Графомания не лечится, а жаль...

Я трус
И поверьте, кровожадные маньяки занимают отнюдь не самое высокое место в моем личном хит-параде страхов. Гораздо страшнее для меня домовенки, упыри и всякие другие зомби. А уж Тот-Кто-Живет-Под-Кроватью уже давно из детских ужастиков превратился во вполне реального персонажа.
(Я точно знаю, что под кроватью у меня жить невозможно, потому что пыль там протирается раз в столетие. Но мою фантазию это не останавливает.)
Из новых демонов – мальчик из фильма «Нерожденный». ( Я фильмы ужасов не смотрю, но куда ж денешься от рекламы в кинотеатрах?) Этот маленький подлец порой стоит около моей кровати (мне даже писать это страшно).
И как-то раз, когда он стоял около меня, я удивилась:
-- Слушай, - говорю, - а что ж сценаристы такие нелогичные? Ты ж вроде как в утробе матери умер, то бишь все зло в фильме должен творить недоношенный младенец. А тебе лет 10.
-- Младенцы дороже стоят, -- отвечает. – Да и работать с ними сложнее: то поесть, то пописать, то колики. Взяли меня, мол, хоть без коликов и младенческой отрыжки обойтись. Вот, стою, пугаю. Страшно?
-- Очень. А ты не мог бы немного подвинуться, а то свет от фонаря в окно падает, спать мешает? Вот, так и стой.
-- Бу!
-- Это еще что такое? Ты мне это брось, я пугаюсь.
-- Так я это… Я ж страшный… Вот, оправдываю грим.
-- А-а-а, понятно. Но ты тогда потише пугай, а то мне завтра вставать рано. Выспаться надо. Расскажи сказку, что ли.
-- В черном-пречерном городе…
-- Лучше помолчи. А то не поленюсь встать и выпороть тебя.
-- Ладно-ладно. Давай расскажу сказку.
-- Ну, давай.
-- Жила-была фея. Красивая и такая, знаешь, немного стервозная.
-- С феями такое бывает. Хотя принцессы еще хуже…
-- Заткнулась бы ты, что ли. Бу!
-- Слушаю-слушаю.
-- Так вот. И жила та фея, которую звали, скажем, как-нибудь красиво, например, Снегирина, в деревне.
-- Это уже интереснее.
-- Жила, пакостила соседям, но так, не без изящества: то у бабы Мани метеоритным дождем картошку побьет, то последнюю бутыль водки дяди Коли жар-птица унесет. Местные, конечно, Снегирину не любили. Даже как-то с вилами к ее избушке приходили. Но фея только посмеялась над ними. «Что, люди добрые, зачем пришли?» - вышла она к ним на крыльцо. Те роптать начали. Мол, чего ты нам гадости учиняешь. На днях у Ивановых теленок на мотороллер уселся, да и уехал. Сутки искали. Теленка недалеко от соседней деревни нашли, а мотороллер – главная ценность Ваньки Иванова – так и сгинул. Парень аж похудел с горя.
-- А нечего в машину влюбляться, слышь, Ванька! Что, девок мало? Как помешался на драндулете этом. Мимо проходишь, только и видишь: то Ванька его моет, то чинит, то просто сидит на нем и никого близко не подпускает.
-- А картошка бабы Мани? Это ж надо, горе-то какое: человека без запасов на зиму оставила! – послышалось из толпы.
-- Баба Маня не пропадет. Самогон, который она гонит, завсегда ее выручит. Так что себя лучше пожалейте, а не бедную старушку.
-- А я?! Меня-то за что?! – прокричал с надрывом дядя Коля, пытаясь трагично разорвать на груди старую рубашку. И продолжил с пафосом. – Да, я пью! А кто не пьет? Я, что, может, мешаю кому? Пусть твой попугай драный бутыль вернет, а то я за себя не ручаюсь!
Похихикала Снегирина и, прислонившись к дверному косяку, поинтересовалась:
-- Что, обездолил, бедолажный, без нее-то, без родимой самогонки бабы Мани? Ты не волнуйся, она еще столько нагонит, что твоим внукам хватит и еще правнукам останется. А ежели на Таньку, жену свою, еще раз руку поднимешь, попугай, который на самом деле благородная жар-птица, еще раз прилетит. И поверь, унесет все, что хоть как-то для опохмела подходит.
Так и ушли люди ни с чем. А что спорить? То, что Ванька дурак, так это все знают. Действительно, как влюбился в драндулет свой. Любку Петрову, вон, совсем забыл. Ходит девка вокруг него кругами, все только вздыхает. А пока Иванов - старший не съездил в город и не привез эту колымагу, как все у молодых хорошо-то было: везде вместе, всегда рядом. Чисто голубок с голубкою. Вся деревня уж к свадьбе готовилась, да, видно, расстроится дело-то…
А баба Маня? Пьянчужки на нее не намолятся: в любое время дня и ночи продаст бутыль. Дорого, конечно, но зато всегда. А вот в семьях клиентов о ней слова доброго не скажут.
Дядя Коля? Так здесь сказ короткий: дурак он и алкоголик.
Так и продолжалось: Снегирина пакостила, народ бунтовал, да только как-то вяло. Получалось, что страдали от проделок феи за дело. Так бы все и по сей день продолжалось, если бы как-то раз весной не приехал в деревню доктор.
Уже давно в деревне не было доктора. Как померла пять лет назад старенькая Антонина Сергеевна, так никто на смену ей и не приехал. Да и кому это надо? Деревня хоть и не маленькая, но все ж не город. А тут вдруг слух прошел, мол, будет доктор.
Молодого парня привез Иванов – старший, который ездил в город. Доктор вышел из машины и сразу стало видно, что погибель девкам местным – уж такой красивый доктор приехал – то: высокий, темноволосый, глаза прищуренные с хитрецой, а на подбородке ямочка. Чистый Голливуд.
Местные тут же приметили, что Василий (так звали доктора) приехал без супружницы. Да и на пальце колечка не было. Зашептались – зашушукались. И пока он обживался, да с народом знакомился, уже успели бабы поженить его на Глафире Петровне. Та, хоть и не молода уже (все-таки почти тридцать), но подходит Василию идеально: он – доктор, она – врач. Он – высокий, красивый, она – миленькая, маленькая, пухленькая. Да и сама Глафира не против была. В молодости феминизмом увлекалась, всех женихов распугала своими современными взглядами. А когда 25 лет ей исполнилось, поняла, что все мужики, которым она доказывала, что женщина – не рабыня для мужчины, а тоже человек, уже давно успели жениться на бабах поскромнее. Так и думала учительница, что в старых девах ей жить. А тут доктор этот.
Мужики только подсмеивались над бабскими планами, мол, не получится ничего у Глафиры. Василий даже и не смотрит в ее сторону. Однако ж самим стало интересно, чем дело кончится. И пока Глафира томно фланировала мимо дома доктора, вся деревня спорила: поженятся – не поженятся. Даже на проделки Снегирины особо и внимания-то не обращали: ну пакостит, пусть и пакостит.
Прошло пару месяцев. Глафира уже протоптала дорожку около докторского дома, уже и улыбалась ему, и томно глаза закатывала и даже на прием раз сходила. Но так как окромя косоглазия ( тоже весьма томного, потому что появилось из-за того, что Глафира строила глазки Василию), пожаловаться ей было не на что (деревенские феминистки вообще славятся своим здоровьем), то и толку от поход а к врачу не было никакого.
-- Ах, доктор, - томно косоглазя, вздохнула учительница. – Сердце что-то колит, -- взмах ресниц и вот уже рука доктора лежит на бюсте полноценного пятого размера, под которым еле-еле слышались медленные удары.
-- Давайте давление измерим, -- нахмурился Василий, пытаясь отнять руку от ходящей ходуном груди. Но деревенские феминистки не только здоровьем могут похвастаться, но и силой. Потому как по горящим избам таскаются и коней на скаку останавливают, как простые рабыни мужчин.
-- Ах, давайте-давайте. А еще знаете, бывает, в глазах потемнеет, -- грудь напоминала море в шторм. Рука Василия уже стала затекать. - И как будто прям щас сознание потеряю. С чего бы это, доктор?
-- Ну вы знаете, -- Василию наконец удалось освободить конечность, - причины разные бывают. Ну там, сосуды, давление.
-- Да? – уровень томности зашкаливал.
-- Да! – не выдержав, рявкнул Василий. С суровым видом он измерил давление, сообщил, что феминистическому здоровью ничего не угрожает, и выписал валерьянку.
В конце концов, стало понятно, что без схода всего бабского населения деревни не обойтись. Воскресным вечером в зале клуба собралось около пятидесяти женщин всех возрастов. Рассевшись, они приступили к обсуждению. Первым делом, конечно, выслушали горестный рассказ о походе к доктору.
-- Да что ж ты, дура, на давление-то жаловалась? – ругала несостоявшуюся любовницу баба Маня. – Надо было на что-нибудь аристократичное. Вот, при царе, говорят, все барыни от мигрени страдали. Хрен его знает, что это, но звучит красиво.
Бабы зашумели. Одни говорили, что вообще негоже мужику на здоровье жаловаться: кому больная-то нужна? Другие же были согласны с бабой Маней: «Ты б еще, Глафира, на желтуху пожаловалась!»
-- А делать-то теперь что? – расплакалась учительница.
Притихли бабы. Что теперь делать никто не знал. Пораженческие варианты, типа пригласить на танцы в клуб, в расчет не принимались.
-- А может, пирожки испечь и угостить?
-- Да что он пирожков, что ли, не видел?
-- А пусть она почаще около его дома появляется.
-- Да и так уже прописалась тама. Сколько можно-то?!
-- А давайте дадим дяде Коле бутыль самогона.
Бабы тут же притихли и повернули головы в угол, откуда раздалась последняя реплика. Там, развалившись на стуле, с пьяной ухмылкой сидел дядя Коля.
-- Дуры вы, вот ей-Богу, дуры. Да кому нужна ваша Глафирка-то?! Старая, глупая, и пирожки не испечет.
-- Да что ты говоришь, пень старый! – зашикали тетки, пока Глафира в голос рыдала от слов дяди Коли.
-- Короче так, либо вы мне бутыль выписываете, либо я все Василию расскажу.
-- Ну скотина, - прошипели бабы. После недолгого совещания решили бутыль все-таки выписать, а к ней добавить пару тумаков для науки. Бутыль стребовали с бабы Мани, а ответственной за физвоспитание назначили жену дяди Коли.
После науки, предвкушая уютный, пьяный вечер, дядя Коля, почесывая голову, задумчиво спросил:
--А что ж вы, дуры, к Снегирине-то не сходите? – после чего, получив дополнительный синяк, отбыл.
-- А и правда, чего ж мы к ведьме-то этой не сходим?
От слов до дела недалеко, и уже через пятнадцать минут во дворе Снегирины стояла целая делегация.
-- Ну, здравствуйте, - вышла на крыльцо фея. – Зачем пожаловали?
Вытолкнув вперед зареванную Глафиру, бабы затрещали, рассказывая про свою проблему.
-- А ты точно за него замуж хочешь? - спросила Снегирина у учительницы.
-- Ну, так, -- всхлипнула Глафира. – А почему бы и нет? А за кого еще-то?
-- Кончай реветь. И подумай, и посмотри вокруг. Может, еще кто на примете есть.
-- Да нету никого-о-о-о, - заревела учительница.
-- А Пашка – ботаник?
-- А что Пашка – ботаник? – удивилась Глафира. Пашка, вернее Павел Николаевич, работал учителем математики в деревенской школе. Худенький, рано начавший лысеть, он смотрел из-за толстых линз очков на этот мир, казалось, всегда с удивлением: такими большими глазами наградила его природа. – Да ну его. Я Василия хочу-у –у !
--Ну, знаешь ли, с доктором я помочь тебе не смогу. Слишком сильная у него карма. А вот Пашка - плевое дело. Да и не самый он плохой мужичок. Не пьет, по бабам не гуляет. Так что выбирай сама.
Подумала немного Глафира. С одной стороны, у Василия, конечно, и глаза с прищуром, и волосы блестят на солнце, и фигура как Сборной России по хоккею – чистый Голливуд. А что Пашка? Худенький, хлюпенький, только про формулы свои ненаглядные и может говорить.
А с другой стороны, этак вообще старой девой останешься. Уж надо брать, что дают.
-- Хорошо, согласна на Пашку, -- сказала Глафира, растирая слезы по щекам.
-- Ну и отличненько, -- пропела Снегирина. – Ты тогда завтра пирожков-то испеки и на работу отнеси. Угостишь его. А уж все остальное я сама сделаю.
Разочарованно разошлись бабы по домам. Одно ведь дело Василий и сказка – прям как у Бреда Питта и Анджелины Джоли. Только вот какая из Глафира звезда? А Пашка? Ну что Пашка? Скучный, серый, но неплохой в общем-то.
На следующий день Глафира принесла в школу целый пакет пирожков: и с капустой, и с курагой, и с яйцами и зеленым луком. У Пашки очки на лоб полезли от удивления. Дрожащими руками он доставал угощение, в то время, как бюст Глафиры томно изображал шторм. Через месяц и свадьбу сыграли.
А через неделю, когда деревня стала выходить из свадебного запоя, Снегирина на крыльце нашла букет цветов, подозрительно напоминающий невестин, и записку: «Спасибо! Павел».
-- Ну что, все получилось? – спросил Василий, целуя фею.
-- Ну да, все как я и задумывала, -- улыбнулась Снегирина, разглядывая его - чистый Голливуд.
-- С твоими талантами можно миром управлять.
-- Можно. А разница? Что там, что здесь – люди одинаковые, и страсти одинаковые. Но только чтобы миром управлять, надо огромную команду помощников нанимать. Ну их! Я лучше здесь, в родной деревне.
-- А что дальше по плану?
-- Катерина.
-- Это та, которая кривая-хромая-косая и даже на фоне остальных баб дура-дурой? Уж не замуж ли ты ее хочешь выдать?
-- Нет, замуж – неинтересно. Сделаю из нее политика. Она года через три у меня в президенты баллотироваться будет. А уж замуж как-нибудь сама выйдет.
-- Да, интересные сказки ты рассказываешь, -- зевнула я. – Так что ж, Пашка – ботаник получается сам попросил Снегирину помочь? А та уже и Василия вызвала, чтобы помог.
-- Ну да, -- призрак выглядел устало. – Они когда-то вместе в институте учились. Как-то встретились в городе, куда Снегирина ездила по делам, влюбились. Она его и переманила. На Глафиру Снегирина давно уже смотрела – ну до чего бестолковая баба. Пашка тут пришел, попросил помочь. Он же давно неровно к Глафире дышал.
Когда Василий приехал, Глафира вспомнила, что она не просто феминистка, но и женщина. Главное было вовремя вместо Василия Пашку подсунуть.
-- Здорово. Сам придумал?
-- Нет, девочка из «Звонка» рассказала.
-- А –а- а, понятно. Ну ладно, иди. Мне спать надо.
-- Ладно. Ну что, до завтра?
-- Нет. Завтра меня зомби будут пугать. Но ты тоже приходи. Но не просто так, а со сказками.
-- Пока.
--Пока.