Третьего дня выбралась в центр столицы Урала, чтобы сделать/зайти/узнать/сдать/посмотреть/встретиться и проч. 

Когда я вышла из дома, меня ослепили своим сверканием на солнце апрельские лужи. Я прошла пешком до остановки 10 минут, села в автобус, пересела не метро, вышла на своей станции. Несмотря на то, что пешком я прошла совсем немного, штанины сзади были в растаявшем дерьмище. Заметив сие непотребство, я решила его устранить любыми доступными средствами. Однако, салфеток с собой у меня не оказалось. Ну, ничего, суровая жизнь на окраинах научила - я поискала глазами сугроб почище, отошла в сторону, выцарапала себе ком мокрого снега и стала счищать с джинсов грязь. Картина, достойная кисти Рафаэля: выходной день, дивная погодка - солнышко там, птички, вся хуйня, центр города, культура кругом. Естественно, что там было много народу. И тут, на виду у праздной публики, стою я и чищу штанины снегом на фоне стены Музея Изобразительных Искусств. Люди, особенно горожане - достаточно равнодушны, чтобы, заметив что-то не совсем будничное, пройти мимо и забыть об этом спустя пять минут. Но это те, кто шел мимо. Но ведь были и такие, кто сидел на скамеечках и грелся на солнышке. Метрах в трех от меня сидела прекрасная барышня, блондинка в куртке из говнокожзама, в джинсах в облипочку, с абсолютно идентичным моему месивом на сапогах и штанинах и с надменным изломом губ. Она наблюдала за моими манипуляциями. 

Наблюдать можно по-разному. Можно смотреть с беззлобной насмешкой, со снисходительной улыбкой, с серьезностью и сосредоточением, с любопытством, оценивающе, недоуменно. Но эта лупоглазая холера смотрела совсем не так. 

Вот представь, анон, ты сидишь себе летом на веранде в хорошее воскресное утро, и тут слышишь странный звук. Ты поворачиваешь на него голову и видишь, что это жужжит муха, прилипшая к липкой ленте. Она трепыхается, вовсю молотит своими маленькими мушиными крылышками, надрывается в попытках освободиться, но все тщетно. И ты смотришь на это. Тебе противно смотреть на говеную муху, она оскорбляет тебя и твое утро своим жужжанием, своим присутствием, своим существованием, наконец. Муха, как будто почувстовав, как ты прижигаешь ее брезгливым взглядом, словно смущается, и, стремясь исправить положение и поскроее убраться, чтобы забиться в какую-нибудь щель и спокойной сгореть там со стыда, вырывается из липкого плена еще настойчивее, но на деле получается, что она только еще громче жужжит. Она рвется прочь изо всех своих силенок, но клеевый состав сильнее ее, и теперь она уже жужжит просто от отчаяния. Тебе это не нравится, ты морщишься. На лице у тебя написано отвращение, и ты бы рад не смотреть, но ты все равно смотришь, потому что это - единственное, что происходит вокруг тебя. 

Вот с таким выражением эта бабёнка смотрела на меня. 

Видишь ли, анон, разница между тобой и твоей мухой в том, что в дерьме увязла из вас двоих только она. По крайней мере, в буквальном смысле. Вполне естественно для любого живого существа, угодившего в дерьмо, хотя бы попытаться из него выбраться, даже муха это знает. 

В нашем же случае в дерьме были мы обе. Но моя прекрасная Рапунцель не знала того, что знают мухи, и не предпринимала попыток выбраться из говна, забрызгавшего ее штанины. Вместо  этого она смотрела, как это делаю я. 

Мне это не нравилось. Мухе, угодившей в  липкую ленту, может, и стало бы неловко, и она бы осознала свой промах, будь она наделена разумом. Но не мне. Мне совсем недавно начало более-менее нравиться то, что я вижу в зеркале, поэтому у меня воспалено тщеславие. Не дай Бог, кто уколет его косым взглядом - оно тут же начинает зудеть. 

Я беру очередную пригоршню снега почище, побольше и помокрее, и с остервенением тру штанину. Понемногу грязь оттирается, этот небольшой успех меня воодушевляет, и я тру еще быстрее и активнее. Она смотрит. Она, как и я, любит бесплатные аттракционы. Она источает чувство собственного превосходства. 

Не, друзья, я все понимаю. Зыркни она пару-тройку раз, ухмыльнись разок - я бы не стала загоняться. Но так пялиться на человека было уже неприлично. Какого хера ты палишь, думала я, с какого перепугу ты считаешь, что можешь так на меня пялиться. У меня, мать твою, полтора высших образования, десятки километров трусцой за спиной и рассаженные о "лапы" кулаки. У меня есть водительские права и гитара, я умею делать верхнюю страховку и готовить жратву. Кто ты, факин, такая, чтобы смотреть на меня, как солдат на вошь?! Я бывала там и переносила такое, чего тебе, пергидрольное проклятие, в страшном сне не привидится. Хрена ли ты пялишься?!

Я покончила с грязью на штанинах. Как та муха из нашей истории, только со счастливым концом, расправляла бы свои крылышки, помявшиеся в борьбе за свободу, я потопала ногами, стряхивая со штанов и обуви приставший снег. Раззудила плечи, подняла сумку и закинула ее на плечо. Встретилась взглядом со своей златовлаской и, заглянув в самую глубь телячьих глаз, спокойно произнесла:

-Зато ТЫ теперь в дерьме, а Я - нет.

С крыши здания, что стояло неподалеку, шумно сорвался оттаявший кусок льда и, пролетев семь этажей, с грохотом разбился о крышу крыльца, отбив от нее кусок деревянной балки.