Продолжаем, что ли...

На очереди у нас---страстной цикл; на мой взгляд---один из прекраснейших в мировом искусстве.

Но, поскольку к древней красоте подходить нужно издалека, не спеша и смиренно, попробуем для начала выяснить, в какое время эта красота создавалась. Тем более, что я по своей рассеянности до сих пор не указала датировку мозаик, за что и была ощутимо укоряема.

Исправляюсь!!! Итак, наиболее вероятен конец одиннадцатого века. Дафнийские мозаики явно моложе и мозаик монастыря Осиос Лукас, что в Фокиде (захотите---и о нём как-нибудь расскажу, тем более, что там я была; там мне не пришлось посылать местных дворняг на поиски сторожа, искать дырку в заборе или ещё какое безумство учинять), и монастыря Неа Мони на острове Хиос, и уж тем более Софии Киевской; относительно фресок Софии Новгородской мнения расходятся; а вот мозаики Михаило-Златоверхого монастыря в Киеве уже создавались с оглядкой на Дафни, особенно это чувствуется в ликах Христа из Евхаристии и сцене Благовещения. Ну, Михайло-Златоверхий заслуживает отдельного разговора, а точнее---трагической саги в духе "Собачьего сердца", от гибели до "возрождения"...  

 Итак. Одиннадцатый век. Золотое время классицизма. Раны, нанесённые иконоборцами, постепенно затянулись; Византия сильна и едина, как никогда---ни до, ни после. Церковь следит за соблюдением канонов; церковь особо строга к ереси, наученная горьким опытом---издаётся Синодик, где подробно указывается, что является ересью и чего должно остерегаться; одновременно ведётся огромная работа по канонизации святых.  Империю, церковь и искусство тщательно оберегают от смут, новшеств и революций---и наступает покой и расцвет. Насколько империя едина, можно судить по развитию провинций: в нормальном государстве столица и глубинка не должны жить в разных измерениях, и в ту счастливую эпоху от Цареграда до самых до окраин создаются памятники редкой красоты и силы. Новгород и Киев, Грузия и Сербия, Кипр и Египет, материковая Эллада и эгейские острова---одиннадцатый век узнаётся повсюду, и повсюду столичная школа с любовью и почтением впитывает местные традиции.

Попробую наглядно объяснить место и значение Дафни в искусстве империи.

Сто тринадцать лет иконоборчества оставили страшные следы в истории искусства, но после них наступил взлёт, закономерный и долгожданный. Даже не взлёт. Представьте себе человека, пережившего тяжкую болезнь и наконец встающего с постели. Тело ещё не совсем его слушается, но в каждом движении---пусть даже неуклюжем, излишне размашистом---живёт восторг, счастье движения. Таким счастьем пронизано македонское искусство послеиконоборческого времени. Вспомните мозаики Софии Солунской, их звучные краски, их радостную пластику при некоторой сбивчивости рисунка. Ожившее искусство вставало на ноги...Теперь представьте, что выздоравливающий человек уже уверенно передвигается, тело ему послушно, но всё же его движения несколько скованны, ему ещё недостаёт сил и уверенности, и восторг уступил место привычке; но силы возвращаются, они уже проступают в манере держаться. Таковы мозаики Осиос Лукас и Неа Мони---строгие, чуть скованные, полные сдержанной силы и всё же слегка неуверенные...

Дафни---это не первые шаги выздоравливающего; это сила, грация и красота человека здорового, полного кипучей силы и вдохновения.

Впрочем, я опять заболталась. Своими глазами вы лучше увидите, что к чему; а так как надлежащая присказка уже затянулась, можно переходить к тому, ради чего разговор и затевался.

О сценах страстного цикла, находящихся в нартексе, я уже упоминала. Теперь речь пойдёт о Входе во Иерусалим, Распятии, Воскресении и Уверении Фомы.  

В северном рукаве, под несохранившейся сценой Воскрешения Лазаря, помещён Вход во Иерусалим. Торжественная и радостная сцена, открывающая страстной цикл и уже поэтому содержащая сдержанную тревогу; прообраз Второго Пришествия.

[542x699]

[699x563]

Существует два извода изображения Господа: в одном Он отворачивает лик от города, где крики "Осанна!" вскоре сменит вопль "Распни Его!"; реже, как в данном случае, благословляет народ, не глядя на апостолов. Не случайно из учеников изображены только двое---Петр и Иоанн; горожанам и детям с пальмовыми ветвями уделено гораздо больше внимания (а пальма---это не только "пальма первенства", знак мужества и победы, это ещё и "пальма мученичества"---то же самое, но несколько трагичнее) 

Из любви к ослам надо сказать следующее.  После того, как один из них ввёз Господа во Иерусалим, большинство ослов носят на спине отметину в виде креста; вот почему бить их палкой у многих народов считается тяжким грехом!

Против Входа во Иерусалим помещено Распятие.

Сцена мощнейшая, решённая донельзя просто; она невероятно хороша по рисунку, пластике, завязке.

Кстати, до Вселенского собора 692 года Распятие изображать вообще не дерзали (и я очень хорошо понимаю художников, у которых рука не поднималась на такое дело). Изображали ветхозаветные сюжеты: Жертвоприношение Авраама, Даниила со львами, в крайнем случае---Крест с агнцем у подножия. Когда же традиция изображения Распятия утвердилась, иконография стала усложняться не по дням, а по часам. Дафнийская мозаика---одна из очень немногих, где задействованы всего три образа (не считая несохранившихся фигур ангелов, закрывающих лица, и черепа Адама, совершенно по-человечески взирающего на происходящее). 

Убеждать вас, что дафнийское Распятие---вершина, до которой мировое искусство не поднималось ни дотоле, ни после, не буду. Незачем.  

[594x699]

Просто сравните эту мозаику с любым католическим распятием---где тело провисает, изгибаясь в предсмертной агонии, где из скрещенных ступней хлещет кровь, где страдание подчёркивается настолько, что выглядит отталкивающе. В православном храме не место ничему ужасающему или уродливому; и эта сдержанность в изображении величайшей муки производит куда более сильное впечатление. Прекрасное должно быть величаво...

И вторая вершина, после которой для меня померкли и итальянский Ренессанс, и почти весь классицизм (ну, может, кроме Александра Иванова), а красота античности воспринимается как бледное предисловие.

Сошествие во ад.

Тут я умолкаю. Описывать это так же сложно, как само чудо Воскресения. Скажу только, что весь долгий разговор о Дафни затевался ради того, чтобы показать честным людям именно это сокровище.

[488x699]

Напротив Воскресения в южном рукаве находится Уверение Фомы. Впрочем, тут уместнее греческое название "При дверях затворенных"

[438x600]

Иконография этой сцены сложилась довольно рано и сильных изменений не претерпевала. Да и чему тут меняться? Это тихий праздник надежды. Надежды на то, что Господь приходит к нам не только широко открытыми вратами Воскресения, с триумфом, но и сквозь затворённые двери наших сердец, сквозь неверие и уныние, спокойно и нежданно. Не случайно слова апостола Фомы, сказанные при этом явлении---"Господь мой и Бог мой"---расцениваются как одно из самых глубоких и прекрасных откровений; фраза эта гораздо сложнее, чем кажется на первый взгляд, это признание Господа не просто Сыном Божиим, но Вторым лицом Святой Троицы. 

И последний сюжет, о котором я до сих пор не упоминала, поскольку в праздничном ряду он стоит несколько особняком. Успение Богородицы. Праздник, который часто называют второй Пасхой.

Эта сцена входит в ряд праздников, расположена она над выходом из храма. А особенность её в том, что именно Успению посвящён и храм, и монастырь. Значение она имела исключительное. Несомненно, эту сцену исполняли те же мастера, что создали Распятие и Воскресение. Остаётся только пожалеть о том, что  прекрасная мозаика так плохо сохранилась; но и сохранившаяся часть даёт представление о простоте иконографического решения и красоте рисунка и композиции.      [показать]

[509x699]

Ну вот, знакомство с праздничным кругом состоялось. Но, поскольку я поставила себе задачу собрать воедино всё, что удаётся найти о дафнийских мозаиках, ещё пара бесед нам предстоит. Не пугайтесь---беседы эти будут уже не столь длинными...