Резкий звук - стук шаров. Зеленое потертое сукно, по которому раскатывается разбитая пирамида хорошо освещено тремя лампами. Фриц неторопливо обходит стол, натирая кончик кия мелом.
- Первый в правый угол.
Я согласно киваю, несильно затягиваясь сигаретой, и резким движением кия посылаю шар в лузу. Мы играем уже часа три. Количество партий я бросил считать. Фриц вторую неделю подряд вытаскивает меня в этот клуб погонять шары.

В первый раз я увидел его на вручении студенческих билетов. Дело было в маленьком студенческом театральном зале, декан факультета восседал на сцене за широким столом. Секретарь называл имена. Названный поднимался, принимал билет и рукопожатия декана. Я опоздал минут на десять, но сильно не переживал - моя фамилия никак не могла попасть в начало списка. Пробрался в зал и поспешил занять свободное кресло. Очередное имя.
Резкий звук – стук каблуков по деревянному полу. Высокий белокурый человек уверенно и широко идет к сцене. Жесткий, на каблук, шаг подкованных казаков по сцене раздается эхом в зале. «Забавно. Надо будет пообщаться», - отметил тогда я про себя. Остальные события, я уже не слишком четко помню. Знакомства с группой, преподавателями стерлись за эти годы. Только шаги Фрица, его уверенность все еще свежи в моей памяти.


Внешне Фриц напоминает солдата элитных частей рейха, настоящая белокурая бестия waffen-SS „Nibelungen“. За свою внешность он и получил такое прозвище в нашей студенческой компании. Нас многое объединяло уже тогда, поэтому мы быстро сдружились и не разошлись даже после учебы. Он часто приезжал в гости с бутылкой вина, не всегда предупреждая или предупреждая в последний момент, но меня такие визиты совсем не раздражали, я был готов его впустить в любое время.

Сигаретный дым висит над столом. Запотевшие бокалы с пивом стоят на столике. Пепельницы меняют часто, но наполняются они еще быстрей. Мы увлечены игрой, разговор идет только об игре. На улице давно стемнело, в баре клуба заиграли музыканты, разминаясь. Значит, скоро начнется ночное выступление стриптизерш. Шелест мела, удары шаров, прерывает девичий смех. Две высокие молодые девушки прошли в бильярдный зал. Про себя отмечаю стройную фигурку длинноволосой темной шатенки в облегающем темном платье. Мимолетный взгляд на подружку. Возвращаюсь к игре. Фриц, как раз установил новую пирамиду, разбивать которую мой черед. Девушки о чем-то разговаривают и громко смеются, отвлекают от игры. И мне все труднее становится не обращать внимание на шатенку - платье слишком соблазнительно облегает ее фигурку. Как мы с ними познакомились, не столь важно. Дальше затеялась долгая канитель легкого флирта, бильярдных партий, денсинга и развязных шуток. Вечер закончился ранним утром на пороге чужой квартиры, долгим поцелуем и моим обещанием позвонить вечером. Позвонить Хельге.

Уставший, я пошел домой, Фриц уехал еще раньше - проводить Джуд. Падающий снег в свете фонарей был похож на паутину в каплях росы. На улице было как-то особенно зябко и одиноко, точно я опять стою один в пустой квартире пасмурным осенним днем, слушая блюз дождя на подоконнике. В такие моменты ты всегда чувствуешь нереальность декораций своей жизни - это не ты, это не с тобой, это кино. Кино идущее в зале, где показывают черно-белые ретроспективы, где ничего, кроме попкорна и колы, не связывает тебя с реальностью. Впервые я почувствовал такое одиночество в лет двенадцать, когда неожиданно шум и суета класса, скрип мела по школьной доске резко затих, будто кто-то отключил звук. Класс, знакомые лица, да и я сам, все стало казаться театром. Театром с застывшими или чересчур статичными актерами. И можно встать и пройтись, и тебя никто не заметит. Ты только невольный наблюдатель уже свершившихся событий, словно шагнул на несколько секунд назад, туда, где властвуют Лангольеры.

Вот и тем утром меня захлестнуло похожее чувство. Сырые громады домов и никого нет на улице. Мне не хотелось спать, расхотелось домой, и я просто шел. Шел, оставляя следы на засыпанным свежим снегом асфальте. Незаметно для себя я дошел до парка, я понял это, когда пропал шум автострады. Длинный черно-белый коридор из ветвей деревьев уходил вдаль, конец его терялся за поворотом, словно это была дорога в страну грез.
Резкий звук - скрежет колесика зажигалки по кремню, слышно, как потрескивает табак в сигарете от сильной затяжки. А впереди - длинная белая дорога. Дорога, ведущая к обрыву.

Ныряю под своды деревьев, словно поезд, исчезающий в тоннеле. И я еду в этом поезде, прислонившись к мутному стеклу, безучастно смотрю на проплывающий пейзаж. Я уже давно сижу в этом грязном старом вагоне. Очень давно. Настолько давно, что успел срастись с его стенками. Тысячи разных людей присаживались на свободную лавку передо мной. Кто-то молчал и пропадал через несколько станций, кто-то заводил разговор. Они все сливаются в одного бесформенного и безликого попутчика. Ни дать ни взять - декорация к Another brick in the wall. Ты краем глаза замечаешь отсутствие человека рядом, и совсем не удивляешься, когда видишь его опять на том же месте. Каждый из этих моментов ничтожно короток по отношению к общему времени твоего движения к пункту назначения. Все, что тебя занимает, это мутное окно и одинаковый мелькающий пейзаж.

Причем этот состав проносится всегда в разное время. Не важно, какой разговор ты сейчас ведешь, или в какой, даже самой шумной и веселой, компании ты сейчас находишься - вarbarus hic ego, стук колес выхватит тебя в другую реальность, реальность мутного окна и грязного вагона. Ты просто задремал, прислонившись к равномерно качающейся стенке. Сон подарил тебе мир иллюзий.

Тебя накрывает чувство бесконечного одиночества, но оно тебя не угнетает. Ты его крутишь подобно детали, рассматривая с разных сторон, ища места креплений и стыков. Словно сомелье, проверяющий сорт приобретенного вина, медленно ворочая языком, пытаешь определить букет нового урожая одиночества. In solitude veritas. Ты даже увлекаешься процессом - тебе еще слишком долго ехать в никуда и ни к кому.

Скрип снега под ботинками, мокрые прикосновения снежинок к лицу. Тоннель внезапно заканчивается резким поворотом у старого вяза, нависшего над обрывом. Мальчишкой я любил на него забираться, что бы подразнить мать. Сейчас я иду по скользкому от снега стволу совсем по другой причине – с него открывается чистый вид на далекие огни центра города. Я Маугли, следящий за непонятной, но притягательной суетой людей. Вспыхивают и гаснут огоньки машин по артериям автострад, и - еще немного – и сам город начнет ритмично пульсировать, вдыхая и выдыхая воздух протянутыми к небу заводскими трубами.

Улетает вниз огонек последней сигареты, разбиваясь сотней искорок о ветки деревьев. Поднимаюсь на затекшие ноги. По пути домой покупаю новую пачку, тут же распечатываю, хотя так и не понимаю зачем, курить мне все равно не хочется. Придя домой, заворачиваюсь в одеяло и, свернувшись, засыпаю необычайно быстро. Проспал почти до ночи, иногда просыпаясь, но, так и не в силах встать, засыпал опять.

Хельге я перезвонил только через пару дней. С ней развивалось все достаточно медленно и неторопливо. Мы больше говорили и о чем-то спорили, чем флиртовали. Через месяц я получил согласие на ужин - у меня дома. И вот – ужинаем. Неторопливые беседы за едой и бокалами вина. Медленные ласки в приглушенном свете среди дрожания свечей. До дрожи тел уже недалеко.
Звонок в дверь. Чертыхаясь про себя, иду открыть. На пороге стоят Фриц и Сигур, уже навеселе. Романтический вечер, дрожь и дрожания летят ко всем чертям – от этой парочки не избавишься. Уже поздно, они явно намерены пробыть тут всю ночь и разъехаться только к утру. Если Фрица я еще могу отправить, он поймет, то Сигур слишком молод и беспардонен. Хельга готова идти домой. Проводил до ее квартиры – легкий поцелуй, слишком легкий. Захватил на обратном пути еще пару бутылок красного, краем уха прислушиваясь к стуку колес поезда…
Хлопок вытащенной пробки. Впереди длинная ночь. Ночь.