Глюкоген

Я открыл глаза. Темно. Ничего не видно. Чёрные плотные шторы задёрнуты так, как я их оставил. Из всех осветительных приборов вывернуты лампочки. Чтобы кому-нибудь не пришло в голову включить свет. В первую очередь, мне самому. Лучше в темноте натыкаться на стены, чем видеть. Кто-то со мной не согласится. Но этот кто-то – не я.

Я художник, как считают специалисты, сюрреалист. Мои картины считают самыми фантастичными из самых реалистичных. Почему я так рисую? А потому, что я так вижу. Почему на картине «Автопортрет» изображена акула с мольбертом? Потому что я так выгляжу. Воспитали меня ящерицы, их дети тоже ящерицы, а у моего друга есть два хобота: один зелёный, другой фиолетовый.

В абсолютном мраке я ориентируюсь гораздо лучше, чем при свете дня. Днём все предметы оживают. Иногда это начинает сводить меня с ума. Иду причесаться, а тут зеркало превращается в пальму, а щётка в ежа. Почему? А им так захотелось!

Кошмар! Мне же сегодня нужно съездить к своим ящерицам. Думаю, картин после этого опять наберётся на целую выставку.

В прихожей я зажёг свечку и заглянул в шкаф. О ужас! Здесь опять завелись розовые слоны! Ну, ничем их не выведешь! Они так всю мою одежду съедят!

Когда я вышел на улицу, мне беспрестанно приходилось стряхивать с себя оставшихся слонов. Даже стыдно появляться на людях в таком виде. Я взглянул наверх. Что-то птеродактили низко летают. Видно, к дождю.

Наконец, я нырнул в метро. Встал на эскалатор. Станция поделилась на две части. Слева всё было абсолютно белым, справа – непроглядно-чёрным. Слева очертания приобрели некую округлость, справа – острые углы и резкие чёткие линии.

Между чёрным и белым росла зелёная трава, из неё выползали, словно змеи, хищные лианы и оплетали, душили всё, что попадалось им на пути. А в центре всего этого безумия стояло нечто кошкообразное и играло на скрипке. Ему… ей явно не хватало струн, и она захватывала струны моей – и не только – души.

Она играла самозабвенно, явно не интересуясь своим доходом, а он был воистину впечатляющим. Я стоял и не мог ничего с собой поделать. Мне нужно идти, но я не хочу, тем более туда. Да и может ли струна уйти от своего скрипача?

Я мог ещё долго стоять, как столб, пока вдруг не понял, что мне срочно нужно вылить на бумагу своё больное воображение.

К ящерицам я так и не поехал. Вместо этого я, несомый неведомой силой, прилетел домой, где написал несколько картин. Первую я назвал «Слоны атакуют», вторую – «Перед дождём». Третья же – это мой маленький (3 на 4 метра) шедевр «В метро».

Искусствоведы называют меня гением. А я всего лишь так вижу и видел всю жизнь.