День первый.
Сегодня первая пара у моих обормотов.
Детёныши... зверёныши: настороженные и колючие поначалу, теперь они едят с рук и ластятся, нашкодив. А я прикрываю, отдуваюсь на педсоветах, защищаю и ругаю матом, когда мы в своей «норе» - классной комнате, запертые для надежности на ключ изнутри. Или за углом, во время торопливых перекуров. Да-да, я не пе-да-гог, не соблюдаю кодекс «воспитателя юных умов», ну и что? Я - юрист, по образованию и жажде деятельности. Но вот попал же...
Мне всего-то 22... А они, здоровенные лбы, окружают со всех сторон, заслоняют от вездесущего ветра и протягивают зажигалки — разом. Как даме. Привык, больше не плююсь ядом, благодарю улыбкой и... прикуриваю от своего огонька. Потому что нечего. Да, я мелкий - каких-то метр семьдесят, но... Я мужчина, старше, опытнее, побитый жизнью, пусть это и не всегда заметно под моей дурашливостью, вечной улыбкой и легкомысленными драными джинсами. Директриса не раз уже пеняла за внешний вид. Да пошла она... Пока платят так, что костюмы — роскошь. Зато отмазка - не подкопаешься. Оно и хорошо: ненавижу дресскод. Рыжеватые волосы длиннее, чем положено. Кем положено? Куда положено? Отъебитесь или покажите правило для препода - «ходить стриженным под полубокс».
Привычно вспушив и без того растрёпанные ветром пряди, спешу по неровному асфальту тротуара. Свои-то детки не выдадут, вот только в учительскую за журналом всё равно надо... И наши старпёры с удовольствием настучат директрисе даже из-за двух минут после звонка. Потом Мать-генеральша с неменьшим удовольствием лишит премии. Нельзя... денег и так почти ноль, еле хватит за квартиру расплатиться. А ботинки протекают и горло болит перманентно. Ускорить бы шаг, да шатает нешуточно.
Чёрт... на хрена я вчера нажрался? Поругались, да. Опять. Игорь совсем охамел со своей новой работой: явился в час ночи, пьяный в дым, пахнущий приторными дешёвыми духами, и стал что-то врать про допрос потерпевшей. Знаю я этих... потерпевших. Видел на корпоративе. Я, значит, близкий друг детства, с которым он живёт из экономии средств, а Маши-Тани-Ирочки — флиртующая личная жизнь, и их можно законно лапать у меня на глазах? Сволочь.
На кой дьявол терплю? Давно не-любовь. Привычка. Пять лет на двоих. Мой первый мужчина. И последний — до сих пор. Хотя, если бы не несовершеннолетие некоторых... Блять, опять я...
Голова гудит, ноги ватные. Впереди серое пост-советское здание колледжа и пять пар.
И детёныши...
Успел в последний момент. На ходу сдирая куртку и толстый вязаный шарф, даже не причесавшись, хватаю журнал, тороплюсь к своим.
Врываюсь со звонком. Остолопы вскакивают с мест, дружно гаркая «Здравствуйте, Александр Василич!» Девочки, жеманничая, строят глазки, парни понимающе усмехаются, глядя на мой потрёпанный вид. Только один еле слышно шевелит губами. А я всё равно различаю - «Здравствуй, Саш...»
Поганец...
–Утро доброе! - преувеличенно весело, упорно отводя взгляд от тоскливых карих вишен. Как в песне, ага... только ещё сильнее бьют под дых, чем хрипловатый стон Краченцева. - Садитесь. Кто сегодня проспал?
Привычная рутина: отмечаю отсутствующих, выслушиваю новости, рассказываю сказку про вчерашний загул с приятелями. И не смотрю. Зато он - в упор, нехорошо прищурившись, на мою скулу. Блять... заметил. Хоть и приложил сразу же запаниковавший Игорёк к делу рук своих лёд, лёгкий синяк всё равно с утра проявился. Это я за «Пошёл на хуй!» получил. Или всё-таки за «Ненавижу»? Или за «Убери руки»? Не уверен. Не знаю. Знаю только одно: как же он мне опротивел... Утешает лишь то, что ему объяснять разбитую губу придётся дебильной «бандитской пулей».
Читаю лекцию, а впору завалиться спать прямо на парте. Теряю мысль по ходу, отрываюсь от конспекта — вижу, как мой... не мой! чужой! Макс что-то поспешно чиркает на бумаге.
Ловя вопросительный взгляд, осторожно кивает на листок. Что?.. А, понял.
Подхожу крадучись — спектакль для остальных, этот паразит неслышно посмеивается, опустив голову — и гаркаю как фельдфебель на плацу:
– Посторонние записки? Давай-ка сюда!
Для вида поломавшись, суёт в руки обрывок бумаги. Еле дожидаюсь начала короткой проверочной, чтобы незаметно вытащить из кармана добычу. Три слова : «Я его убью».
Вот так. С точкой. Никаких детских восклицательных знаков. Принятое решение, а не пустая угроза.
Поверх голов отчаянно мотаю головой и зову к себе — маню пальцем. Вспыхивает, заливаясь жарким смуглым румянцем. Уже нафантазировал что-то... малолетка озабоченный...
– Александр Васильевич, я... закончил.
Силюсь сохранить невозмутимость, хотя, глядя на него... не умею. «Учись, идиот!»
– Сейчас посмотрю.
Не вчитываясь, рисую пятерку на едва начатой работе и торопливо пишу «Не смей. Поговорим после третьей пары, на нашем месте».
Господи, как ему мало надо для счастья - несколько слов... Самое смешно, что и мне. И мне...
***
Похмелье прошло только после «Основ права» у программистов. Поневоле прошло: двадцать восемь парней, совершенно не считающихся с моим сопливым авторитетом, зато за что-то любящих новенького преподавателя, действуют отрезвляюще. И правда, за что так любят и прикрывают от других, не раз устраивая разборки из-за глупого бахвальства: «Смазливый как девчонка. Я бы его трахнул», ставшего с первых дней моей работы признаком крутизны у продвинутых «мачо» колледжа... Ну-ну, попробовали бы детишки не языками трепать, а подойти с этой целью. Один придурок - старше меня, после армии — рискнул хлопнуть по заднице, имбецильно улыбаясь «Извини...те, за свою девушку принял». Так потом долго соображал, что делает на полу, широко раззявив слишком большой рот. Меня никто обвинить не смог — не заметили короткий, без замаха, удар поддых.
А программисты... Может, любят за страстное боление на баскетбольном матче межСУЗовской спартакиады, может, за Ромку, которого я нашел в коридоре колледжа в свое дежурство — обдолбанного феназипамом и абсолютно невменяемого. Студента я тогда не сдал, вместо этого утащил на улицу, макнул ошарашенной мордой в сероватый придорожный снег (откуда только силы взялись на его-то почти двухметровый рост и широченные плечи...), пинками отправил домой — отсыпаться, приходить в себя после очередной несчастной любви и проглоченных в чрезмерном количестве колес. Может, за Женьку, которого пытался откачать, отчаянно матеря скорую помощь и вытирая кровавую пену с губ умирающего мальчишки. А может все проще — за анекдоты, порой без передышки травимые на парах вместо занудных лекций. Понятия не имею, однако факт остается фактом: все от программистов плачут, а я — смеюсь. Хорошие ребята, правильные. И своих в обиду никогда не дают.
Ромка сидит за первой партой и упоённо читает принесенную мною же книжку Перумова.
– Роман Иваныч!
– Ась?.. - рассеянный взгляд отрывается на минуту от упоительных приключений и тут же, близоруко щурясь, задерживается на порозовевшей от гнева скуле. Встает, нависает бесцеремонно и, не обращая внимания на насмешливые возгласы, летящие со всех сторон, хватает длинными пальцами за подбородок. - Этто что такое?! - грозно сдвинув темные брови.
Еще один...
Вырываюсь из обнаглевших пальцев и жестко командую:
– Сядь.
Послушался, однако теперь весь притихший класс уставился на меня — вопросительно и настороженно. Кажется, меня готовы защищать, еще сами не зная от чего... Так, не раскисать!
– Тебя не касается. Как и всех остальных. Продолжаем лекцию.
Не спорят, но, чую, пойдут узнавать по колледжу уже на перемене, откуда взялось «украшение». Ха-ха. До обидчика не дотянуться вам, мальчики. А меня вы не тронете. Хотя, конечно, виноват только я: терплю — значит, все устраивает. Ни хрена не устраивает... но — терплю.
Настроение стремительно катится на минус. Лекция идет вяло. Макс... еще одну пару нужно выдержать.
***
Я прихожу первым — срываюсь ещё до звонка с третьей пары, и, как был — в свитере и джинсах, морщась от сыплющейся с хмурого неба снежной крупы, спешу на «наше место»,.
Есть такое, да... Набрели на него случайно, еще в сентябре, блуждая по окрестностям в поисках неуловимого продуктового магазина. Тогда светило солнце, и я с затаённой радостью следил, как едва знакомый симпатичный студент, настырно увязавшийся со мной на большой перемене за "перекусить", рыщет по запущенным дворикам. Ещё бы тогда понять, что я запал, безнадёжно провалился в его лучистую улыбку и тёмные глаза, отливающие тёмной переспелой вишней... Но, я думал, Игорь — это всё, что мне нужно, на целую жизнь. Наивный дурак, зарывающийся в песок от собственных желаний.
Здесь, за горой кажущихся с виду неприступными деревянных ящиков, мы и курили в первый раз — вместе. Как и теперь, спустя четыре месяца.
Две затяжки — и запыхавшийся, тяжело дышащий Макс вот он, рядом. Смотрит тревожно, ощетинено: думает, начну уговаривать или ругаться. А я молчу и неторопливо курю дальше. Сигареты - не больше чем повод занять руки и губы, которые хотят совсем других прикосновений. Ни-за-что. Ему едва семнадцать. Он - убеждённый гомофоб в прошлом, воспитанный родителями в строгих правилах и косности. До того, как влюбился. В меня. Не знаю, откуда что взялось. Много чего про него знаю, но не это.
Я не стану портить ему жизнь. Максу слишком дорога его семья. И вообще... только потому, что мне зверски мерзопакостно и тошно, не поддамся искушению сделать шаг вперёд и прижаться к нему. Он выше, плотнее, сильнее. И - младше. На целую вечность. На свою наивную юность, ещё не запачканную ни предательством, ни цинизмом.
Докурил до фильтра. Дальше молчать глупо — у нас осталось всего-то 15 минут до следующей пары.
– Макс...
– Что?! - он готов к обороне.
– Не лезь в мою жизнь.
Блять... от обиды и боли, заплескавшихся в его глазах, хочется удавиться. Немедленно.
– Твою жизнь? А как же?...
Да, в этом тоже виноват я. В конце октября он нашёл меня здесь, сидящего на корточках и тихо поскуливающего от того, что разрывало на части. Вздернул на ноги, натянул свою куртку на вымоченную дождём рубашку. Отогреваясь в его руках, я сам не заметил как вылил тоску и безнадёжность на шокированного мальчишку. Макс разом узнал, что я — гей, живущий много лет с парнем, что мой мужчина мне изменил, да ещё имел наглость признаться после того, как трахнул меня, типа, в приступе нежности, вызванном долгим отъездом. У него закапало с конца через три дня. А мы — с самого начала — жили, не зная презервативов. Долгие анализы, унизительные вопросы презрительно щурящихся врачей венерички, тревога за себя и, как ни дико, за него тоже.
«Ошибка... такая ошибка... прости меня... люблю... жить не могу без тебя...»
Поверил? Нет. Простил? Нет. Но — терплю. Сам виноват. Сам.
Откуда взялись силы у этого юнца не расцепить рук? Разом признать свои чувства ко мне и дать утешение, в котором я нуждался? До сих пор удивляюсь. Но с того дня... всегда рядом. И я ведь всё понимаю. Только ни разу не набрался мужества оттолкнуть прочь, и в то же время не подпускаю ближе. Жестоко.... эгоистично. Сволочь я. Хуже, чем Игорь.
Может, пришло время взять, наконец, ответственность на себя, ммм?
– Да, мою. Не вмешивайся. Разберусь сам, — чеканя каждое слово, по возможности, холодно и резко.
Неожиданная улыбка — обнадеженная и яркая.
– Обещаешь?
Я застонал, запустив пятерню в волосы. Он опять не так понял... а приступ решительности прошёл.
– Обещаю... - покорно соглашаюсь и понимаю: это слово сдержу непременно. - Черт... – посмотрев на часы, – Опаздываем! Бегом!
И — наперегонки к колледжу, чтобы войти порознь, шифруясь от излишне любопытных взглядов. Его сумасшедше счастливое лицо согрело мне сердце.
День второй.
Мечусь по крошечной кухне, ругаясь сквозь зубы: сегодня гости, много. Нужно напоить, накормить и спать уложить — тех, кто не сможет переползти порог моего дома.
На плите тихо бурлит тушеная картошка, одуряюще пахнет на всю квартиру курица, щедро приправленная специями. Так... её пора снимать, готова.
Лихо дребезжит звонок — первые ласточки. Что-то рановато... Шипя от боли, сдергивая сковородку за чугунную ручку на разделочный стол. Посасывая обожжённые пальцы, спешу открыть дверь. За ней восемь парней, занесённых снегом, румяных, гогочущих.
– Здрасти, Александр Василич!
Вваливаются всей толпой, тут же заполняя под завязку и без того куцую прихожую. Отряхиваются, стягивают дублёнки, ботинки, просачиваются кто куда — на кухню, в туалет и в одну-единственную комнату.
Только он замер. Жарко пялится на мой рот, в потемневших больше обычного глазах... нет, этого я не видел! Снег тает на черных волосах, пушистых длиннющих ресницах, скатывается слезами на гладко выбритое лицо. Бездумно высвобождаю пальцы, провожу влажной дорожкой по его щеке, стирая капли талой воды.
И тут уже отдергиваю руку, понимая, наконец, что творю.
Он шагает ко мне, притискивая к двери туалета. Довёл...
– Нет! – шиплю, яростно вырываясь. – Раздевайся и проходи немедленно.
Дверь туалета толкают изнутри, с кухни летит разухабистое «Александр Василич, палёным воняет!»
Отпускает. Мучительно покраснев, наклоняется к шнуркам ботинок. Пальцы не слушаются, путают узлы. Твою мммать... Это была плохая идея — позвать детёнышей в гости... Или... не знаю.
Вылетаю на кухню, откуда позвали ещё раз, краем глаз замечая, как Макс судорожно одёргивает длинный свитер, прикрывая ширинку джинсов. От этого сносит крышу совершенно. Еле нахожу в себе силы вернуться к пригоревшей картошке.
Блять... хорошо, что на мне безразмерная футболка до середины бедра, выправленная поверх свободных домашних брюк...
***
Как же я надрался... В неверном свете бра с трудом различаю лица, едва слышу гитару и нестройно подпевающие голоса, но все ещё умудряюсь отвечать на шутки и даже толкать тосты.
Двадцать пять человек в лилипутской хрущевке, а я чувствую и ясно вижу только одного. Фокус пьяного сознания. Который... пользуясь общей шумной неразберихой, устроился на спинке дивана, позади, широко разведя колени в стороны, и привлёк — осторожно, но непреклонно – вяло сопротивляющегося меня опасно близко.
Сдаюсь почти сразу — не хватало еще заинтересованных взглядов в ответ на нашу возню. Мда. Оправдываюсь же. Я просто хочу — так. Моя голова у него на бедре. Стоит чуть повернуться —получится потереться щекой о ширинку, а, если исхитриться, можно и с хищной нежностью прикусить зубами сквозь джинсы возбужденный член... Сглатывая слюну, напряженно выпрямляюсь. Я себя не контролирую. Почти совсем.
Шиплю еле различимо: «Не ходи за мной!» Он понял. Не оборачиваясь, убредаю на кухню, где приходится курить весь вечер: балкона на первом этаже нет.
Там пусто, народ в комнате, радостно завывает «Не со мной» Чайфов. Два часа ночи... Соседи убьют. Завтра. Это всё будет завтра: гневные разборки, опустевшая квартира, а пока ноздри раздуваются, ловя преследующий весь вечер запах Макса — свежей кожи, тонкого парфюма, едва-едва — возбуждения.
Баран... на продымлённой кухне воняет только бычками из трёх пепельниц. Обессилено сползаю вдоль батареи на пол. Прикуриваю и закрываю лицо руками. Больше не могу... Сдамся. И что тогда будет с мальчишкой? Если бы он просто хотел трахнуться — пусть. Я тоже хочу. До вечной эрекции при одном взгляде, до трясущихся рук, до остоебеневшей дрочки по несколько раз на дню.
У меня с октября никого не было. Игоря я к себе так и не подпустил, удержав на расстоянии по самое пафосное финальное «Ухожу. Люблю, «но отвержен, но выпит, но изнурён». Цитата Цветаевой была тем более забавна, что мои ежедневные попытки выселить «любимого мужчину» из своей квартиры проваливались, пока ему родители не купили новенькую двушку... А скоро и поползли слухи о грядущей свадьбе с дочерью начальника.
Я погрузился в серую муть сожалений об обернувшемся пустотой: наших свиданиях украдкой, первом сексе, на который он меня разводил почти год, сентиментальных цветах, нежности, страсти и своей бывшей-когда-то окрылённости. О том, что он ушёл именно так: прикрыв свою задницу, запутавшись во вранье, превратив меня в психа, опустившегося до драк и истерик.
И мысли о Максе, неотступные и будоражащие, только ухудшали всё, потому что я твердо решил — ничего не будет. Я испорчу ему жизнь, а взамен мне нечего предложить, если самый близкий и родной человек в одну осень вынул из меня душу, предав так легко и непосредственно. Игорь ведь не был таким раньше. Может, это всё из-за меня?
«Меня не за что любить, нельзя любить. Я разрушаю всё хорошее в других людях».
Уже убедил себя. Осталось убедить Макса. Но, едва он оказывался поблизости, как я терял связную речь и способность соображать. Моя воля таяла. Пришлось упорно избегать встреч наедине. Уже месяц я не был на нашем месте и отводил взгляд в сторону, куда угодно: на синиц, пляшущих за окном, на исчерканную шариковой ручкой парту, на голые стены. Лишь бы не пойматься вновь на беспробудную потерянность в покрасневших от бессонницы глазах, лишь бы не сжималось всё внутри от тоски.
Но сегодня, собрав детёнышей для празднования 23 февраля у себя дома, я, конечно, позвал и его...
Батарея греет спину сквозь футболку. Мне все равно холодно... С сигареты на пол падает пепел и одновременно скрипит плохо смазанная дверь кухни. Ещё не отнимая рук от лица, знаю — Макс.
– Ты чего здесь один сидишь? - тихо, потому что полно чужих, а на «вы» меня называть разучился напрочь.
– Сейчас. Докурю и приду, - отрывисто, неохотно открывая лицо, но всё равно не глядя на него.
Решительные шаги ко мне. В поле зрения протянутая рука.
– Вставай немедленно! Давно не простужался?
Спорить глупо — действительно здорово просквозило, пока я пьяно страдал на ледяном полу. И сам вряд ли поднимусь... Ухватываюсь за ладонь, готовый к рывку. Но совершенно не готовый к тому, что поганец впечатает меня в своё тело, крепко прижмёт обеими руками и поймает губы яростным поцелуем.
Я ничего не способен сделать - ни с ним, ни с собой. Потому что хотел этого слишком долго — месяцы, разглядывая украдкой яркие узкие губы, идеально очерченные, самые-самые — его, мечтая о том, что однажды всё-таки узнаю их вкус. Блять...
Макс ни хрена не умеет целоваться, спешит, торопится, боясь, что оттолкну. Знал бы он... Подхватив подачу, впиваюсь в его рот, ненасытно, позабыв о конспирации. Под моим жарким напором твёрдые губы расслабляются. Так вот они какие — нежные, податливые, всё с тем же призрачным вишнёвым, от которого я так упорно бегу… бежал. Сегодня многое становится "в прошедшем времени"...
Невозможно оторваться даже на мгновение. Я и не отрываюсь... Жадно всасываю язык, прикусываю губы, ласкаю, теряясь в бешеном ритме поцелуя.
Пьяному сознанию не до сомнений. Пьяное сознание способно только на «О, да!» и «Ещё!». Ладно хоть молча...
А он быстро учится, чёрт побери... Сам не понимаю, как оказываюсь на широком подоконнике, ногами оплетая талию Макса, запутавшись пальцами в его волосах, плавно двигаясь навстречу напористым толчкам его бёдер. Несмотря на всё выпитое за вечер, я сейчас позорно кончу. И хер бы с ним — яркость ощущений зашкаливает, я слишком долго ждал, хочу — даже хотя бы так. Но за стеной толпа пьяных студентов... Надо остановиться... каким-то образом.
Трясущейся — от страха, от желания? - ладонью Макс неловко накрывает мой член и...
– Кхм... - я вижу стоящего в дверном проёме совершенно малинового лучшего друга Макса. - Вас там... ждут.
Уходит.
Макс будто не слышал ничего — тянется ко мне, отпрянувшему к холодному стеклу.
– Забей. Серый все знает.
Это он так успокоить хотел что ли? Достаточно протрезвев после визита посторонних на кухню в разгар нашего безумия, решительно отталкиваю Макса.
– Хватит!
Он не хочет отступать. Он хочет продолжить, не отнимая рук и губ. И я... Но не позволю. Едва не переступили черту. Нас видели. Серёга, оказывается, знает. О чём?
Соскакивая с подоконника, отхожу к самой двери, поправляю футболку, спрашиваю, не оборачиваясь:
– Что ты рассказал ему?
Боюсь, что он сейчас ответит - «всё», и я больше не смогу доверять, не сумею простить...
Он подходит, обнимает сзади — крепко и уже привычно, кладёт подбородок мне на плечо, прихватывает зубами мочку уха, отчего сразу же — мурашки по спине и вновь дёргается измученный неудовлетворённостью член, едва-едва унявшийся.
– Всё... - вздрагиваю, но он без паузы добавляет: - Что люблю, хочу, больше ни с кем — только с тобой...
Обессилев от обморочного облегчения и какого-то совсем позабытого счастья — первый раз сказал, вслух, а не только беззащитным взглядом, - прислоняюсь к его груди.
Выгнать бы всех к едрёни матери и остаться так, хотя бы на сутки. Для начала.
Рука Макса ползет под футболку, настойчиво поглаживая живот в опасной близости от завязок домашних брюк. Блять... я же не железный!
Выворачиваюсь, глубоко целую, запрокинув голову, жадно сплетая свой язык с его, и отпрыгиваю назад, распахивая дверь. В самом деле. Хватит.
***
Только в пять утра компания угомонилась. Предстояла задачка не из легких — разместить на двух диванах и одном полуторном матрасе двенадцать человек... все остальные, к счастью, свалили по домам.
Пятеро девчонок, хихикая и перешёптываясь, устроились вместе, двое ребят улеглись на полу, а на оставшемся диване разместились все остальные. Меня пацаны загнали к стенке, «чтобы не скинуть ночью или не задавить». Показав язык, рассмеялся вместе с ними: в самом деле, каждый из них одним пинком может меня в полёт отправить... Макс решительно мостится рядом. Не нахожу в себе сил на возражения, хотя сердце бухает в груди — он явно что-то задумал.
Спать придётся не раздеваясь: в квартире прохладно, а одеял на всех не хватает. Нас, например, Макс укутывает пустым пододеяльником.
Заслонив надёжной спиной от соседей по лежбищу, притягивает к себе вплотную. Чувствую сквозь слой одежды его стояк, который так и не спал. Мой член тут же заинтересованно зашевелился. Гадство... Не место и не время. Цыкаю на обоих, пригревшись, начинаю задремывать в сонной тишине. Народ отрубается быстро — водки было действительно много.
Прихожу в себя от тихого вжика молнии. Безбашенный... что делает, а?! Макс расстегивает джинсы и выпускает на свободу влажный член, одновременно стягивая с меня брюки вместе с боксерами. Куда только неуверенность делась... Закусываю костяшки пальцев, чтобы смолчать. Лишний шум — точно кто-нибудь проснётся, и тогда... Да что же опять вру-то! Мне нужно — до головокружения — чувствовать его на себе, в себе, всюду... Втирается между ягодиц, легко скользит влажной от спермы головкой по распалённой коже. Сжимает мой член, лаская жадными движениями. Я уже почти в ауте... только от его первых прикосновений, от сдавленного дыхания, от лёгкого шевеления губ на шее, по которому угадываю беззвучное «Хочу... хочу тебя... сейчас же.... чёрт!».
Запрокидываю голову ему на плечо, изгибаюсь как долбаная порнозвезда. Если кто проснётся, нас спалят с поличным на раз-два. Наплевать... Ещё бы застонать в голос, чтобы выпустить на свободу то, что напалмом внутри... Блять, тихо, без кошачьих воплей хотя бы! Подставляюсь всем телом под его руки, настойчивый жаркий рот. Макс, прихватив зубами ключицу, высвободившуюся из под футболки, зализывает укус и тут же ставит ещё одну метку — сильнее, жестче. Скольжение ладони на члене ускоряется, вторая рука лихорадочно мечется по моему телу, изучая, бессистемно исследуя и чутко ловя реакцию, задевает соски, возбуждённые в болезненную чувствительность. Не могу больше... Закусываю кулак до синюшных отметин и кончаю — долго, мучительно остро, всё равно оставаясь неудовлетворённым, потому что — мало. Наверно, с ним всегда будет — мало...
Развернувшись одним змеиным рывком, нахожу его губы своими, вкладывая в поцелуй всё, что чувствую, весь сумбур, для которого нет слов — нежность, смятение, благодарность, радость. Страх... Отвечает. О, как он мне отвечает... С трудом оторвавшись от припухших губ, забив на осторожность, сползаю ниже, облизываю вкусно набухшую головку и заглатываю перевозбужденный член — сразу, почти на всю длину, давясь от жадности, приноравливаясь к судорожным толчкам его бедер. Успеваю всего пару раз двинуть головой вверх-вниз по стволу, наощупь изучая языком откровенную географию проступивших венок, и горьковатая пряная сперма выплёскивается мне в горло. Макс не удерживает короткого приглушенного вскрика.
Притягивает к себе, подрагивающими пальцами обводит контур лица, целует беспорядочно, не справляясь с рваным дыханием, и шепчет снова и снова «Саа-шка... Сааа-шка...». Я молчу. Мне нечего сказать — слишком переполнен им, нами. Не расплескать бы это, не потерять, не забыть, когда проснусь... Прижимаюсь изо всех сил, прячусь от всего мира.
Стойкий "аромат" перегара и курева забивает всё остальное. Вот и хорошо... можно просто вытереться краем простыни. До ванной не добраться — мне слишком правильно здесь и сейчас, чтобы шевелиться.
Засыпая с ним, утонув в его запахе и близости, единственное, о чём прошу неизвестно кого: «Пусть так будет вс... ещё...»
Это ведь немного... Правда?
Светает...
***
С трудом отрываю голову от подушки. Я на своём диване, укутанный в одеяло по самые уши. Один. На кухне шумит вода, звенит посуда, негромко перекликаются голоса. На часах два пополудни. Теперь понятно, почему я такой... безпохмельный. А голова гудит, скорее всего, от температуры — чувствую противный ознобный жар. Простудился... не привыкать, вылечусь. Мне так хорошо валяться и знать — ещё два выходных в запасе... И ни единого провала в памяти.
Размышляю — о последствиях. Поздновато, конечно. Мне нечем оправдаться: не настолько уж был пьян, чтобы говорить о бесконтрольности, поддался своему желанию, забыв о клятвенных «Ни-ко-гда» и «Ни-за-что». Жалею? Ну уж нет! Даже если на этом всё, конец, буду помнить и жить дальше. Я теперь смогу. Потому что есть на свете вот такой Макс... Как он? Где? Что думает?
В приоткрывшуюся дверь просачивается объект моих мыслей. На лице настороженность — видимо, не уверен, как я себя поведу утром... или просто хочет сделать вид, что ничего не было? Отогнав кольнувшие сомнения, слабо улыбаюсь:
– Привет...
В два шага оказывается у дивана, порывисто склоняется к моему лицу. Уворачиваюсь от поцелуя в последний момент: представляю, как «благоухает» изо рта... Валится рядом, обнимая, шепчет быстро, без пауз:
– Серый на кухне, мы всё убрали, можно-я-приду-вечером?
– Да-а... - выдыхаю с облегчением, только сейчас поняв, насколько боялся его первых слов.
Всё иначе, словно мы поменялись - возрастом, опытом. Веду себя как впервые влюбившийся мальчишка... и чувствую так же. От полноты жизни хочется смеяться, дурить, бросать чепчики в воздух. Я счастлив... Макс вернется. Мою просьбу-молитву там, наверху, услышали.
День третий.
Прождал всю ночь, уснул только под утро, оглушив себя водкой. Не пришел. Позвонить — некуда. Идти искать — незачем. Потерял.
Конечно, я увижу его завтра, в понедельник - не верю, что случилась беда. Не смею надеяться, что он просто... Что?! Мама не пустила? Ха.
Заявление на увольнение написано. Я не сумею держать лицо, встречаясь с ним каждый день. Проколюсь. Крикну про свою боль. Ударю. Не в лицо — в стену. До переломанных пальцев. Чтобы заглушить это, убивающее медленно, но верно. А потом никакого гипса. Пусть...
Придушить скулящего мальчишку, который не хочет сдавать позиций и уговаривает подождать. Раздвоение личности. Нечего ждать. Некого. Не пришел. Не придёт.
Зачем проснулся? Во сне я не думал. Во сне я был не один...
Брожу по квартире. Без света. Температура уже за 38. Пусть.
Заболею и умру. Детский сад? По херу. Я так хочу: сдохнуть. Нет сил справиться с отчаянной тоской, придавившей тысячетонным грузом. В лепёшку. Самое поганое, что я выживу.
Звонок в дверь бьёт набатом. Неужели соседи решили разобраться за гулянку? Всё равно.
Не смотря в глазок, открываю.
Макс...
Застыв на пороге, жадно вглядываюсь в него. Молчу. Не могу...Ни слова... Осунувшийся, бледный, под глазами синяки.
Я, наверное, не лучше.
Не верю. Глазам не верю. Мальчишка внутри меня вопит от радости и облегчения, требует схватить и не отпускать. А я... молчу.
Макс решает всё за нас обоих: шагает в квартиру, задвигает внутренний засов на двери и сгребает меня в охапку, тяжело, со всхлипом дыша.
– Саш...
Молчу. Я готов расплакаться, как в детстве, когда меня нашла мама, заблудившегося в страшной ночной темноте дедова сада. Ещё не знаю, что случилось, но уже оживаю. Я больше не ходячий труп, не зомби — без души и тепла.
К рукам привязаны пудовые гири, не иначе: с трудом поднимаю, тянусь обнять в ответ.
– Где ты... был?
Пауза. Только наше дыхание. Щекой слышу его сердце, бьющееся пойманной птицей.
– Я... ушёл из дома.
Это настолько дико, что я заставляю себя отлепиться от него и смотрю — уже по-другому, замечая, наконец, огромную дорожную сумку и чехол с гитарой.
Вещи?..
– Ко мне? - спрашиваю, ещё боясь поверить.
– Да... Если не прогонишь... но я туда всё равно не вернусь! – и безудержным потоком — слова. О том, как он всё рассказал родителям. О слезах матери. О криках отца. О «Ты нам больше не сын!» О двух сутках без сна, пока не понял, что его ломают. Опять. Подстраивают под себя и под «нормально», любой ценой, всеми средствами. О том, как собирался, запихивая в сумку самое необходимое. Как шёл ко мне и долго не решался нажать кнопку дверного звонка. Потому что...
Его трясёт. В сухих глазах — глухое отчаяние. Я знаю его вкус. Я через это прошёл — у меня есть.... был отец, который не сумел простить сыну его «ёбаных извращений».
Целую — с налёта, неловко задевая зубами.
– Дурак...- в паузах между лихорадкой губ. - Кретин. Идиот ненормальный! Я тебя так ждал...
Вместо эпилога.
У нас много чего было — потом. И моё затянувшееся почти на месяц воспаление лёгких. И его терпеливый, бережный уход за мной. И первый секс — совершенно крышесносный, хоть и до колик смешной. И знакомство с моей мамой. И более-менее налаженные отношения с его родителями — почти через два года. Несколько съёмных квартир, которые мы сменили. Отмаз от армии. Моя работа. Его учеба. Ссоры. Примирения. Много секса. Кролики — это не только... Это еще и мы, ага. До сих пор.
Я схожу с ума от его улыбки. Я лечу его раны. Я его хвалю и ругаю. Разговариваю - обо всём. Молчу - вдвоём. Сержусь и смеюсь вместе с ним. Много смеюсь. Часто. Я его люблю. И всё взаимно. Уже 8 лет.
Знаете что... Я всё-таки верю в «навсегда», когда это касается нас.
ТАК НЕ БЫВАЕТ.
