Когда девушка кротка, как голубица, не визжит и не скандалит и вообще ведет себя прилично, — она убеждена, что это происходит от ее общего превосходства и оттого, что ситуация, в общем, в ее руках. И пока она тешится мыслью, что в любой момент может произнести стоп-слово, с ней успевают потихоньку сделать практически полным списком все то, на что она не давала согласия.
Сначала это выглядит как высокомерие, мол — что возьмешь с идиота, пусть пускает свои слюни на здоровье. Если надо объяснять, то проще убить и т.д. Позже это похоже скорее на брезгливость: физически омерзительно разговаривать с человеком, который не понимает вопросов, не может кратко и внятно сформулировать ни одну мысль и вообще медленно и неохотно соображает. То, что можно с трудом простить, к примеру, бестолковой бабе в регистратуре вендиспансера, невозможно простить мужчине. А самое гадкое, что он, вместо того чтобы кратко, по-военному ответить на вопрос, начинает торопливо и неуклюже доминировать. Это роднит его с бабой из регистратуры до состояния единого бактериального штамма.
Про любовь и всякие благоглупости вроде заботы и сострадания здесь речи не идет вообще, только про эффективное взаимодействие. Про сострадание речь закончилась много лет назад. Это быстро всегда происходит.
И вот сперва от большой гордости девушка не говорит с ним о чувствах, ничего про себя не объясняет, потому что не метать же бисер. Потом не говорит с ним вообще ни о чем, потому что невозможно слушать этот бред. И ей кажется, что, в общем, она надежно заизолировалась от мелких огорчений и кусать её за щиколотки через резиновые сапоги получится небольно. Ей кажется, что она неплохо устроилась в этих гнусных условиях.
Но её партнер т.н. ничего не знает про сапоги.
Он просто видит, что его не бьют тапком, и справедливо решает, что, в общем, все делает правильно, если ему на любую реплику отвечают «хорошо, делай как хочешь», и подпрыгивает все выше. А она беспечно позволяет ему все больше и больше, чтобы лишний раз не связываться, и наступает день, когда он допрыгнет туда, где сапоги закончились, например, до горла.