2090-й год.
Сегодня, выходя из офиса, ощутил как меня снимают со всех сторон, а затем из-за виртуальной завесы впрыгнула хорошенькая ньюсвичка с кукольным личиком, на левой груди эмблема ее телеканала, ее глаза обшаривали мое лицо, пока я соображал, что пирсинг в ее узеньких бровях не просто украшение, а мощные телекамеры.
- Простите, - спросила она с деланным оживлением, - что так неожиданно, но как вы прокомментируете странный поступок академика Гордона?
- А что он такое натворил? – спросил я настороженно.
- Два часа назад он ушел из жизни, - отчеканила она, я чувствовал как все телекамеры крупным планом показывают мое лицо, включил и там, в уголке мозга, видел эти экраны в квартирах, где толпа ньюсовиков берет интервью у главного специалиста холдинга «Кристина». – Вы не знали?.. Странно, вас это должно встревожить!
- Меня тревожит смерть каждого хорошего человека, - ответил я, - а Гордон был хорошим человеком и очень талантливым ученым.
- Вы понимаете, - возразила она, - о чем я спрашиваю.
- Не совсем, - ответил я сдержанно.
Я продолжал двигаться к своему автомобилю, и теперь видел сколько их, записывающих мои слова, а потом все-таки ухитрившихся их переврать.
- Хорошо, - сказала она упрямо, - вы один из тех, кто помнит еще такие чудовища, как компьютеры… я правильно произношу?.. вы прошли через несколько эпох, а в некоторых принимали самое деятельное участие… Скажите, как вы себя чувствуете?
Я видел, что у нее с языка не сорвался главный вопрос, но по журналистской привычке решила слегка подогреть, накалить, повысить интерес, и я ответил с предельной серьезностью:
- Превосходно.
- Прекрасно, - обрадовалась она. – Значит, никаких нехороших мыслей о бренности жизни…
- Никаких, - заверил я.
- Вы не устали от жизни?
- Ничуть.
- Вы ее по-прежнему любите?
- Иногда ненавижу, – ответил я.
Она насторожилась, а я почти увидел как в далекой телестудии записывают не только каждое мое слово, и ни движение мышц, аналитики сразу же дают им истолкование, почему и зачем именно так дернулся тот или иной лицевой мускул.
- И что же?
- А ничего, - ответил я спокойно. – Ненависть – это тоже сильное чувство, согласны?
- Полностью, - ответила она и взглянула с ожиданием. – Вас держит ненависть?
Я засмеялся.
- Нет, кое-что противоположное… Извините, это все, что я могу сказать.
Я сел в автомобиль, он закрылся со всех сторон непроницаемыми щитами и с места набрал скорость. Ветровое стекло превратилось в экран, крупное лицо Холдеманна заняло его от края и до края, он внимательно всматривался в меня, в глубине темных глаз усталость и тревога.
- Что-то прознали, - обронил он. – А ты, кстати, как себя чувствуешь?
- Нормально, - ответил я с некоторым недоумением, скорее Пизанская башня спросил о самочувствии у останкинской, чем шеф о моем здоровье, - а что случилось? Я после того курса омоложения, спасибо вашей настойчивости, чувствую себя все еще тридцатилетним!
- Просто проявляю заботу, - сказал он сварливо, - о лучших сотрудниках. Ты ведь лучший, знаешь?
- Польщен, - ответил я настороженно, - а кто лучший, тому нагружают воз больше, да?
Он криво усмехнулся, под глазами круги, лицо в самом деле усталое.
- Мы с тобой старики, - обронил он, - потому интересуюсь. Остальные в кампании в два-три раза моложе. Потому у меня к тебе… ну, почти родственное. Хочется иной раз тебе вытереть нос… или сказать что-нибудь теплое. Ты уж держись, ладно?
Я наконец сообразил, переспросил:
- Это из-за Гордона?
Он помялся, кивнул.
- Да. Я тоже был на том симпозиуме, где он доказывал Зельду, как будет фанфаронить при сингулярности. А старый мудрый Зельд что-то сомневался. Помнишь?.. Так вот Зельд еще жив и активно работает, а вот Гордон…
- Я не сдамся, - ответил я. – Не сдамся.
Он кивал, но пока машина, ведомая автопилотом, стремительно неслась по улицам, всматривался в меня отечески заботливо. Вообще-то он знает, что меня держит в жизни. Знает и почему все эти дурости насчет разочарованности в жизни, пресыщения и поисках смысла в небытие отскакивают, как капли дождя от ветрового стекла. Просто он давно миновал тот возраст, потому и опасается, что неистовый огонь, пожирающий мою душу, погаснет. У него все прошло благополучно: была любовь, была счастливая семья. Выросли дети, внуки, правнуки, они с супругой состарились, любовь давно переродилась в теплое чувство дружбы, затем пришла дряхлость, провалы в памяти, равнодушие. В какой-то период супруга умерла от старости, он воспринял это со спокойствием девяностолетнего человека, который и сам вскоре…
Но наступил период высокой медицины, сосуды ему очистили от бляшек, обновили сердце и вообще внутренние органы, он постепенно снова начал мыслить остро и мощно, воспринимать мир, включился в работу, а та жизнь, до его старости, воспринимается как тусклые черно-белые фотографии, что не вызывали ничего, кроме слабого щема.
И как ему объяснить, что у меня полыхает все тот же огонь? Наша любовь была подстрелена на взлете.


Через две недели меня пригласили на внеочередное собрание вэтэшников, разработчиков высоких технологий. Несколько удивленный, я прибыл вовремя, в аэропорту встретил Зельд, внешность киногероя, крепко пожал руку. Глаза его внимательно и цепко просканировали мое лицо, взгляд тревожный, несмотря на растянутые в приветливой улыбке губы. Наш старый инстинкт, лицо надо держать приветливым, хотя прекрасно чувствуем друг друга, благодаря настроенным по одной программе чипам. Вообще могли бы общаться, не раскрывая рта, но все почему-то настороженно держимся старых методов.
- Как себя чувствуешь?
- Отлично, - ответил я искренне. – Никогда так хорошо не было.
- Поставил чип от Энвидии?
- Да.
- Поздравляю, - сказал он. – Я тоже собираюсь, да никак не решусь… Сильно корежит?
- Первые пару дней, - сообщил я. – Но знаешь ли, даже в первый день радость по поводу того, что вижу в гамма и сигма лучах, различаю все спектры инфракрасного и ультрафиолета… нет, это не объяснишь.
- Рад за тебя, - сказал он, я чувствовал его искренность и радость, по-моему, даже слишком сильную, - ты молодец, всегда идешь впереди.
- Выкладывай, - сказал я напрямик.
Он вздохнул, огляделся по сторонам.
- Помнишь, что мы с тобой едва ли не последние из того поколения, что застали еще появление компьютеров? Даже Интернет создали при нашей жизни!.. Так вот, Володя, нас стало еще меньше…
- Кто? – вырвалось у меня.
- Джонатан Элвинс, - ответил он, - а затем и Затопек. Да, который Эмиль, ты его помнишь, знаю. Между ними еще семеро, но, сам понимаешь, Элвинс и Затопек – такие звезды, что их исчезновение на небосклоне сразу делает мир темнее. С Запопеком только Куца можно поставить на одну доску, да и то… Так что это и есть основная проблема конференции, которую обсудим пока в своем кругу, не придавая гласности, чтобы не было панических настроений.
Я стиснул зубы, приход такой беды чувствовал инстинктивно, но не мог сформулировать внятно, только на уровне мычания и разводения руками. С приходом долголетия, когда всякий может жить неограниченно долго, продолжительность жизни продвинулась разве что до ста-ста пятидесяти лет. Кто просто живет, тот проживает «отведенный» ему срок и помирает, прожив эти добавочные тридцать-пятьдесят лет поверх «отведенных» природой семидесяти-восьмидесяти. А дальше жить становится все труднее: нужно не только прилагать усилия, чтобы поддерживать в себе жизнь, но и х о т е т ь, ибо в каком-то возрасте наступает равнодушие, а то и отвращение к жизни. Природа отчаянно старается восстановить равновесие, и хотя в человеке все меньше остается органической ткани, однако он все еще человек, и потому либо опускается, либо сам желает смерти.
- Из первого поколения, - напомнил Зельд, - заставшего тот дикий мир, нас, увы, все меньше и меньше. Болотников сформулировал закон, по которому дольше всех продержатся ученые, поглощенные какой-то безумной идеей, которой отдаются целиком. К примеру, разгадать тайну черных дыр и проникнуть через них в другие вселенные, лично побывать в недрах микромира…
Он посматривал испытующе, я невесело улыбнулся и на миллисекунду приоткрыл узкий канал в мое сокровенное, ради которого живу и буду жить, какие бы испытания меня не встретили. Он охнул, глаза увлажнились, порывисто схватил меня за руку и крепко пожал обеими руками.
- Простите, Володя!.. Приношу свои искренние… Ох, все слова в таких случаях тусклые и серые…
Он приоткрыл сам прямой канал чувств и меня ошеломило горячее сочувствие и сердечное тепло этого вообще-то с виду очень суховатого и прагматичного человека.
- А как ты? – спросил я напрямик. – Сам-то как? Не чувствуешь этой подкрадывающейся дури?
Он покачал головой.
- Нет.
- Точно? – перепросил я.
- Будь уверен, - сказал он.
Я все еще смотрел недоверчиво.
- Ты сам сказал, что только мы и остались из динозавров. Все остальные – малолетки! Так что тебя держит?
Он замялся, отвел глаза, затем поднял с усилием и сказал с явной неловкостью:
- Знаешь, стыдно сказать, но я сказал прямо:
- Я всю жизнь изучал квазаги…
Я удивился:
- Квазары? А они при чем?
- Их тоже изучал, - ответил он с той же неловкостью, - но специализировался по квазагам. Квазары, как ты знаешь, звезды, а квазаги – галактики. Всей моей жизни не хватит и приблизиться к разгадке… но когда мне попались на глаза эти полубезумные проекты насчет будущего нанотехнологий… ну, именно та часть, где говорится о замене живых клеток наноботами, а потом есть шанс перейти в силовые поля… я ощутил, что если даже мне светит самый крохотный шанс, то не попытаться воспользоваться – безумно! Понимаешь, я теперь каждый день мечтаю, что когда-нибудь сам полечу к квазагам и на месте разгадаю их тайны!
Он смотрел сперва виновато, будто оправдывался – ишь, долгой жизни восхотел! – но на моем лице нет осуждения, потом он вспомнил, что я точно так же соблюдаю все правила, чтобы жить долго, чтобы не просто жить долго, а постоянно продлять любыми способами, а что по этому поводу говорит церковь или Марья Иванна – нас не щекочет, сказал просительно:
- Но ведь вас… тоже что-то заставило?
- Да, - ответил я.
- Тоже… что-то великое?
- Да, - повторил я. – Ничего нет более великого.
В его добрых глазах вопрос, но я видел как он, поколебавшись, сказал автопилоту:
- Прибавь скорость! Что-то ползем, как черепахи.
- И так превышена скорость, - ответил музыкальный женский голос, я сразу представил себе блондинку с голубыми глазами и взбитыми над лбом волосами. – Я могу повредить крылья…
Зельд вздохнул.
- По-моему, это все-таки слишком: наделять машины инстинктом самосохранения. Они начинают бояться собственной тени!


Докладчик, Болотников, начал достаточно откровенно, что характерно для жителей этого века, но шокировало бы живущих в двадцатом веке, создавших необходимую тогда политкорректность:
- Мы не будет говорить о тех двух миллиардах жизней, что уже ушли, не будем и о тех трех, которые вскоре уйдут по нашим оценкам. И хотя это девяносто процентов населения планеты, но в наших расчетах ему уделено всего один абзац. Главная же задача, которую мы должны решить, это сохранение интереса к жизни у людей творческих! На конгресс собрались, не побоюсь этого слова, настоящие звезды мировой науки, так что баталии будут жаркими. Надеюсь, они выльются в какие-то конкретные действия. Первым слово для доклада предоставляю господину Зельду, приготовиться Дольфусу.
Несмотря на то, что мы постоянно проводим подобные совещания виртуально, сейчас по старинной традиции собрались в Ганс-хаусе, чтобы всмотреться друг в друга и, как печально заметил Зельд, вовремя заметить у коллеги признаки усталости и нежелания жить дальше.
- Многие уходят из жизни, - доказывал Зельд, - исходя из осознания законченности работы, ради которой появились на свет. Так Сковорода сам выкопал себе могилу, лег туда со словами «Мир ловил меня, но не поймал» и умер. Там умер Гоголь, так ушли из жизни очень многие…
Один из академиков выкликнул с места:
- Люди, уж извините, не лососевые! Это они, отметав икру, считают, что главная и единственная задача выполнена, можно и помирать. У человека, простите, одни решенные задачи должны сменяться нерешенными!
- Это в идеале, - согласился Зельд, - но все мы люди, все – человеки. И ничто человеческое нам не чуждо, в том числе слабости и упадки духа.
Еще один из академиков, Сони Листон, заметил с несвойственной ему нерешительностью:
- А не потому ли уходят, что все сильнее начинает мучить вопрос: а что там, на той стороне?..
Зельд не понял, удивился:
- На какой?
- По ту сторону жизни, - объяснил Листон терпеливо. – Что после смерти? Когда человек не просто понимает, но и чувствует, что в принципе бессмертие достигнуто, а это значит, что все задачи, проблемы и вопросы могут быть решены… кроме одного-единственного: как это быть мертвым? Что чувствуешь?
Зельд фыркнул:
- Да ничего, это ж понятно!
- Понятно-то понятно, - ответил Листон уклончиво, - но это умом понятно. Только умом. А мы же не зря оставляем человеку все-все эмоции? Вот эти эмоции и твердят…
Он умолк, засмущавшись. Зельд послал в мой мозг короткий импульс, в котором я прочел: уже ради этого стоило приехать на конференцию, чтобы вовремя заметить предлетальный период у Листона и постараться успеть что-то сделать. Он гений, а потеря каждого гения – невосполнима. Это простого народца пусть вымрет еще пару сот миллионов, ничуть не жаль, пусть мрут, а потеря каждого умного человека наносит явный ущерб и даже боль, словно тебе самому отрезают палец.


2091-й год.
Ищем, что предпринять против самоубийц. Что-то тянет человека покончить с собой, какое-то любопытство: а что там, за гранью? В ряде ведущих научно-исследовательских центрах начали срочно искать ген самоубийства. Дискуссия в обществе: а не разрешить ли самоубийства, это же волеизъявление человека, к тому же природа так подает сигнал избавления от балласта.
Но, с другой стороны, природа действует по старинке, а у нас, людей, другие критерии, чем у животных, несмотря на общую биологическую основу. Те природные механизмы, которые природа встроила во все живые существа, пусть срабатывают, когда дело касается амеб, насекомых, рыб или ящериц, но что делать с человеком, нам уже виднее, чем медлительной и подслеповатой природе.
Нужно найти компромисс: оставить ген самоубийства, чтобы уходили самые слабые, но сильные волевые и наиболее квалифицированные должны оставаться в строю живых. Это тяжелая потеря, когда из жизни уходит крупный ученый в 70 лет, но вообще невосполнимая, если он же умирает в 200 лет со всем массивом накопленных знаний, умений, опытом. Значит, его стремление к смерти должно быть сильно ослаблено, чтобы жажда творчества и научных открытий пересиливала такой темный зов.


2092-й год.
Зальд выглядел постаревшим, я ответил на его приветствие и провел в кабинет. Он рухнул в кресло и сказал хриплым голосом:
- Знаете, Владимир, не зря вы отказывались от психотропок, не зря… Вы что-то чувствовали?
Я помотал головой.
- Нет. А что случилось?
- Большинство случаем самоубийств связано с психотропками. Нет, психотропки как раз вызывают хорошее состояние духа. Подъем настроения, убирают скуку,
Я спросил с напряжением:
- Так что же?
Он пожал плечами.
- Возможно, к ним слишком привыкли. Нет, аддикции нет, не обнаружено ни одного случая привыкания!.. Однако же в психике как будто что-то меняется… Или нет, ничего не меняется, а должно меняться. Этого наши специалисты пока не выяснили…
- А откуда тревога?
- Статистики, - ответил он. – Они как-то заметили совпадение кривой потребления психотропок и самоубийств. Быстро просмотрели отдельные случаи: в самом деле среди покончивших с тобой большинство активно пользовались психотропками. Сообщили нам…
Я развел руками.
- У меня другой случай. Вряд ли что-то подскажу.
Он взглянул на меня, отвел взгляд.
- Прости. Я слыхал, что перевернуло тебе жизнь. Давняя трагедия, но ты все еще помнишь.
- Не давняя, - поправил я. – Для меня это все еще случилось вчера.
Он коротко посмотрел на меня и снова опустил взгляд.
- Прости. Но тебя это спасло.
Я невесело усмехнулся.
- И не только в этот раз. Кристина всякий раз спасает меня.


2093-й год.
Наконец-то производство стволовых клеток стало массовым, что привело к снижение цены втрое. Половина населения уже воспользовалась полным омоложением, об этом писали и говорили все, начиная с ньюсов и заканчивая пьяными бомжами в парках. В тени как-то осталось, что стволовые в первую очередь делают нечто гораздо более важное: оздоравливают и лечат даже самые тяжкие хронические заболевания.
Вот тут-то и выплеснулось подспудное и подавляемое: все погнались за молодостью, даже те старики, что с гордостью и достоинством говорили о неприятии бессмертия по этическим и прочим моральным соображениям, вдруг ринулись в центры омоложения, как только пересчитали в кошельке и убедились, что на резко подешевевшую инъекцию теперь хватит.
Для нас два года прошли на самом что ни есть голодном пайке. Пришлось вложить все личные средства, влезли в долги по уши. Единственная корпорация, что продолжает нас поддерживать, это все та же «Гэлэкси». Ее президент Холлеман, все же очень умный и заглядывающий далеко, зря я на него пер, при личной встрече обронил мне тихонько, что, откровенно говоря, его лично не интересуют близкие цели. Конечно, он вкладывает деньги в эти близкие, но это простое зарабатывание, сам же он обожает азартную игру по ориентированию в тумане прогнозов, когда все аналитики дают противоречивые предсказания.
На третий год производство стволовых клеток удешевилось еще на треть, а на четвертый – цены рухнули до уровня, что стали по карману рядовому потребителю. Мы уже платили штрафные санкции, пора было заявлять о банкротстве, однако первый МЭМС наконец-то был собран. Нам предстояло два-три года скрупулезно проверять в лабораторных условиях на мышах, затем на малых группах безнадежно больных, согласившихся участвовать в экспериментах, а потом на больших группах, всяких раз обеспечивая такие же точно группы больных для контроля, которым МЭМСы введены не будут.
Это означало полный и окончательный крах всей нашей компании. Я собрал в большом конференц-зале всех сотрудников, включая даже простых техников, набежали пронюхавшие сенсацию репортеры.
Я доложил, что самая великая мечта нанотехнологов - создать саморазмножающиеся нанороботы. Тех самых, которые делали бы таких же, чтобы потом можно было задавать им различные задания, в первую очередь – чистка организма от болезней, лечение, поддержание наивысшего уровня. Зато удалось создать первого наноробота, что будет успешно удалять раковые клетки, ремонтировать поврежденную ткань. В кровяном потоке он может захватывать больные или ослабленные эритроциты, то есть, кровяные тельца, восстанавливать…
Из зала крикнули:
- А не проще их в расход?
Началось веселое оживление, я ответил мирно:
- Можно и так. Дело в том, что уже первый МЭМС может выполнять целый ряд работ. Он в состоянии работать, как в автоматическом режиме по заданной программе, так и выполнять указания извне. А программ, кстати, в нем целых шесть!
В зале поднялся мужчина.
- Ньюсист канала «Новости-24». Что может сделать один ваш этот…
- МЭМС, - подсказал я. – Просто МЭМС.
- Спасибо, - сказал он, - что может сделать в теле, если раковая опухоль в миллион раз крупнее? Пока он отгрызет на миллиметр, она вырастет на сантиметр!
- Раковая опухоль так быстро не растет, - заверил я, - но главное в том, что он не один. – Очень сложно было изготовить именно первый МЭМС. Но сейчас наши установки собирают в автоматическом режиме по два МЭМСа в минуту. Это очень мало, но сегодня вводим еще два комплекса по сборке. Мы верили в победу и готовились к массовому производству. Сейчас мы его начинаем!
- Что можете сказать насчет саморазмножающихся наноботов? – спросил репортер.
- Мы над этим работаем, - ответил я.
Он сказал громко:
- Это значит, как мы понимаем, что вы так ничего и не сделали?
- Еще неделю назад, - сказал я, - вы могли заявить то же самое по отношению к МЭМСам.
- Эти штуки мы видим… если это не красивая мультипликация. А ноноботы?
- Увидите, - пообещал я. – Конечно, МЭМСы пока что в десятки раз крупнее даже кровяных телец, но в идеале даже МЭМСы станут такими малыми, что смогут безболезненно внедряться в эритроциты и плавать в них, как пушинка в пустой комнате. Это еще до того, как они перейдут в ранг наноботов.
Новостник от «ДВД-3» спросил ехидно:
- А почему все больше распространяются слухи, что ученые темнят, что могут, но не хотят создавать саморазмножающихся нанороботов? С этими штуками сразу потеряете монополию, все перейдет к промышленникам, а так все в руках. И будете делать специализированных нанороботов для лечения каждой отдельной болезни, и будет это проводиться в специальных клиниках, хотя такое можно и дома…
Я развел руками.
- Ну знаете… Хотя я понимаю, откуда дует ветер, но это уж слишком.
- Это возможно?
- Нет, - отрезал я.
- Почему? – спросил он настойчиво. – Ученые лишены чисто человеческих слабостей?
- Смотря что называть человеческими, - возразил я. – Не будет углубляться, а то залезем в очень уж глухие дебри, скажу только, что среди ученых в самом деле практически полностью отсутствуют большинство тех слабостей, которыми гордятся «простые». А конкретно, так у нас и после того, как закончим с наноботами и поставим их на поток, найдет работа. Еще более интересная!
Вообще-то человеческий род вылепили голод и борьба за выживание. Даже тогда, когда уже не питекантроп, а эллин, римлянин, гунн, гренадер или коммунист победившего социализма – все боролись за выживание. Это формировало характер. Но вот сейчас на мир обрушилось материальное изобилие, в дом каждого вошли ну просто идеальные технологии. О чистоте экологии можно и не вякать, чище не бывает. Безопасность абсолютная, плюс ко всему возможность заниматься только тем, что хочется. И столько, сколько изволится самому, а не начальнику.
Словом. Борьбы никакой, а изобилия во всем – хоть захлебнись.
И, как мне показалось, захлебнулись. С одной стороны вроде бы нельзя не дать «простым» то, что мы открыли, с другой стороны – не станем же постоянно вытирать им носы и объяснять, как жить? Взрослые люди, сами отвечают за свои поступки. Я на всю жизнь запомнил тех двух «простых» на тротуаре, которых и мы с Кристиной обошли, зажимая носы.


2094-й год.
В Центре нанотехнологий приступили, как они тут же громогласно заявили во всех средствах связи, к конструированию нанобота на основе вируса. Кондрашов пришел с вытянувшейся мордой, ибо вирусы – это и так уже почти готовые наноботы, нас обгоняют просто стремительно. Похоже, у нас утечка информации: как только мы приступили к такой же работе, но не раззвонили о ней, как тут же эти гады уже сообщают, что, видите ли, давно и упорно работают над этой проблемой.
- Брешут, - сказал Кондрашов со злостью.
- Брешут, - согласился и Пескарькин. – Они всегда пиарят каждый шажок. Работы рало, а визгу на весь мир!
Кондрашов упавшим голосом напомнил, что хотя вирус и есть готовый нанобот, которого надо всего лишь научить функционировать вне клетки, но в этом как раз и основная проблема. Размер вируса идеален для нанобота: несколько десятков нанометров, его даже в микроскоп не видно, так как короче световой волны, однако вне клетки он существует только в виде мертвого кристалла. Скажем, мягче: в неактивной кристаллической форме. В этой неактивной форме он может существовать хоть миллиарды лет, для него нет времени, но при контакте с клеткой он как-то проникает в нее, причем – никто не знает, как проникает, оболочка остается вне клетки, а впрыскивается только РНК, которая почему-то и как-то добирается до рибосомы и перепрограммирует ее на воспроизводство вирусов.
Он вдруг сконфузился, уловив по лицам, что многие уже потеряли нить его рассуждений, взглянул на меня умоляюще. Я сказал нетерпеливо:
- Словом, этих «почему-то» и «как-то» настолько много, что хотя в Центре и сократили себе дорогу сразу вполовину, однако же никто не знает, гладкий ли последний участок к финишной прямой, или придется бежать по канавам.
Пескарькин сказал задумчиво:
- У вирусов есть один важный момент…
- Какой?
- У живых существ… любых!.. нет механизма репликации в виде РНК. Только в ДНК. Так что вирус очень удобен для переделывания в нужного нам бота.
Они смотрели на меня с ожиданием. Я ощутил себя на краю пропасти, бизнес жесток и не прощает ошибок, а я могу всех увести по неверному пути. Коллектив у нас немаленький
- Нет, - проговорил я с хрипотцой в голосе, но стараясь, чтобы звучал твердо. – Нет, мы пойдем тем путем, каким шли.
- А как с тем, что мы им дали фору?
Я сказал раздраженно:
- Этой форой еще надо уметь воспользоваться. Да и форма ли?
Они разошлись по местам, я включил комп и сделал вид, что погружен в расчеты. Внутри болезненно ноет, вот от таких стрессов и возникают всякие язвы желудка и быстро бегущие канцеры. Прошлепал я ушами или нет? По всем расчетам – прохлопал. И сильно прохлопал. Однако же я и раньше знал про вирусы, знал, что это в лучшем случае нечто промежуточное между живой и неживой природой, либо вообще нечто неживое, сконструированное каким-то неземным хакером для порчи вселенского компьютера.
Если я знал, то почему не обратил внимание? Или чутье мое туповато прохлопало ушами? А что, если, напротив, не прохлопало, а как раз и повело меня мимо и дальше, потому что здесь мне ловить нечего? Если я дурак, с легкостью могу ошибиться, то чутье поумнее меня: работать за меня не станет, да и не умеет, но не дает ступить на ложные тропки?


2095-й год.
Кондрашов с моего позволения не то, чтобы шпионил за конкурентами, но приглядывал за ними, стараясь не упускать из виду прогресс, а также те камешки, на которых затормаживаются центровики. Хотя вирусы в чем-то даже проще, чем конструируемые наноботы, однако там в Центре пришли к сенсационному выводу, что вирусы руководствуются весьма странной программой, которую некоторые уже окрестили внеземным разумом.
Дело в том, возбужденно докладывал Кондрашов, поведение вирусов так и не удалось объяснить ни механикой, ни химией, в Центре не могут даже понять, как вирусы проникают через мембрану клетки, тем более – как находят рибосомы и выполняют их перепрограммирование, что само по себе невероятно сложно.
Это не значит, подумал я мрачно, что пока не решат эти проблемы, не сделают очередной шажок. Нет, насколько знаю их рководителя, он будет ломиться к цели, несмотря на любые препятствия. А это вот, почему вирусы то спят миллионы лет в виде кристалла, то вдруг просыпаются, его не то, что не колышет, но такое он велит решать по ходу. Это его любимое, насчет ввязаться в драку, а там, дескать, посмотрим.
- Я не знаю, - сказал я, - кого Билл Гейтс посадит писать программы для армии наноботов… но это должны быть… уж и не знаю кто!
Пескарькин хихикнул, Кондрашов посмотрел на него зло, Пескарькин сконфузился и сделал вид, что всецело занят трехмерной спиралью на экране. Как бы мы не острили над Windows Nano Technology, но, положа руку на сердце, кто может сделать лучше? Среди дураков принято ругать Windows, но если он вам не ндравится, так не используйте! Возьмите у того, кто сделал лучше. Нет таких? Сделайте сами. Ах, и сами не в состоянии? Тогда заткнитесь и сопите в тряпочку, дебилы.
Кто-то сказал тихонечко:
- На сегодняшний день нет программ, свободных от багов. Хорошо, если ассемблеры начнут глючить во время самосборки, а если уже в теле человека? Что они из него сделают? Фарш?.. Или какого-нибудь внеземного крокодила?


2096-й год.
Тревожное сообщение: в больницу поступил человек из числа первой группы, которым были запущены МЭМСы. Долго не могли понять, почему сбой, по всем параметрам бот работает исправно, выполняет все команды, однако информация от него иногда поступает не совсем точная. Во всяком случае ожидалось все, что угодно, но только не такой нелепости, когда исправно функционирующий бот, рассчитанный на десятки, а то и сотни лет бесперебойной службы, начинает сбоить совсем не там, где ожидались узкие места.
После долгих споров и совещаний решено было с согласия пациента запустить второго бота, аналогичного по всем параметрам. Его сразу направили в то же место, он выдал на экрану информацию, что полностью совпала с данными магниторезонансного обследования. Вздохнули с облегчением, работает! Все в порядке. Никакой там бермудовой дыры, просто с первым какой-то сбой…
Но через месяц пришло сообщение о таком же случае с другим пациентом, а затем начали замечать, что и другие боты выдают на экраны несколько неверную картину. В печати забили тревогу, что эдак сошедшие с ума боты начнут вырезать вместо раковых клеток здоровые, а раковые, напротив, разносить по телу, общественность забурлила, забеспокоились даже в правительстве. Пришел грозный приказ разобраться и срочно доложить, иначе все работы будут запрещены законом.
Холдеманн прибыл лично.
- Какие-нибудь идеи?
Я кивнул.
- Да, конечно. Вы могли заметить, что это случилось с ботами самой последней серии. Они вчетверо мельче ботов последней группы. Обращаю внимание, что хотя те старые запущены в пациентов полгода тому, но пока ни одного тревожного сигнала!
Он произнес в пространство быстро:
- Алан, проверь насчет ботов предыдущего поколения. Они трудятся уже давно, были нарекания?.. Простите, Володя, ситуация чрезвычайная, наш разговор записывается. Сейчас на самом верху в консорциуме идет совещание, туда стекаются все стоящие варианты решений.
- Я понимаю, - ответил я и продолжил: - Во-первых, предыдущие боты хоть и с трудом, но перемещаются туда, куда указано. А если мощный выброс горячей крови и сорвет с места, в состоянии вернуться даже против течения… хотя, конечно, программа предусматривает обойти с током крови по большому или малому кругу кровообращения и снова нацелиться на поврежденный объект. Но эти старые боты. Они настоящие гиганты, размером почти с эритроцит! Эритроцит – это…
Он нетерпеливо прервал:
- Я понимаю, у вас принято считать руководителей тупыми чиновниками, что не отличают правую руку от левой, но я в свое время с отличием закончил мединститут и успел поработать на кафедре плазмы крови. Так что продолжайте без прыжков в сторону.
- Извините, - сказал я без тени раскаяния, - у вас вид типичного министерского работника. Даже дипломата, извините за выражение. Так вот, боты последнего поколения настолько малы, что не принимаемое в расчет броуновское движение для них весьма серьезное воздействие. Молекулы, как вы знаете… вы же закончили мединститут, перемещаются хаотически. Предсказать их движение просто невозможно, но не в этом дело. Все эти перемещающиеся молекулы толкают наш крохотный бот так, что он в первую же секунду собьется с курса. И сколько бы программа не корректировала курс, он может двигаться только с током крови.
Он кивнул, на лице нетерпение.
- Знаю. Дальше.
- А дальше мы вторгаемся в наименее исследованную область, - ответил я. – теорий много, разработок мало. Придется говорить о законах квантовой неопределенности, который на тела такого размера действуют так же реально, как слипание на этаже выше. Передаваемая информация может быть абсолютно точной, но принимаемая – уже нет. Улавливаете? Квантовая неопределенность действует и на вас со мной, но что нам два-три выпрыгнувших из ничто атома? А вот на такой мельчайший нанобот… тем более, на передаваемую им информацию…
Он задумался, толстые пальцы с твердыми ногтями нервно постучали по столешнице. Брови грозно сдвинулись.
- Как вы понимаете, мы не можем себе позволить остановить… даже замедлить производство наноботов!
- Они работают, - ответил я. – Они работают, это главное. Нарушается в первую очередь передаваемая информация. В этом случае нужно поменьше командовать ими… есть риск наломать дров. Усилия нужно сосредоточить в том направлении, чтобы нанобот мог трудиться в автономном режиме. Задавать такие работы, чтобы не умничал, а постоянно подметал указанный участок. Или только сдирал склерозные бляшки с сосудов. Им такой работы на сто лет хватит.
Он помолчал, спросил несколько в сторону:
- Алан, все записано?.. Ах, сразу в кабинет… И что они?.. Хорошо, хорошо…
Я ждал, он закончил разговор, поднял на меня взгляд. Я прочел в нем требование продолжать, развел руками.
- Что еще?.. Вторая половинка задачи относится уже к разряду криптографии. Надо продумать защиту передаваемый сведений. А пока что…
Я задумался, формулируя смутные догадки, он сказал нетерпеливо:
- Ну, что, какие варианты?
- Для начала простейший способ, - сказал я. – Постарайтесь встроить две передающие системы. Две одновременно не собьются. Да еще в одних и тех же местах. Сравните информацию: где совпадает, так все верно, а где расхождение, то какая-то сбоит… Конечно, в идеале все исправил бы третий передатчик…
Он слушал меня и одновременно прислушивался к тому, что нашептывал ему невидимый Алан. А еще, как я догадывался, прямо в мозг Холдеманна транслируется и ход самого заседания директоров консорциума, которые в данный момент решают: остановить или не остановить разработку и выпуск опытных партий наноботов.
- Есть и еще вариант, - сказал я. – Оснастить передатчиками всех наноботов. И выделить для приема передаваемой информации достаточно мощный комплекс, который бы сличал, корректировал и выдавал исправленный и уточненный вариант.
- Полагаете, - быстро спросил он, - это решит проблему?
- Полагаю, - ответил я.
Он быстро подтянулся, протянул мне руку. Пожатие было твердым, мужественным, но дружеским.
- У нас вступает в строй компьютер мощностью в семнадцать декафлопс в секунду, - сообщил он. – Его и подключим. Наноботы – приоритетная задача, как вы понимаете. Я сообщу вам о решении директоров компании.


Через три дня меня повысили в должности до директора исследовательского центра. Это и был ответ директоров компании на мои весьма даже своевременные предложения.


2097-й год.
Больше всего вызывают тревоги насчет возможной появления «черной топи», но когда Штаты, несмотря на протесты, ввели жестокий контроль не только над странами, но и над личностями, эту опасность свели к нулю. Но остается, как постоянно предупреждают в печати, возможность «серой топи», это когда самовоспроизводящиеся наномашины случайно, именно случайно выходят из-под контроля и пожирают все на Земле, превращая это все в «серую топь».
Из-за такой возможности, пусть и крайне малой, практически ничтожной, больше всего сил и ресурсов у нас отвлечено на системы пятикратного, а иногда и десятикратного контроля. И всякий шаг, даже шажок, перепроверяли: «а не будет ли чего?».
Обычно мы все собираемся и работаем в виртуале, но сегодня – особый день, я с утра вызвал скоростной вертолет, на крыше уже почтительно ждут Кондрашов и Пескарькин, директор и главный инженер комплекса, я кивком велел им лезть в машину. Вертолет прямо с крыши свечой взмыл вверх, а там, убрав крылья, превратился в ракету. С тридцатикратной скоростью, в смысле – в тридцать раз быстрее звука, планета поворачивается быстро, почти сразу после конца разгона мы вошли в торможение, ракета начала снижаться, постепенно выдвигая крылья.
Директор все поглядывал на меня как-то боязливо, наконец спросил с таким видом, будто прыгнул голым в прорубь:
- А вы уверены, что хотите быть первым испытателем?
- Да, - ответил я. – Конечно, хочу. Но не думаю, что мне будет предоставлено такое право.
Он посмотрел очень внимательно.
- Почему?
Я пожал плечами.
- Насколько знаю, полковник Вильямс очень хотел быть первым испытателем. А у него индекс здоровья и сопротивляемости на порядок выше.
Кондрашов ухмыльнулся.
- И все-таки шансы есть и у вас.
- Шутите, - не поверил я.
- Клянусь, - сказал он. – Подождите до прилета.
- А что там будет такое, чего не знаю я?
Он помедлил, голос стал несколько тише:
- Там вас будет ждать и ваш лечащий врач.


Остаток пути прошел в молчании, голова у меня гудела, мысли разлетались, как стая вспугнутых воробьев. Внизу белым бело, словно снега Антарктиды, мы все снижались и снижались, наконец врезались в это белое поле, и оказалось, что это довольно толстый слов облаков, а когда вынырнули из него. Далеко-далеко внизу снова простирается такое же точно белое ровное поле. На этот раз настоящая Антарктида.
- И что скажет мой лечащий врач? – спросил я наконец, не выдержав.
Директор слабо улыбнулся.
- Он скажет, что как в старом французском анекдоте: есть двенадцать причин, чтобы именно вам стать первым испытателем…
- Назовите их, - попросил я, - если я правильно понял, о каком анекдоте речь.
- Во-первых, - сказал он ровным голосом, - у вас анизоцитоз, пойкилоцитоз и даже анизохромия. Это не говоря уже о гипохромии, которая сопровождается, как часто бывает в таким случаях, микроцитозом.
Страх пробежал по всему телу, болезненно заледенил внутренности. Губы похолодели, я спросил с трудом:
- А… а что это?
Он легко усмехнулся.
- Сильно тревожиться не стоит, главное – вовремя засечь такое. Анизоцитоз - это всего лишь появление эритроцитов разного размера, пойкилоцитоз – разной формы, анизохромия – разной окраски, а микроцитоз… как видно из названия, это измельчение ваших эритроцитов. Эритроциты вообще-то примерно одного размера, цвета и формы, форма иногда меняется, когда протискиваются по узким капиллярам… ха-ха… вплоть до веретенообразной, но затем снова выпрямляются. А у вас они и по размеру уже разные, одни мельче, некоторые – намного, другие крупнее. И цвет их что-то не нравится, слишком уж… Но вы пока что ничего не чувствуете? Вот и прекрасно. И забудьте о них. Ваши МЭМСы как раз и предназначены, чтобы выровнять ситуацию.
Я поежился, представив, как чудовищно огромные наномашины начинают вгрызаться в хребет, стараясь добраться до спинного мозга, который и вырабатывает эритроциты.
Директор медцентра сказал торопливо:
- Они не тронут сам мозг. Достаточно поработать на периферии с его нервными окончаниями, чтобы подправить. Мы ожидаем новое поколение уже через месяц. Те будут вдесятеро меньше. Их можно будет запускать даже в почки и печень.
- Месяц? – спросил я в тревоге. – Мы не укладываемся в сроки! Мы обещали заказчику сдать настоящие наноботы к Новому Году! Иначе придется платить огромную неустойку. Да и ассигнования нам урежут.
Он развел руками.
- Но цикл никак нельзя ускорить, вы же знаете…
Я сказал решительно:
- В задницу цикл. Пропустим звенья B, C и даже D.
Он выглядел потрясенным.
- Но утвержденный план…
- Я беру на свою ответственность, - сказал я. – По сути, наномашины средних размеров окажутся невостребованными, как только запустим в широкую продажу предельно малые. Так зачем все эти усилия по их выпуску, если это не простая перестраховка?.. Разрабатывайте серию B, опробуйте, сразу же переходите к C. Если результаты совпадают с запланированными, оставьте контрольные образцы и сразу переходите к следующей…
Он смотрел в немалом замешательстве, каждое слово фиксируется, теперь не нужны подписи и нотариусы. От меня получен четкий и недвусмысленный приказ делать наномашины все меньше и меньше, а меня позвать только на выпуск серии Z, которые будут в сто тысяч раз мельче ожидаемых сегодня, и которые в самом эритроците могут работать, как в огромном цехе.
Вообще-то я взял на себя слишком многое, и даже если все получится так, как я надеюсь, некоторые станут меня сторониться, как человека, склонного на неоправданно резкие решения.
Внизу все еще бело, наконец посреди этого снежного безмолвия, где вот уже миллионы лет ничего не меняется, появилась вдали исполинская башня-игла. Я не знаю, сколько в ней этажей, в этом веке этажами не считают, но издали она похожа на сверкающую стеклянную спицу, и лишь подлетая ближе, я рассмотрел, что это бесконечная труба, уходящая в небо. Прозрачные стены позволяют рассмотреть громоздкие агрегаты, каждый размером с атомную станцию прошлых времен. Купола громоздятся они на другой внутри трубы, так что издали кажутся члениками гигантской гусеницы.
Жилые помещения, если не ошибаюсь, расположены на самой вершине, но стеклянные стены трубы все равно уходят вверх. То ли этажи будут надстраиваться еще, то ли в такой архитектуре просто причуда дизайнера, с доступом к неограниченной энергии и неограниченным ресурсам у некоторых зашкаливает чувство меры,
Когда челнок подлетел на расстояние полумили, я рассмотрел внизу геометрически правильную сеть дороги, явно строили машины без участия человека, тот обязательно бы где-то завилюжил, у психически нормального человека зубы сводит от любой слишком точной правильности или добродетельности. Думаю, это излишество, кто-то не отменил стандартное задание, вот машины и настроили абсолютно бесполезных дорог на континенте, где передвигаются только по воздуху.
Основание башни похоже на расклепанный гвоздь, но, полагаю, что в скальный грунт всобачено не меньше, чем на пятую часть длины. Теперь заметно, что башня вообще-то на горном кряже, а дальше замерзший океан, хоть и весь в жутко вздыбленных торосах, но плато ровное, выдает поверхность океана, промерзшего, страшно подумать, на кукую глубину.
- Зачем здесь? – спросил я.
- Магнитное поле, - ответил директор торопливо.
Я сосредоточился на добавочных видах зрения, мир заблистал красками, поплыли странные полупрозрачные струи, многие шершавые, огнистые, кисловатые, красные и синие, покалывающие, наконец я увидел как изгибаются магнитные струи, здесь не струи, а настоящие реки, кивнул, все понятно.
- Что на очереди? Стандартная схема?
Главный инженер промолчал, директор сказал словоохотливо.
- Если бы стандартный, стали бы вас тащить в эти морозы?.. Привезли бы опытный образец прямо к вам в кабинет. Но из корпорации торопят, им уже сейчас нужны с дополнительными расширениями и возможностями. Не говоря уже про уменьшение размеров, ну об этом они не умолкают, как будто мы, напротив, стараемся конструировать механических слонов…
Я не отвечал, погрузившись в этот мир, где цвета обретают тактильные ощущения, запахи выглядят цветными, а магнитные поля кажутся полноводными реками, что текут, плавно загибаясь, от самого Солнца и пронизывают Землю, как нейтрино.
- Вы на месте увидите наши возможности, - сказал наконец главный. – Может быть, вам что-то придет в голову.
- Кое-что все время приходит, - ответил я, - но если запустить на всю катушку, обойдется очень дорого…
- А эффект?
Я сказал хмуро:
- Эффект очень часто зависит от количества вложенных денег. Боюсь, сейчас именно такой случай.
Директор сказал быстро:
- Обещают карт-бланш!
- Пусть оформят на бумаге, - ответил я. – Пока не увижу денег, не очень-то поверю. Сколько раз за последнее время обламывались.
Он развел руками, лицо скривилось.
- Не подумайте, что я что-то получил от заказчиков! Но я очень хотел бы ухватить этот жирнющий кус. Мне намекнули, что могут заключить контракт на ваших условиях. Конечно, их юристы все внимательно просмотрят, но в общем мы получим карт-бланш. В смысле, вы получите, а мы с удовольствием начнем выпуск наноботов по вашим сертификатам.
Далеко впереди блеснула яркая точка. Впечатление было таким, словно осколок солнца на земле, но вертолет, уже вертолет, несется со скоростью сверхбыстрого ракетного самолета, я увидел быстро вырастающий в размерах стальной купол, на макушке которого играет солнечный луч.
- Наш завод, - сказал директор с тревожной гордостью. – Первая партия МЭМСов должна быть готова сегодня к вечеру. Самое позднее – завтра.
Завод, как я знал, находится под тремя защитными колпаками из металлов исключительной прочности. Даже космические корабли не делают такими прочными. А сам завод в самом центре, да и он разделен на отдельные ячейки, полностью автономные. Все запечатано, все управляется только снаружи, везде масса наиболее разрушительной взрывчатки, а в довершение всего – мощный термоядерный заряд, который сожжет здесь все на мили вокруг… если что-то в процессе производства наномашин пойдет не так, как запланировано.
Машинный зал, из которого наблюдают за производством. Сотни людей молча смотрят на экраны. Все записывается, вплоть до мимики операторов, которую аналитики потом анализируют. Если потребуется какое-то действие, то его совершают всемером, таким образом снимается риск неверного движения или внезапного сумасшествия оператора.
Я смотрел на приближающуюся посадочную площадку и внезапно вспомнил статьи в прессе, где постоянно рисуют идиллические картинки будущего, как в одном и том же обществе живут люди, трансчеловеки и зачеловеки. Все три формы не просто сосуществуют, но и чуть ли не поют, взявшись за руки. Сперва, понятно, простых людей будет абсолютное большинство, к трансчеловекам они будут относиться снисходительно, а к зачеловекам – так ваще. Потом зачеловеки за несколько десятилетий разовьются настолько, что намного обгонят людей. Конечно, они будут жить, как добрые боги среди людей, заботиться о них, следить, чтобы никто не болел, чтобы у всех было материальное изобилие, чтобы все были счастливы. Ну, в смысле, я вот брошу все дела и начну вытаскивать из грязи пьяных бомжей и вытирать им носы. А люди будут вести свою повседневную жизнь, навсегда избавленные от голода и болезней.
У нас в компании зло хмыкают, Пескарькин пожимал плечами, только Кондрашов сказал откровенно:
- Бред, но это нужный бред. Пусть так и думают. Тот, кто готовится стать трансчеловеком, знает, как будет на самом деле, а то серое быдло, что даже читать разучилось, пусть полагает, будто с ним будут и дальше… политкорректно.
На крыше уже выстроились ведущие работники завода. Меня встретили, как микадо, кланялись церемонно и чуть ли не к руке прикладывались, все-таки самый первый МЭМС получен именно в моем проектном институте, в моей лаборатории и под моим руководством. Говорят, даже похож на меня, если малость сдвинуть фокусировку в микроскопе.
Я приветствовал всех картинно жизнерадостно, не люблю эти церемонии, тут же пригласил всех в главный зал. Вместительный лифт доставил нас туда через минуту а еще через три минуты ожидания звонок сообщил, что первая партия МЭМСов проходит через все контролирующие заслоны и через полчаса будет на выходе.
Кондрашов нервно потирал руки, шутил насчет духового оркестра и охотничьих рожков, но тут он напутал, желая польстить мне, самому старому из присутствующих: в духовых оркестрах, насколько я знаю, охотничьи рожки не звучали. Хотя, может, и звучали, не уверен.
- Знаменательный день, - сказал директор торопливо.
- Это да, - согласился я. – Хорошо, прессы нет.
- Наш завод строго засекречен, - сообщил директор, будто для меня это новость. – Но там есть комната, где они присутствуют… виртуально.
Он улыбался и выпячивал грудь, все записывается, наши лица крупным и общим планом войдут в историю. Мое сердце колотится настолько часто, индикатор на запястье налился красным, как спелый помидор. Тревожно кольнула электрическая искра, обращая внимание на цвет тревоги. Я постарался дышать спокойнее, вроде бы все идет по заведенным еще в допотопье правилам, когда сыворотку или вакцину первыми испытывают на себе сами создатели.
На самом же деле я сравнительно здоров (яяяя дать описание), даже несмотря на свои яяяя лет, в то время как именно в этот день и час умирают сотни человек в нашем регионе, и тысячи – по всему миру. Однако же, покончив с вывихом политкорректности, мы не бросаемся вытаскивать из дерьма всех-всех, так что мы делаем то, что единственно верно, т.е.. повышаем выживаемость человеческого вида, даже если для этого надо добить наиболее слабых его представителей. Ну, это так, для красного словца, на самом деле никого не добиваем, но и не бросаем все силы ученых и медиков, чтобы заставить продолжать жить пьяную наркоманку-лесбиянку, трижды судимую и склонную к клептомании, насилию, вспышкам бешенства и прочим вывихам.
Директор сказал торопливо:
- Мы планируем расфасовывать в мини-баллончики размером с мизинец. Два-три впрыска аэрозоли в рот – этого достаточно.
- Может, - сказал я, - проще с таблетками? Вернее, в капсулах?
Директор виновато улыбнулся.
- Исследования показывают, что людям привычнее спреи.
Они с главным инженером переглянулись, стараясь делать это незаметно, я ощутил короткий импульс досады. Хотя я впереди большинства этих молодых и подтянутых ребят, не заставших древние времена, но время от времени прорывается мое дремучее прошлое. На самом деле таблетки теперь под стеклом в каком-нибудь музее, капсулы перестали глотать лет двадцать тому, а для нашего времени это вечность.
- Хорошо, - согласился я. – Дискомфорта нужно избегать везде, где возможно.
Все экраны показывают, как медленно открываются тяжелые заслонки из перестроенного металла, их не прожечь даже термоядерным взрывом, в камеру вдвигается небольшая коробочка, на мгновение все замирает, заслонка закрывается, датчики проверяют придирчиво и докладывают о надежности изоляции, затем открывается дверка с другой стороны, направленные силовые поля передвигают коробочку по узкой трубке с множеством контролирующих приборов в следующий отсек…
Директор пояснил виновато:
- Перестраховка двенадцатикратная, так определил комитет по надзору за безопасностью. Конечно, когда-то покажется глупостью, но, чтобы успокоить общественность…
Я покачал головой.
- Никогда не стоит экономить на ремнях безопасности.
Они не поняли, а я не стал напоминать, что когда появились эти ремни, мужчины стыдились пристегиваться, чтобы не прослыть трусами. Да и в хоккей раньше играли без шлемов и масок.
Изображение последней камеры вывели на большой экран. Мне даже почудилось, что я вижу отдельные наномеханизмы в коробочке, но, конечно, иллюзия, наконец щелчок, поднялась тяжелая заслонка, невидимые руки выдвинули на поддон коробочку, размером с женскую пудреницу. Не брякнуть бы такое сравнение вслух, из этого окружения никто не знает, что такое пудреница и как она выглядела.
Директор бережно взял в руки коробочку. Глаза сверкают восторгом, но лицо старается держась как можно более невозмутимым, сейчас съемки идут со всех возможных точек, момент исторический. Помедлив, торжественно передал мне двумя руками, словно вассал подает свой меч королю. Я кивнул, медленно взял коробочку в руки, сейчас все снимается со всех сторон, момент исторический, так что надо без суеты, поднял над головой и некоторое время улыбался весьма дурацки, но жизнерадостно, так принято, комильфо, как говорят в Перми.
Главный инженер протянул мне стакан с водой.
- По старинке, - объяснил он. – Спреи будут потом, потом.
- По старинке, - согласился я. – Поехали!
Все напряженно смотрели, как я высыпал содержимое в стакан с водой. Ощущение такое, что сыпанул горсть маковых зерен. Стыдно сказать непосвященным, что пока что так выглядят наши «наноботы». Конечно, наноботами их можно назвать только в кавычках, ибо превосходят планируемые наноботы больше, чем слон мышь.
Это и есть МЭМСы, микроэлектромеханические системы, которых мы стремимся превратить в НЭМСы, наноэлектромеханические системы, сиречь наноботы. Мы всеми доступными нам методами уменьшаем МЭМСы в размерах, снижаем массу, увеличиваем резонансную частоту и уменьшаем константу взаимодействия, но когда можем достичь размеров нанобота… кто знает. Знаем только, это будет эпохальное открытие, что перевернет мир.
Главное отличие НЭМСов от МЭМСов, что они, переставляя атомы, могут превращать любой химический элемент в любой другой, создавать абсолютно новые вещества, а МЭМСы, увы, могут работать только с тем, что есть.
- За победу, - сказал я. – Это великая победа, ребята!
- Победа, - сказал директор за всех. Глаза горели восторгом и обожанием. – Победа, шеф!
- Первая, - сказал я, - первая, но за ней они ломанутся целым стадом, обещаю!
Я механически подвигал стакан по кругу, словно размешивал сахар, усмехнулся, все тоже улыбаются с неловкостью и смотрят неотрывно. Я выпил залпом, прислушался. Механические зерна отправились по пищеводу в долгое путешествие по огромному организму.
Сотрудники смотрят с ожиданием, как будто прямо сейчас что-то изменится, я улыбнулся, развел руками.
- Будем ждать результатов. А пока, увы, все за работу. Концерт… откладывается.
По идее, я пошел на огромный риск, испытывая первые МЭМСы на себе, но на самом деле я наконец-то вздохнул с облегчением. Все это время я иду по лезвию бритвы, и раковые клетки в моем теле накапливаются, собираются в опухоли, которые нужно вовремя замечать и удалять. Но наконец-то эти устройства, прообразы будущих наноботов, двинутся по кровеносной системе, где будут чистить ее от холестерина, вон какие толстые бляшки налипли на стены сосудов, а самое главное – будут находить и уничтожать постоянно зарождающиеся раковые клетки. Это самое главное, самое неотложное.


2098-й год.