В августе 1991-го мы были слегка отрезаны от мира. Слегка - это значит добровольно, с энтузиазмом. Мы создавали свой мирок в глухом лесу, в лагере - тогда уже бывшего - комсомольского актива, потерянные девочки и мальчики, те-кому-не-всё-равно, кто не стеснялся проводить время весело и интересно, в немудрёных тренингах, творческих вечерах (подготовкой к которым загонялись по 2-3 дня), с гитарами и шепелявящими кассетниками. Конечно, нам было неинтересно то, что за оградой - ибо в стране всё хужело, мы не могли до конца переварить это маленьким своим мозгом, нам не хотелось проблем более, чем "как сделать на сцене почти как настоящий взрыв?", "кто пойдёт собирать куеву тучу шишек для дня индейца?", "как закрепить канатку через реку?", "что положить на люстру и как сделать, чтобы оно упало на голову тем, кто придёт ночью мазать?" и классики типа "как сказать ему/ей, что давай встречаться?". Уже не дети - мы предпочитали играть в детей, в пику тем, кто предпочитал играть во взрослых со всеми вытекающими. И когда приехавший из города парень сообщил, что всё плохо, и танки, и рухнул нерушимый союз свободных и вообще непонятно, что будет - мы этого даже не услышали, не отфильтровали, потому что он сообщил ещё кое-что другое - и как это резануло нас, если б вы знали! Мы не могли думать ни о чём, кроме этого; мы отдались своему трауру со всем юношеским максимализмом, мы были потеряны для общества и немножко для себя, ибо не могли охватить умом такую несправедливость мироздания - позавчера стало так, что больше нет Цоя.
[204x200] vs [242x200]
Так получилось, что его смерть затмила для нас смерть государства. Просто в душе мы действительно были ещё дети.