Ну вот снова, пожалте вам. три часа ночи, у меня сна ни в одном глазу. Как же иногда все-таки утомляет эта бессонница! 

Хотя... в этом даже есть какое-то очарование. Когда мне не спится, я смотрю в окно. Не так давно я позволила переставить мебель в своей команте, и если раньше мне приходилось вставать с дивана, чтобы подойти к окну, то теперь, чтобы выглянуть за холодное стекло, мне нужно лишь приподнятья на руках.

Небо, видимо, затянуло хмарью, потому что оно абсолютно черное. Даже луны не видно. Во всем квартале, похоже, "сов" больше нет. Разве что в доме, что стоит торцом, на первом этаже горит свет, тускло-тускло, этого света даже не хватает, чтобы высветить пятно на сугробе под окнами. А вот в дома напротив все окна слепы. Только окно в подъезде на пятом этаже смотрит довольно бодро на немую улицу, да светит меланхоличный покосившийся фонарь. Ещё один фонарь стоит справа, на территории детского садика. Он решил притвориться восходящим светилом -- тени деревьев, кустов, забора и веранд очень длинные, они наискось прочерчивают темными линиями сугроб, в который превратился двор. Помнится, десять лет назад мы с Сашкой барахтались в этих сугробах. Особенно круто было ползать по "садичной" земле - там были все же какие-никакие горки. деревья боярышника и всякие железные штуки для ползанья, с которых попадало не одно поколение малышей и еще не одно поколение попадает. Мы играли в снежки, зарывали друг друга в снег, катались с горок, прыгали в сугробы. А когда становилось темно, -- а зимой темнеет рано, -- мы лежали в снегу и смотрели в небо. И чем-то говорили. Но я уже не помню, о чем. 

А жалко. Хорошо бы вспомнить, о чем говорили десятилетние дети, которые не нюхали еще вообще ничего из "взрослой жизни". Ведь я точно помню -- тогда не было курса доллара, кредитов, работы, сессий, зачетов, не было рока, блюза, хард-кора, эмбиента, не было эзотерики, научной фантастики, беллетристики, публицистики, не было цен на нефть и на бензин, не было дефолтов и инфляции, автомобилей; секса, кстати, тоже не было, не было болезненного прагматизма, не было одиночества, не было интернета. Не было того всего, о чем мы говорим с ним сейчас. А что было? Был старый телевизор с тремя рабочими каналами, 15 рублей карманных денег, казавшиеся богатством, были динозавры, была школа, пятый класс с лыжами, школьной столовой, нелюбимой математикой и сменкой; были "Белый Бим" и Джеральд Даррел, иногда был театр, ванна по воскресеньям... Но говорили-то мы о чем?

А каким счастьем казалось нырнуть в сугроб! Это же было смыслом всего. Все было под это заточено, начиная с одежды. Капюшон поверх шапки, связанный мамой шарф по самые глаза, варежки на резинке, пуховик, застегнутый на все молнии и заклепки, штанины болоньевого комбинезона натянуты на валенки, чтобы внутрь не попал снег. Штанины спасали не всегда, и ноги промокали. Но это ты обнаруживаешь только тогда, когда приходишь домой и по требованию матери развешиваешь промокшую одежку на батарею. А еще важной частью экипировки были наручные часы. они были надеты на левой или правой руке -- по насторению, -- и находились между манжетой пуховика и основанием варежки, под двумя или тремя рукавами. Доставать их и смотреть на циферблат было проблематично, особенно когда смеркалось, но это было необходимо для того, чтобы ненаглядное чадо знало, когда вернуться домой, поближе к чаю с капустными пирожками...

Сейчас, идя по узкой, протоптанной в снегу тропинке, ты мысленно готов проклясть идущего тебе навстречу, потому что для того, чтобы разойтись с ним, не столкнувшись, тебе, сука, все-таки пришлось ступить в рыхлый мелкий сугроб,  глубиной-то лишь едва выше щиколотки. И ступаешь ты в него с отвращением, с какой-то липкой, зябкой брезгливостью. 

А почему? Ведь снег-то всё тот же. И небеса всё те же, что и десять лет назад, и порождают они точно такой же снег уже много лет подряд. 

Кстати, это уже вторая зима, в которую я почти не прикасалась к снегу. А когда-то мне казалось невозможным прожить зиму и не поваляться в снегу. 

Что со мной, черт побери?