполне достаточно того прогресса, что достигнут.
Я ощутил пугающую пустоту. И так нас осталось меньше миллиона. Да где там миллиона, всего полмиллиона транслюдей, а все остальное – «простые», между ними и нами все больше расширяется брешь, как между быстро расходящимися ветвями вида.
КК смотрел с ожиданием. Я стиснул челюсти, пережидая приступ внезапной тоски и отчаяния. В самом деле, не лучше ли начинать принимать эйфорины хотя бы изредка…
- Нет, - ответил я сквозь зубы, - нет.
КК смотрел с непониманием.
- Что «нет»?
- Мы не остановимся, - ответил я. – Пусть даже весь мир будет против.
Он всмотрелся в меня, в глазах блеснуло, словно сфотографировал меня для потомства в последний день моей жизни.
- Нет, шеф, так нельзя.
- Что?
- Я вижу, что задумали. Тот раз мы были прижаты к стене, когда вы решились ввести себе первые наноботы. Но сейчас мы на вершине славы и богатства. Не надо, шеф!.. Начнем неспешно подбирать добровольцев.
Я покачал головой.
- Ты же видишь реакцию. Этих добровольцев придется искать долго, а потом еще дольше объяснять и уламывать. Нет, брат, наше время еще не прошло.
Он криво улыбнулся.
- Время авантюристов?
- Пусть даже так, - ответил я. – Хотя я вообще-то не вижу риска. Кроме того, мы знаем, что это такое, чего ожидать, какая может быть реакция организма. Словом, что я тебе объясняю? Вызывай бригаду,
Он покачал головой, но спорить не стал, только смотрел на меня пристально, анализируя сокращения моих лицевых мышц, движение крови по венам, участившееся дыхание. По неслышному вызову появились неизменные Кондрашов, Пескарькин уже со своими заместителями и помощниками, этого вполне достаточно, подготовили аппаратуру. Сложность в том, чтобы заменить нейрон мозга, а если пройдет успешно, то остальные будут подсоединяться к нему автоматически, всякий раз заменяя отрезок живого нерва, у которого проводимость в миллиард раз ниже, механическим, с его проводимостью равной скорости света.


Мы настолько привыкли, что «мысль быстрее всего на свете», что как-то не задумывается о том, что длиннорукий не так быстро отдернет руку, обжегшись, чем короткорукий, все из-за того, что сигнал от обожженного места должен сперва дойти до голову, получить команду отдернуть руку от опасного места, затем послать сигнал удаленным мышцам поспешно сократиться.
Мы смеемся над динозавром с длинной шеей, у которого выпрыгнувший откуда-нибудь зверь быстро откусывает голову, а тело еще идет, идет, идет, наконец сигнал о случившемся доходит до передних ног, они подгибаются, безголовый динозавр падает на передние лапы, а задние еще делают пару шагов, до них дойдет позже.
Смешно, но у нас самих та же скорость. Просто мы к ней привыкли. А суетящаяся белка или мышь кажутся существами из другого времени, настолько быстрые у них движения, благодаря крохотным размерам.
Смешно, конечно, ожидать хоть чего-то от замены одного нейрона, но я все равно инстинктивно прислушивался, хотя умом понимаю дурость, но на чуйства ни один трансчеловек еще не покусился, уже понятно, что человек состоит из чувств, а так называемый ум – это его мелкий, хоть и самый расторопный слуга. Причем, такой слуга, что без хозяев жить не сможет: дай ему свободу – быстро умрет, потеряв цель жизни.
Обследования отрапортовали, что все безукоризненно, никакого отторжения, хмурый Кондрашов принес еще партию энов, на этот раз провели замену без такого страха и напряжения, а через два дня, когда удостоверились в полной совместимости, я подал первую команду энам. С этой минуты они начинают создавать себе подобных, постепенно заменяя прилегающие участки нервной ткани искусственными компонентами.


Ночью впервые за много лет меня мучили кошмары. Снилось нечто жуткое, я постоянно падал в пропасти, сердце замирало в смертном страхе, затем меня несло в нейтронную звезду, я повисал в черной пустоте и, холодея, понимал, что это даже не темная материя, а именно ничто, доматерия, довремя, довселенная.
Проснулся в холодном поту, застыл в страхе, не услышав привычного биения сердца. И вообще что-то странное, словно сон продолжается. Я попробовал встать, ощущение такое, что поднимаю гору. Сердце не бьется, как не работают легкие, не слышу внутренних органов вообще…
В страхе поднялся, тело будто чужое, двигаюсь с невероятным усилием, всякий раз преодолевая сопротивление…
За окном что-то странное: над тарелкой с орешками и зернами зависла в воздухе, медленно-медленно двигая крыльями, словно засыпающая рыба, птичка, в которой я с изумлением узнал синичку. Целую минуту она опускалась на край кормушки, лапы выдвинулись, как у приземляющегося лайнера шасси, медленно сомкнулись на крае тарелки, коготки заскользили по скользкому фарфору.
Крылышки сложились, синичка опустилась на лапы и стала похожа на воробья, сердитого и нахохленного. Обычно синички тут же прыгают к зернышкам, хватают одно и тут же улетают, пока не согнали другие, но эта сидит, словно заснула. И тут как молния свернула в мозгу, я чувствовал как раскрываются шире мои глаза. Одно дело предполагать, как буду чувствовать себя с замененными нейронами, другое – ощутить…
Это не мир замедлился в сотни тысяч раз, это я ускорился… нет, тело осталось тем же, но процессы в мозгу идут с непривычной скоростью… опять же не совсем так, именно с привычной и естественной для такой структуры скоростью. Так это, примерно в триста тысяч раз быстрее, чем у того Владимира, каким я был вчера.


Я измаялся, пока добирался до работы. Твердо решил, что последний раз вот так по-старинному, лично, а отныне буду только через голограммы. Для меня нынешнего за эти четыре минуты, что добирался от квартиры до офиса, прошло (яяяя месяцев, недель?), на двадцатой секунде я догадался подключиться к Сети, усвоил семьдесят терабайт новостей, прошел курс углубленной диагностики клеточных ядер, хотя на фиг это мне, просмотрел все о погружениях на дно Тихого океана и даже выучил строение морских ежей.
К дверям офиса я подходил, уже усвоив все-все, что знает или думает, что знает, человечество к этому дню, это не так уж и много, а рецепторы постоянно ловят, обрабатывают и раскладывают в памяти всю лавину новостей, открытий, изобретений, улучшений, дополнений и новых идей, пусть даже самых нелепых.
В холле встретил Кондрашова, я видел как тусклые глаза блеснули, он начал поворачивать в мою сторону голову, словно двигал тысячетонную орудийную башню линкора, губы стали приоткрываться для приветствия, я поднял руку и указал на экран дисплея. Думаю, мои движения самые что ни есть совершенство, ибо я не могу позволить себе лишнего взмаха: это же бороться с инерцией, преодолевать сопротивление вязкого воздуха, что просто норовит поджечь одежду трением.
Кондрашов еще смотрел на меня, губы медленно сложились для первого звука, а на экране уже появились слова: «Дорогой Кондратик, я тебя тоже приветствую!.. И тоже рад тебя видеть. И во-первых строках своего письма спешу заверить, что усе прошло хорошо. Но вы мне все обрыдли, черепахи несчастные. Я сейчас пройду по лаборатории, осмотрю и везде оставлю ЦУ, но с этого дня с вами, недобитыми улитками, буду общаться только по электронной связи. Ну, ты понял. Целую, шеф».
Преодолевая сопротивление воздуха, я в самом деле прошелся по всей лаборатории. С нынешним массивом полученных знаний еще не разобрался, в голове каша, все только укладывается, но уже вижу где что нужно сделать в первую очередь, как расшить узкие места, а где возникнуть трудности в будущем и… даже как их предотвратить.
На экранах вспыхивали длинные послания, сотрудники пялились в недоумении, никто еще не заметил меня, это уже потом, когда начнут просматривать записи, заметят молниеносно прошмыгивающий призрак, буквально размазанный на сотни метров.
Самая большая трудность из-за разницы в скорости мышления и механическом несовершенстве тела.


Если бы мои мыслительные процессы протекали быстрее втрое или пусть даже в десять раз, я еще мог бы общаться с коллегами, всякий раз демонстрируя молниеносность мышления, быстроту реакции и очень точный подбор слов, но когда в сто тысяч раз, это уже не лезет ни в одни ворота.
Отныне я работал дома, связываясь с компанией лишь по широкополосной связи. Мои голографические копии разгуливали по всему комплексу, отдавали указания, сами брали в руки инструменты и показывали совсем ошалевшим сотрудникам, что и как делать. Почти никто не успевать понять крутые повороты в работе, но если в моей секунде помещается сто тысяч их секунд, а в сутках всего восемьдесят четыре тысячи, то я за час успеваю «прожить» несколько месяцев. И успеваю продумать дальнейшие пути. Если можно ограничиться только теоретическими выкладками, я успеваю за пару их минут сделать то, на что они затратили бы годы.
Здесь дело не только в скорости моего мышления, но я в самом деле его невероятно расширил, будучи постоянно подключенным к Сети. Наверное, я все еще остаюсь «слабым сверхинтеллектом», но и при этой слабости я в короткие сроки сделал массу усовершенствований, пару крупных изобретений и отыскал принципиально новый путь к переходу всего тела на принципиально новый уровень, то есть, на энергетический.
Я сидел и разрабатывал все возможности, особенно упирая на возможные опасности, как вдруг в сознании прорезался ошеломленный голос:
- Господи… обалдеть!.. Это что же… так будет всегда?
- Будет круче, - ответил я мгновенно. – Ты, Кондрашов? Молодец, что решился.
- Решился? – ответил Кондрашов, я увидел его карикатурный образ, нечто среднее между мультиприкационным зайцем и дождевым червем. – да я сразу, как только вы, шеф, явились так экстравагантно в виде призрака и устроили переполох. Мы чуть лбы не побили, когда рассматривали записи!.. Только готовых чипов было маловато, сам Холлеманн прибыл и требовал после удачного испытания… К счастью, шеф, из вас получилась великолепнейшая морская свинка! Холлеманн потребовал немедленно запустить второй этап операции…
- Это по уменьшению размеров?
- И увеличения пропускной способности, - уточнил он.
Я отмахнулся.
- Можно отменить.
Он спросил с недоумением:
- Почему? Какие-то опасности?
- Наоборот, - ответил я. – Достаточно и этой скорости, чтобы уже… как бы это сказать, но теперь и транслюди для меня то же самое, что для транслюдей «простые». Нет, разрыв даже больше. Да, Кондрашов, я – зачеловек. Но зачеловеку не пристало жить в теле транслюдя. Я тут вчерне разработал путь, как можно пройти по узкой дорожке к другому телу..
Он сказал обрадовано:
- Да, шеф, теперь я понимаю, что вы чувствовали среди нас! Я сперва этих черепах готов был поубивать за медлительность. Ну его на фиг, это тело. С досады хоть в компьютер переселяйся. Или в Сеть.
- И это выход, - согласился я, - но есть кое-что получше. Вот смотри…
В виртуальном мире мы соединили электронные цепи интеллекта, несколько часов штурмовали, продвинулись на несколько шагов, наконец Кондрашов сказал со вздохом:
- Вычисляем мы быстро… как и перебираем варианты, но вот насчет принципиального новой дорожки… гм… шеф, завтра к нам присоединится УУ. Он самый лучший по нехоженому…



Первый и самый серьезный раскол между трансчеловеками и «простыми» произошел, когда мы начали заменять нейронные биологические связи на электронные. До этого мы были изгоями в обществе «простых» лишь потому, что у нас некоторые части тела из металла или пластика, то теперь мы сами вдруг увидели, что оказались в застывшем мире, где время замедлилось в сотни тысяч раз.
Для нас это оказалось тоже шоком: тела по-прежнему приспособлены к неторопливому перемещению, а мозг работает на сверхскоростях. Общаться приходилось только с себе подобными, ибо замучаешься ждать, когда «простой» услышит твой вопрос, поймет, а потом начнет отвечать звуками так медленно, что пока он произносит одно слово, можно прочесть все книги мира, выучить все языки, переговорить с десятью тысячами трансчеловеков на различные темы, обсудить важные проблемы, а «простой» все еще будет тянуть первый слог.
С этих дней мы сами ощутили, насколько мы разные. И что «простые от нас дальше, чем были неадертальцы от кроманьонцев. Пожалуй, они от нас вообще другой вид.
Как прыгающие по дорогам воробьи.


Пескарькин присоединился через полгода, исходя из нашего электронного времени, хотя для простых транслюдей прошло только пара часов. Я подумал с иронией, что вот уже и совсем недавно ужасные и загадочные транслюди стали «простыми». Пескарькин включился с ходу, часть его в самом деле диких гипотез и предложений мы отвергли с ходу, кое-как преодолели его страх потерять личность, если соединим на время мыслительную деятельность, но наш объединенный мозг начал выдавать варианты решений один за другим, мы тут же что-то отсеивали, что-то откладывали в долговременную память, над другими идеями продолжали работать в поте виртуального лица.
Еще через несколько дней к нам подключились Завьялов, Серенко и Довгаль, талантливые и работоспособные сотрудники. К сожалению, не рискнул воспользоваться новыми возможностями Дмитриев, яркий и талантливый ученый. Я просмотрел его досье и понял, что дело в морально-этических установках прошлого поколения, через которые он перешагнуть не сможет. А если и перешагнет, поддавшись на чьи-то уговоры, то всю жизнь будет терзаться чувством вины.
Кондрашов сказал возбужденно:
- Он что, с ума сошел?.. Я с ним поговорю!
- Нет, - остановил я. – Ни в коем случае.
- Почему, шеф?
- А что потом? – спросил я рассерженно. – Во-первых, у всех свобода выбора, мы никого не тянули в транслюди, не имеем права тянуть и в зачеловеки. Пусть. Может быть, когда-то передумает.
- А во-вторых?
- Во-вторых, - сказал я невесело, - естественный отбор все еще продолжается! Только раньше отсеивали болезни, саблезубые тигры, войны, а теперь вот эти барьеры. Это тоже барьер, дорогой мой Кондрашов. И не всякий может его взять.
Воцарилась тишина, я видел как они оглядываются, за считанные минуты успевают проглядеть всю эволюцию вида и человеческую историю. Наконец Пескарькин сказал со вздохом:
- Шеф прав. Если затащим к нам, ему здесь будет… неуютно. С ним придется нянчиться. А потом все равно свихнется.
После тягостного молчания Кондрашов поговорил озадаченно:
- Все еще продолжается… И сколько же она будет мчаться галопом, все набирая скорость?
- Сколько восхотим, - ответил я. – Теперь она уже не слепая. Мы ей дали глаза, уши.
- Даже мозги, - добавил Пескарькин.
- Даже мозги, - согласился я. – И снова нас станет меньше.
На долгие десяток микросекунд мы погрузились в молчание. Вообще-то теперь и мужчины могут размножаться сами по себе, я имею в виду – зачеловеки. Просто записал свою электронную копию в механическое тело, вот и твой потомок. Сперва полная копия, но по мере обучения и шагания по жизни будет совсем другой человек. Мечта многих мужчин: заводить детей без этой проклятой женитьбы, семейных скандалов и прочей бытовухи. К тому же пропускается весь жуткий период, когда это еще бессмысленный комок живого мяса, что орет, жрет и пачкает пеленки, а потом долгие годы мучительно медленно подрастает, постоянно то пальчик прищемит, то свинкой заболеет, а потом детский сад, школа… А тут р-р-раз – и сразу доктор наук!
Я быстро посмотрел на лица друзей, у всех увидел смущение в той или иной степени. Все-таки этот инстинкт продления рода идет не от трансчеловека и даже не человека, а от длинного хвоста млекопитающих, позвоночных и беспозвоночных: потомство должно получить что-то и от второй половины твоего существа.
Бог разорвал первых человеков, гинандроморфов, на две половинки и раскидал по свету. Теперь эти половинки должны искать и находить друг друга, а найдя, давать общего ребенка. Ибо только от правильно найденной половинки получаются самые лучшие дети.


Раздражающе глупое положение, когда голова работает в сотни тысяч раз быстрее, чем тело, длилось немыслимо долго. Нейроны, отвечающие за двигательные функции, как и все остальные, сильно отличаются от задействованных для мышления, пришлось долго приспосабливать, подгонять, добиваться наилучшей пропускной способности.
Кондрашов и Пескарькин откровенно завидовали, когда первые самовоспроизводящиеся «жуки» полезли в мою плоть, но прошли еще мучительно долгие дни, когда я наконец-то ощутил свое адекватное тело. Теперь уже раздражал излишне плотный воздух. В какую бы сторону я не пытался двинуться, всюду встречает плотная стена, что превращается в ревущий ураган, когда я пытаюсь сделать резкое движение.
Я сцепил челюсти, терпел, я пока что хоть и зачеловек, но еще с хвостом и жабрами, а Кондрашов, он первым после меня вошел в этот удивительный мир, почти сразу же заявил:
- Шеф, надо что-то делать!
- Не новость, - огрызнулся я. – А что?
- Ну, - сказал он с энтузиазмом, - убрать всю атмосферу к чертовой матери!.. Мешает. Да и вообще – зачеловеки мы, аль нет?
Оба они еще оставались в телах трансчеловеков, общались только через широкополосную связь, от них пахнуло таким негодованием, что я сказал вынужденно:
- Вы что, ребята, совсем там обесчеловечились? Кондрашик острит, не замечая, что вы стали чувствительнее тургеневских девушек. Однако он прав, в таких телах нам здесь будет очень неуютно.
Кондрашов спросил с загоревшимися глазами, он нарочито поблымал яркими светом, как фарами:
- Пора переходить к чистой энергетике?
- Как, - спросил я, их пыл сразу приугас, - еще надо поискать пути. Паршиво, конечно, на морских свинках не опробуешь.
- Я буду морской свинкой, - вызвался Кондрашов.
- Почему ты? – обиделся Пескарькин. – Я больше похож. Вот смотри в профиль!
- Голограмма, - разоблачил Кондрашов. – Подправленная. У тебя пузо через ремень свисает, а тут такой мускулистый, прямо кроносский бык.
- Что за кроносский бык?
- Не знаю, - ответил Кондрашов откровенно. – Но звучит здорово, верно?
- Сам ты… кроносский. Только не бык.
Кондрашов осматривался с удивлением, прислушиваясь к себе, нам, окружающему миру, который, оказывается, совсем не такой, каким привыкли воспринимать.
- Пожалуй, - сказал он с некоторым удивлением, - недолго мы пробыли трансчеловеками… Глазом не успел моргнуть, как уже начинается переход в зачеловеки.
Я сдвинул плечами.
- Знаешь, мне как-то до фени все термины. Я чувствую себя абсолютно таким же, каким и был. Ну, разве что теперь умнее, чем любой гений тех времен, память абсолютная, здоровье бесконечное… да еще какие-то мелочи, включая бессмертие. Я даже не стал вычеркивать негативные эмоции, так что я все так же злюсь, раздражаюсь, тоскую, радуюсь, ликую, скучаю…
- Гм, - ответил он с неопределенностью, - кстати, а что о тех, кто полностью отказался от собственных тел и переселяется в компьютерные сети? Я пытался, но не могу представить себе жизнь в качестве информационных структур!
Я подумал, отмахнулся.
- Я тоже. Ну и хрен с ними. У нас что, больше не над чем ломать голову?
Он проследил за лучом, которым я указал в звездное небо, вздохнул.


Ощущение внезапного всемогущества бросило меня вверх, я счастливо заорал и стрелой пошел удаляться от земли, а потом перешел в горизонтальный полет и понесся, как лермонтовский демон, рассматривая землю, с такой высоту уже как планету: горные хребты далеко внизу, зеленые леса выглядят просто зелеными пятнами, а заснеженные области закрашены белым цветом.
Вон там на серо-коричневой земле лежат красиво вырезанные снежинки. Некоторые сбились в кучи, другие едва касаются одна другой кончиками лучей, но самые красивые одиночные, нежные, хрупкие, готовые исчезнуть от малейшего прикосновения.
Мне пришлось напомнить себе, что это не совсем уж снежинки, а заснеженные отроги высоких гор. Снег лежит только на вершинах да отростках, что лучами уходят вниз, но там дальше снег тает, и взгляду с этой высоты предстают именно снежинки размером в десятки километров.
Некоторые очертания береговой линии кажутся настолько продуманными и технически точно реализованными, что за время полета время от времени в череп стучала тревожная мысль: а не создал ли Землю кто-нить из зачеловеков для забавы или чего-то еще, нам неведомого? Вон там ну никак слепая природа не могла так грамотно и ювелирно точно отделить горную гряду и отделить ею обширную бухту, чтобы первобытные мореплаватели без помех могли укрыться от бурь, отремонтировать суда,


Чего мы не ожидали, так это целой армии «первопроходцев», что устремятся в космос в своих летательных шарах. Все-таки зов странствий настолько у нас в крови, что даже самые что ни есть домоседы обзаводились силовыми коконами и, взяв все необходимое, взмывали в небеса. Правда, большинство лишь кружит вокруг Земли, а потом опускаются на прежние места и састливо балдеют, только уже не перед жвачником, где показывают футбол, а в виртуальных мирах, созданных ими же самими.
Но отыскались и те, что полетели на Луну, а некоторые даже направились в сторону Марса, Венеры, спутников Юпитера и Сатурна. Некоторые из тех, кто сумели обзавестись силовыми коконами, недолго сидели в виртуальных мирах, отправились в них путешествовать в океан, что остается все еще куда более неисследованной областью, чем луна, Марс или даже Нептун.


Практически все «простые» погрязли в виртуальных мирах. Соблазн оказался настолько силен, что даже некоторые из наших, из транслюдей, попадали в минуты слабости или душевной усталости в эти сладко-послушные вселенные, где все творится по твоему велению, никто не спорит, не давит, не старается подчинить, а все соглашаются, поддакивают и со всех ног бросаются выполнять твои мудрые указания.
Вернее, не попадали, а пропадали, на самом же деле мало кто из нас не посещает такие миры, а то и создает сам под свои причуды, вся трудность в том, чтобы выйти из этих сказочных вселенных, где ты – Бог, и вернуться в не такой уж и уютный реальный мир.


Я включил сканер, выбрал две тысячи седьмой год, дикое время, когда я все еще находился в безумно хрупком теле человека, быстро отыскал свой город, квартиру, вошел незримым глазом. Вон я, тот прежний, такой дикий, в зверином теле, покрытом шерстью, отправился… ах, в туалет. Отдельная такая тесная комнатка без окон, а единственную дверь я задвинул на щеколду, чтобы никто не вошел, не увидел, каким преступным или непотребным делом занимаюсь.
И хотя живу один, но все равно закрылся на задвижку, чтобы никто-никто не подсмотрел, это же позор какой, стыд, ужас, никто не должен видеть… Он, то есть я, сидит на белом сидении, тужится, морщится, вот повернулся и отрывает от прикрепленного к стене рулончика бумаги клочок, которым после завершения дефекации подотрет задницу, дабы ни в коем случае не оставить следов кала.
Вот он принялся за этот процесс, я рассматривал с тем легким любопытством, как смотрим на какающую собаку или даже синичку. Все звери стараются после завершения сранья очиститься: кошка зарывает в землю и вылизывается, собака делает пару символических гребков задними лапами, мол, закопала, вылизываются мыши, хомячки, даже мухи и стрекозы, так что и этот вот я, что едва-едва начинаю вычленять себя из животного, в теле которого заключен, тоже ведом тем же инстинктом, тоже вылизываюсь по-своему… Подумать только целые отрасли производства были созданы, чтобы инстинкт не встречал помехи: туалет со смывной водой, что надежно прячет экскременты, которые звери вынуждены закапывать, освежители воздуха, что уничтожают запахи, особые виды бумаги как по составу, так и форме…
Ага, вот он момент, который я просматриваю еще в который раз и не устаю восхищаться: человек зачем-то взглянул вверх, усмехнулся, вышел из туалета. В комнате схватил чистый лист бумаги и написал крупно: «Ну что лыбишься? Думаешь, не знаю, что ты сейчас на меня смотришь?» Этот лист он поднял над головой и прямо посмотрел мне в глаза.
Я невольно поежился. Мелькнула мысль, что эволюция в самом деле создала странную аномалию. В таком вот звере вдруг самовозродился дивной силы мозг, заработала мысль, способная к неслыханному для животного абстрагированию. Ведь зверь же, только и того, что ходит на задних лапах, так и собаки время от времени ходят, и медведи, и козы, и всякие там хомячки и суслики.
- Привет, - сказал я, остро сожалея, что тот я не слышит. И хотя понимаю, что это же я, но уж очень хотелось как-то ободрить то двуногое, в котором я жил и боролся за то, чтобы добраться до Источника Силы, стать всемогущим. – Привет… Все-таки молодец ты… да что там молодец…
С легкой печалью вспомнил всех тех, кто не дожил до этого блистательного века, как друзей из компашки, так и коллег по работе. Вообще-то стартовые возможности у всех были равны. Более того, в нашей компашке у всех были предпочтительнее, чем у меня, рядового ремонтника бытовой техники. Увы, высшее образование это всего лишь высшее образование, но не больше.


В небе неспешно плывет огромный, как ледник, сверкающий кристалл с острыми гранями. Был он похож на две пирамиды, что вдвинулись одна в другую вершинами до половины, да еще по боках с десяток острых треугольников поменьше. От него нестерпимый блеск, и я решил было, что мне почудилось, когда свернуло особенно сильно, но после того, как сверкнуло еще дважды, я увидел как внизу на поверхности планеты вспучивается кора, вершинку холма сорвала кипящая лава, заливает вокруг огненным озером.
- Терраформ, - заметил Кондрашов равнодушно, - вот что значит подзадержаться с наномашинами…
- Дело не в задержке, - возразил я. – Всегда какие-то направления оказываются тупиковыми. Но и они какое-то время приносят пользу… Вспомни, с каким восторгом было воспринято появление видеомагнитофонов, и как быстро они вымерли! Как мы радовались персональным компьютерам, и как быстро они сошли на нет? Как обрадовались лекарству от рака, а через пару лет убедились, что наноботы защищают от него проще и легче…
Кондрашов покачал головой.
- Нет, «простые» и сейчас предпочитаю всякие там стволовые клетки и прочую биологическую хрень. Я о том, что технологии так ускорились, что не успеваешь определись, какие наиболее перспективные! Запускаешь сразу сотни направлений, а выживает только одно. Остальные, вот как эти терраформы или космические корабли – отмирают раньше, чем успевают развиться. Широко шагаем, широко!
- И быстро, - сказал я.
Он быстро посмотрел на меня.
- Ты всегда радовался именно тому, что быстро.
- Да, - ответил я.
- Почему? – спросил он с интересом. – Вроде бы можно и расслабиться, сбавить темп. Мы теперь практически бессмертны, времени на все хватит. Можно работать неспеша, за сиеминутное не хвататься, сосредоточиться на главном…
- Тороплюсь перейти в стаз зачеловека, - ответил я настолько серьезно, что его улыбка слетела, словно под ударом арктической вьюги. – Очень даже надо.



Наш проект перехода в энергетические формы шока не вызвал, как мы опасались, но немалое смятение в умы внес. И, похоже, снова намечается некий раскол. Первый произошел при переходе к транслюдям: шесть миллиардов населения предпочло остаться «просто людьми», не замечая, что это вроде бы гордая и произносимая с достоинством фраза синоним «простолюдинов». Затем из оставшегося миллиарда мы сумели повести с собой в мир расширителей интеллекта не больше ста тысяч.
И вот теперь, сколько нас решится окончательно оказаться от человеческих… нет, уже не человеческих, но хотя бы сохраняющих их подобия тел?
Вокруг моей компании собрались энтузиасты, что смотрят мне в рот и выполняют все поручения с жаром и страстью. Я, сам того не желая, давно стал для сторонников сингулярности живой рекламой: самый древний, заставший еще компьютеры, но сохранивший жажду жизни, в то время как куда более молодые прибегают к эвтаназии. А я вот постоянно ищущий новые пути к новым технологиям…
Прошла вечность, как нам казалось, хотя на деревьях не успели пожелтеть листья, и в лабораторных установках удалось удержать термоядерный сгусток энергии, который удавалось изменять на субатомном уровне. Еще через несколько дней мы всячески меняли конфигурацию атомов, удаляли ядра, создавая абсолютно новые элементы
Все это время я чувствовал самую плотную связь практически со всеми зачеловеками. Любопытство на втором плане, все настороженно следили за моими мотивами, и задумай я какую-нибудь пакость, вроде стать властелином мира, моя жизнь оборвалась бы тут же: ничья жизнь не может быть равноценной жизни всего человечества.
На долгие секунды настала тишина запечатанного от всех звуков помещения. Я сел в кресло, зачем-то закрыл глаза, хотя, понятно, вижу и слышу все так же, как и с закрытыми.
- Давай, Кондрашов, - сказал я. – Поехали!
- Что, шеф?
- Включай, говорю.
Яркая вспышка проникла даже через мои фильтры. Я сцепил зубы, напрягся, чувствуя как незримые силовые поля стараются разодрать меня на части.
Тело сопротивляется само по себе, не дожидаясь моей реакции, к счастью, я не вмешивался в свою древнюю допотопную психику, и она добросовестно защищает меня, молниеносно реагируя на угрозы раньше, чем я успевал понять, что за угроза и как ей противостоять.
Мое тело жадно поглощает всю мощь термоядерной реакции, я чувствую как все клетки насыщаются энергией, и вот наконец… наконец-то загорается свой огонек, я в страхе и волнении поспешно беру над ним контроль, начинаю переводить энергетику организма на этот новый уровень внутриядерных процессов…
Я чувствовал жадное внимание всех сотрудников института, а также настороженное внимание других зачеловеков, эти постоянно сканируют мой мозг в поисках хоть малейшей жажды овладеть абсолютной властью и стать властелином мира…
Дурачье, мелькнула мысль. Все, чего я добиваюсь, ради чего я вообще решил добиться бессмертия, это – Кристина. Это и есть моя наивысшая цель…
Острая боль на миг пронзила тело, странная боль. Я не сразу сообразил, что это ощущения на внутриядерном уровне, что я уже почти поставил силовые реакции под контроль, а теперь осталось только сделать их автоматическими.
«Получается», послал я мысленный импульс всем, кто наблюдает за мной через толстый силовой пузырь. Я попытался посмотреть их глазами, но по эту сторону длится жуткий термоядерный взрыв эквивалентный ста тысячам мегатонных бомб, я в эпицентре, жадно поглощаю энергию, уже запустил свою собственную термоядерную реакцию, и как только все поставлю под полный контроль, то внешний термоядерный взрыв погашу так же легко, как если бы задул копеечную свечу.
Я чувствовал с каким жадным нетерпением и тревогой все ждут завершения труднейшей процедуры, но ждал, прислушивался, проверял реакции своих чувств, наконец взял под контроль все еще длящийся термоядерный взрыв… сжал его мысленно в кулаке, и под силовым куполом мгновенно стало тихо и пусто, если не считать меня в кресле.
- Все получилось, - сказал я громко. – Все получилось… А вы чего ожидали?
Я вздохнул, сосредоточился, в сознании всплыла одна точка на земном шаре. Я шагнул… и воздух пахнул полевыми цветами, в полусотне шагов огромная стена мрачного здания из бетона, впечатление заброшенности, под ногами скачут кузнечики, из земли торчат ржавые куски троса, погнутый рельс.
- Кристина, - шепнул я, - уже скоро. Я люблю тебя.
Взглянул в синее небо, сделал шаг, через мгновение навстречу понесся бледный диск спутника Земли, расширился, превратился в горб. Я инстинктивно подогнул ноги, подошвы ударились о рыхлую почву, похожую на пемзу. Оглянулся, высоко в небе сверкает дивным светом Земля, наполовину окутанная облаками, все в голубом, яркая и нарядная.
Я засмеялся, шагнул обратно и очутился в большом зале. Кондрашов, Пескарькин и остальные сотрудники из высшего звена смотрят с ожиданием и тревогой.
- Все хорошо, - сказал я счастливо. – Ребята, вы можете выждать, пока пройду все тесты, но, вот жопой чувствую, что все благополучно. Не думаю, что я взорвусь, у нас по расчетам все настолько устойчиво, что даже самоубийством покончить будет трудно. Можно, но потрудиться придется! Кондрашов, ты можешь рискнуть… а ты, Пускарькин, останься.
Пескарькин обиделся:
- Почему я? Пусть останется он. Как контрольный экземпляр. Его и кормить не стоит для чистоты эксперимента.
- Меня нельзя не кормить, - откликнулся Кондрашов счастливо. – Я становлюсь сварливым. А ты всегда добрый.
Я взглянул наверх, теперь для меня любая крыша не препятствие, и все ощущение всемогущества исчезло, как облачко пара. Там звездное небо, только планетное пространство просто неимоверно, по одному Юпитеру планета Земля каталась бы, как теннисный мячик по огромному стадиону, а за Юпитером еще Сатурн, Нептун, Уран, Плутон… Все это вертится вокруг звезды, которую мы называем Солнцем, но дальше начинается звездная бездна, от попыток охватить ее мыслью спирает дыхание и начинает останавливаться сердце: только в нашей галактике сто миллиардов звезд, только в видимой части вселенной – сто миллиардов галактик…
Сколько еще нам развиваться, сколько карабкаться, и какая бы сингулярность не взметнула человечество, у нас всегда найдется, чем заняться.


Корабли, корабли, корабли: круглые, ромбовидные, квадратные, составленных из сфер и шаров, самой причудливой формы, но все чудовищно мощные, в сверхпрочной титановой броне, ощетинившиеся тысячами пушек, прощупывающие все вокруг злобно прищуренными щелями локаторов. Часть кораблей барражирует над планетой, часть выдвинулось на дальние рубежи, что означает орбиту Плутона, а так как Плутон тоже «наш», то территориальные воды вокруг нашей Солнечной системы тоже считаются неприкосновенными, и потому любой, ступивший в зону их действия, считается врагом и подлежит немедленному уничтожению. «Нашей» зоной «простые» договорились считать пространство за орбитой Плутона на полторы парсека.
Мы в эти детские игры не вмешивались, пусть играют, нам-то хорошо известно, что вся наша галактика необитаема, это уже проверено, да и вся вселенная, похоже, пуста. Никто и нигде не подает признаков жизни вообще, а про разумную и говорить смешно.
Часть могучих машин, огромных, как горы, тупо и медленно ползут по поверхности Марса, перестраивая его структуру в нечто подходящее для жизни «простых». От использования наномашин «простые» решительно отказались, ладно, настаивать не будем. А с этими машинами почему не помочь, у нас бывают минуты свободного времени, когда хочется отдохнуть и позабавиться либо со щенками, либо с синичками, либо с «простыми».
Кондрашов как-то ехидно сказал мне:
- Ну-ну, а кто говорил мне, что космических кораблей не будет?
Я сказал с неловкостью:
- Я говорил. Извини, ошибся… Хотя, конечно, я имел в виду нас. Мы-то не пользуемся?
- То мы, - сказал он весело, - а то «простые». Как видишь, не все ушли в виртуальные миры!.. Нашлась какая-то часть, что все еще живет реалом.
Я сдвинул плечами.
- По мне, это тоже виртуал, только реальный.
- Ого, завернул!
- Извини, если недостаточно ясно. Они могли бы стать зачеловеками или хотя бы трансами, но они предпочитают… это, а по мне так это и есть игра. Пусть не виртуальная, но игра.
Я заметил как он смотрит на эти космические армады, как я в детстве смотрел на дерущихся муравьев. После дождя обычно черные выходили на поверхность и спешно расширяли территорию. Обычно дрались с такими же черными, тетрамориумами, как узнал потом, но иногда устраивали набеги и на колонии рыжих, что жили у самого забора.
Дрались ожесточенно, убивали деловито и сосредоточенно, разоряли чужие гнезда и уносили куколок, а я попеременно болел то за одних, то за других, пока мама не жвала обедать, а потом делать уроки.
И вот эти звездолеты… Нет, муравьи интереснее. Да и разрыв в развитии между мной и муравьями был намного меньше, чем между нами нынешними и теми в звездолетах.


Получил сигнал от , когда-то он был профессором Уваровым, но после того, как стал трансчеловеком, сменил имя на символы из тактильно-запаховых знаков, теперь же, будучи зачеловеком, взял себе вот такое странное имя. Он считает, что как язычники при переходе в христианство принимали другое имя, или сами христиане, уходя в монастырь, брали иное прозвище, так и он, меняясь, всякий раз должен называться по-другому.
Я выслушал с удивлением, вот уж не ождал такой проблемы, а  говорил быстро и взволнованно:
- Поверь, в самом деле появляются… новые нации среди энергосуществ! Не совсем, правда, нации, но какая-то отдаленная аналогия есть, есть. Чувствуют общность вовсе не по интеллекту или общим пристрастиям к той или иной сфере деятельности, а совсем-севсем по другим параметрам, которые ну никак нельзя отнести к интеллектуальным или культурным!
- Это всерьез? – спросил я.
- Представь себе!
- Но как можно возрождать такую архаику?
Он сказал еще быстрее:
- Владимир, это еще пока только первые ростки, но мы… я имею в виду только тех, кто пришел из далекого 21-го века, можем понять потенциальную опасность и оценить ту беду, которую может принести образование новых «наций».
- Кто-нибудь еще об этом знает?
- Нет, - ответил он молниеносно. – Правда, я говорил с Киреевым, так этот крупнейший ум в области сингобластики просто рассмеялся, не поняв и посчитав мои опасения каким-то жутким атавизмом. Но он родился всего три недели тому, он – чистый интеллект... ладно, не совсем, он не знает и не помнит все те ужасы, которые несли с собой такие понятия, как национальность, нация, национальная самоидентификация, национальная культура…
Я ответил очень серьезно:
- Спасибо. Я понаблюдаю за этим процессом.
- Тебе спасибо, - ответил он серьезно. – Ты ведь не только старейший… Тебя все считают Главным!
Я отмахнулся.
- Да ладно тебе. Какие могут быть главные у зачеловеков?
- Могут, - ответил он серьезно. – Ты Главный.
Он оборвал связь, я на миг задумался над проблемой, что в данный миг для нас больше нет тайн. Не осталось. Если все ученые мира бились над раскрытием тайн природы, то эта природа познана вся, включая и происхождение вселенной, что было самой манящей загадкой, но оказалось такой разочаровывающе банальной.
Мы знаем все, что происходило, происходит и будет происходить во вселенной. Конечно, «будет», если не станем вмешиваться, но нам такая примитивная вселенная не нужна. Самое время не только изменить ее форму и структуру, но и создать для нее другие фундаментальные законы.
Я хотел было настроить хроноскоп, но вспомнил, что с сегодняшнего дня и это для меня пустяк, сосредоточился, быстро прогоняя эпохи через сознание, замедлился на двадцать первом веке, почти остановился на его начале, ага, вот наши места, вот я такой смешной и неуклюжий в своем человеческом теле, слабая искорка того звездного пламени, кем являюсь я теперь.
Вот Кристина, вот я положил голову ей на колени, она чешет меня и гладит, что-то говорит ласковое, я мурлычу в полном блаженстве и не открываю глаз…
В воздухе повисла прозрачная капля, я опомнился, посмотрел на нее с удивлением. Не сразу понял, что это я, человек из силового поля, обладающий энергией небольшой звезды, каким-то образом создал и выронил обычную слезу. Теперь она повисла в воздухе, подчиняясь фундаментальным законам этого мира, и будет опускаться к полу моих семьдесят лет и семь месяцев.
- Скоро, - прошептал я, - уже скоро…
А вот я в веке двадцатом, его я тоже застал, вот в школе, нет, здесь я вообще неразумная личинка, а вот после школы, когда я, как все существа того стаза, уже был твердо уверен, что все знаю, все понимаю, а все старшие – дураки.
Я укрупнил изображение, снова безмерно удивляясь, что когда-то жил в этом существе из костей и мяса, полностью зависимым от биологических нужд, потребностей, запросов, требований. Болел, треть жизни спал, остальное время то ел, то дефекалил… вот, к примеру, тужусь в клозете, запершись, чтобы никто не подсмотрел, деловито отрываю ровные квадратики с длинной ленты мягкой бумаги, смотанной в рулон.
Деловито поковырялся в носу, вытащил палец и осмотрел испачканный кончик с таким довольным видом, словно вытащил вагонетку урановой руды. Скажи ему сейчас, что его будут рассматривать сквозь стены и пространство, умер бы со стыда.
Особенно часто я рассматривал в последнее время ту сцену в начале двадцать первого века, когда еще и до трансчеловека, как пешком до Киева, а я написал что-то на листке и вскинул над головой, хитро улыбаясь в пространство. На листке корявая, но четкая надпись: «Привет! Думаешь, не знаю, что ты на меня смотришь?.. Ну и ладно, завидуй!»
Вообще-то надпись наглая и очень глупая, чего завидовать жалкому существу из костей и мяса, которое в любой момент может умереть от тысяч причин, но все-таки он, чей мозг практически не отличается от мозга животных, уже тогда все это предвидел и не удержался от соблазна щелкнуть меня, будущего его, по носу. Предвидел, хотя для такого видения у него не было ни малейших предпосылок, ни вычислительных мощностей, ни всей базы хотя бы транслюдей, чтобы он вот так мог все понять,
Пожалуй, это последняя загадка… нет, это не загадка - новый уровень, который предстоит. Сейчас мы, зачеловеки, обладаем сверхинтеллектом низшего уровня. Низшего, потому что у нас все еще человеческий интеллект, только в миллионы, если не в миллиарды раз мощнее. Оснащеннее. Вооруженный всеми знаниями человечества.
Но это лишь самая нижняя ступенька.


Природа всегда эволюционировала, проводила естественный отбор среди неживой материи, а потом и среди живой. Когда человек попытался справиться с чумой и оспой, природа вскоре подкинула СПИД, кранг, мерекку, синдром Гульдена, и еще десяток заболеваний, каждое из который страшнее и страшнее предыдущего.
Уйти от них удалось только перейдя в транс, а потом в зачеловеки. Но и сейчас я вдруг ощутил, как пространство вокруг меня начинает капсулироваться. Обволакивает меня, словно липому. Мол, уничтожить не могу, так хоть изолирую, чтобы заразу не разносил.
Как-то надо разъяснить этому образованию, мелькнула мысль, что мы – свои. Вселенная ощутила, что теперь мы всю ее перестроим, звезды и галактики разберем на атомы и соберем совсем другую вселенную – красивую, удивительную и очень сложную. Она сопротивляется всеми темными инстинктами, как всякая малограмотная мать непонятному желанию сына стать конструктором, когда есть прекрасные профессии плотника или столяря.


Когда я запросил энергию на оживление Кристины, последовал молниеносный запрос о кадастре. Я поинтересовался, что это. Строгий женский голос деловой скороговоркой пояснил, что уже составлен полный кадастр всех великих и значительных людей. Это сделано для того, чтобы из-за новых возможностей восстановления из праха не были нарушены основные моральные нормы.
- Что именно? – спросил я, уже догадываясь.
На экране появилось строгое лицо средних лет женщины, отодвинулось, я увидел ее за рабочим столом.
- К примеру, - сказала она, - вы чтите подвиг Жанны Д’Арк и хотите дать ей возможность увидеть мир, за который она отдала жизнь… Но вы такой не один, согласны? Так вот нехорошо, если будет воссоздано несколько орлеанских девственниц. А то и несколько тысяч! Каждый, кого хотят воссоздать, должен быть, так сказать, в одном экземпляре, как и все мы.
Я сказал торопливо:
- Надеюсь, никто не подал заявки на оживление моей жены… почти жены, Кристины. Это не историческая личность. Это женщина, которую я люблю. Она умерла от рака сто лет назад.
Женщина помолчала, я увидел в ее глазах глубокое сочувствие.
- И вы все это время…
- Да, - ответил я. – Все это время.
- Я сейчас проверю, - пообещала она тихим голосом. – И ускорю всю процедуру.


Из окна моего офиса видно, как прямо из земли в считанные секунды поднялся огромный небоскреб в пару сот этажей, безумно красивый, с плоской крышей для посадки вертолетов, бассейном и соляриями. Сквозь стены видно, как созданная невидимыми наноботами мгновенно возникла внутренняя обстановка в залах заседания, комнатах для отдыха, кабинетах, тренажерных залах,
На стенах в вазах появились живые цветы, их составить из атомов так же просто, как и стены. В некоторых комнатах запорхали бабочки и птички, тоже живые, одни – из разряда существующих, другие – придуманные дизайнерами. Честно говоря, эти созданные природой не идут ни в какое сравнение с теми, над которыми поработал человек. Но некоторые оригиналы все же предпочитают держать «настоящих», хотя эти настоящие созданы наноботами точно так же, как и мебель, стены, рыбки в аквариуме.
Я услышал зов, дал разрешение, и в комнате появился Кондрашов, веселый, рот до ушей, глаза, как блюдца, подбородок небритый, а под глазами темные мешки усталости. То ли из моды, то ли еще почему, но зачеловеки второго поколения демонстративно держатся старых форм, хотя намного проще бы существовать в виде, скажем, шара.
- Я из фермейской туманности, - выпалил он. – ты не представляешь, что там темная материя вытворяет!
- А темная энергия? – спросил я.
Он округлил глаза.
- А ты откуда знаешь?
Я усмехнулся.
- Интуиция.
Он покрутил головой.
- Вот уже вселенную заканчиваем осваивать, а что такое интуиция – все еще не разобрались…
- Седалищным нервом чую, - объяснил я.
- Так у тебя нет седалищного, - обвинил он. – И вообще, откуда у силового поля нервы?.. Эх, а вот у меня есть. Хоть я тоже это… гм, поле. Да еще какое…
- Круглое? – подсказал я.
Он обиделся:
- Сам ты круглый. Но насчет темной энергии угадал. Даже не знаю, как. Там идет ее рождение… мы чуть с ума не свихнулись, пытаясь понять, откуда она берется! Целый фонтан, представляешь?.. Каждую секунду рождается сто тысяч звезд, и все ну просто ниоткуда!.. Там даже вакуума нет, там ничего, даже хаоса!.. А она хлещет, будто хляби какие-то прорвало и гэпнуло.
- А что в малом мире?
Он махнул рукой.
- Просмотрели до децей. Ничего, просто ничего!.. Шеф, без тебя там не обойтись. И вообще… ты чего здесь застрял? На простых и простодушных любуешься?
Я тоже оглянулся на небоскреб. За время нашего разговора там возникли еще два, между ними натянули серебристую сеть, сверху уже начали снижаться легкие летательные аппараты.
- Это трансы, - поправил я. – Но ты прав, для нас они тоже «простые». У меня здесь очень важное дело. Очень-очень важное. Не смотри с такой тревогой, я никогда еще не хотел так жить, как сейчас. Просто я хочу закончить одно дело… начатое сто лет назад. Но я хочу закончить его один. А потом я прибуду к вам.
Он отступил, сказал настороженно, в коричневых глазах я видел любовь и тревогу за всемогущего шефа.
- А помните, как мы были людьми?
Я без труда вспомнил все ощущения несвободы, когда находился заключенным в хрупком человеческом теле, таком органиченном, слабом, с ничтожными ресурсами.
- Все помню. Скоро приду.
- Будем ждать.
- Я приду не один, - сказал я загадочно.


На всякий случай я просмотрел положение атомов в «то время», проследил их путь в течении всех этих лет. В моих возможностях их все вернуть на место, и Кристина встанет собранная именно из тех атомов, но это важно только дикарю, все атомы одинаковы, а все, что любит Кристина, знает и помнит – все запечатлено в этих костях. Эти кости – тот же жес