все слова о тебе прирастают к нёбу: оттуда — вглубь
водопадами красных рек
по ветвистым дорогам бронх,
проникая под самый луб,
под прочнейшую, без прорех,
бронь.
и выдавливаются из лёгких, фыркая и сипя —
как, скажи, мне всё это вычленить из себя?
может, стоило и привыкнуть бы, изменить не сметь —
или всё же кому-то сбыть,
ко краям подтолкнуть, тесня,
как пшеницы тугую медь
да в ладонях густой резьбы
смять?
целовать твои позвонки или родинки на спине;
как ни хочется закурить — я тебе обещала не.
или всё-таки не захлёбываться, а пытаться плыть погребённой под толщей вод как тот хмурый тяжёлый камнь, сводный брат литосферных плит? рви — податливый небосвод — ткань, серовато-протёртую, но блестящую, как бензин, ту, что делает тёплый снег в мириаде бескровных зим. пока воздух, свистящий в крыльях, добр, предсказуем, тих, пока можешь дышать и без или спрятаться в мирный грот — это может и проглотить, разевая громадой бездн рот.
между всем этим бредом — нитка, тончайшая шёлка нить; как ни жаль, иногда бывает ну очень уж сложно снить.
все слова о тебе оседают капельками на дни, мякоть губ, грозовую топь, только гнить и тлеть; что-то вертится и саднит, извиваясь у знака стоп — плеть.
утыкаться, себя не помня, побитым щенком в плечо — только ветру бы, чтобы не было
горячо.