Я лежу на жесткой и узкой университетской скамье в позе эмбриона, положив голову на Викино бедро.  Лежать неудобно - скамья жёсткая и узкая, в глаза бьёт бесчеловечный, мертвый люминесцентный свет, и мне приходится прятать лицо под парту и накрываться курткой. Я едва удерживаюсь на боку, некуда положить руки, приходится одну ладонь класть под щеку, а второй – удерживать на лице капюшон куртки. Вокруг шумят однокурсники, смеются, топают. Дерево – хороший проводник звуковых волн, я слышу всё, что происходит вокруг в разы лучше, чем обычно. Вот какой-то бессердечный неврастеник барабанит пальцами по столу, мне хочется взять его за шкирку и прибить носом о столешницу, но я не в состоянии. Я могу только приподнять голову и попытаться осмотреться, раздражённо щурясь. Но даже это слабое телодвижение пресекается Викой – она слегка толкает меня ладонью в висок и увещевает: «Да ты лежи!». Дело в том, что меня завязал в двойной морской узел зверский спазм в низу живота. Подкралась сия напасть не то чтобы незаметно, скорее, даже явно и вполне ожидаемо. И неизбежно. Как инспектор ГАИ на дороге. Как семь казней египетских. Как сессия. Как подоходный налог.

Пару минут назад мне в стиснутые от боли зубы была впихнута обезболивающая таблетка. По словам Вики – чудовищная наркота. Честно говоря, я была готова на что угодно, вплоть до диацетилморфина и прочих опиатов, до того мне было хреново. Но это оказался вполне мирный нимесулид, распространяющийся под торговой маркой «Н**з», в числе прочих. Я давилась кипяченой исетской водой, а Вика читала вслух бумажку-вкладыш – нестероидный противовоспалительный препарат, обезболивающее, жаропонижающее, показания к применению, противопоказания, фармакокинетика, побочные эффекты, передозировка, и бла-бла-бла. Прошло еще минуты три, в течение которых я слабо отшучивалась и отбивалась от сочувствующих, изредка приподнимая полусомкнутые веки, и наконец боль стало оттягивать. Не сразу, а постепенно-постепенно, утробная боль то отступала, то накатывала вновь, дразнясь ярко-красным, раздвоенным на конце языком, по-змеиному извиваясь и вертясь. Но в конце-концов, биохимия победила, и я впала в счастливую расслабуху.

Но недолго я наслаждалась действием анальгетика – пришел наш препод, пришел, гад, ни чумой не заболел, ни чахоткой, и под машину не попал, и кирпич на него с большой высоты не рухнул – цел и невредим явился. Он, садист этакий, входя, требует от студентов, чтобы они вставали. Мы всегда и так встаем, и не только на его лекциях, но для остальных преподавателей это не принципиально. Он же, паразит, сначала проследит, чтобы встали все до единого, и только тогда скажет: «Спасибо, садитесь». А я не то что встать, я сесть не могу. Опираясь на парту и на Вику как на костыль, я кое-как подняла своё бренное измученное тело и, дождавшись «сажательной» фразы, уронила его на место. «Запишите тему». Пишу тему, на следующей строчке, прямо под темой чертыхаюсь и ругаю нелюдя на чём свет стоит. Вся ненависть моя, лютая, жгучая, солянокислая излита в этой строке. И до чего я его терпеть не могу, и как он нас всех достал, и причёсывается он подушкой, и из  нагрудного кармана рубашки полиэтиленовый пакет торчит, бутерброды он там носит, что ли? С колбасой. И зачем он жилет носит, если он его не застегивает?

Полегчало.

Рука дрожит после недавнего приступа слабости, от таблетки клонит в сон, строчки получаются кривые, колеблющиеся, почерк небрежен и антикаллиграфичен более, чем обычно.

Ну что ты смотришь на меня своими бездонными рыбьими глазами, нечёсаная головная боль? Записала я про налоговую систему. Выстрелю ею в тебя на экзамене. Я с тобой ещё повоюю! У меня в кармане целая обойма нимесулида.