Владимир Смолдырев


Из книги «Спираль Архимеда»

*

Ты мерещилась мне
в голубом оперении солнца,
в потемневших сугробах,
в мерцании долгих огней.
Оправдание ночи,
венок бесконечных бессониц,
ты сегодня опять на рассвете
мерещилась мне.
Были сонны черны,
были корни бугристы и цепки.
Канул камешек слова
в забытую Богом реку,
и светилось насквозь
деревянное кружево церкви
на остуженном ветром
онежском крутом берегу.
Я тебя, как шаман,
вызывал из немыслимой дали,
Из огня и тумана,
из света и снега любви.
Над бескрылым пространством
бескровные губы взлетали,
и всплывали как рыбы,
покатые плечи твои.
Дай приблизиться мне
к пониманию прочности мира,
к утверждению жизни,
во всех проявленьях её,
дай понять на прощанье
значение шёпота: «Милый»,
Дай принять за реальность
Хотя бы виденье твоё!
Дай понять красоту
из волн и откосов песчаных,
из рассвета и ночи
и долготерпения травы,
да увидеть зелёную
зябкую поросль печали
на оттаявшей вырубке
нашей далёкой любви.

*

Уходит последний трамвай,
и любовь уплывает лицом на холодном стекле:
гаснут луны и звёзды, и реки,
уснувшие в руслах…
И друзья, как туман, улетают
над жестокой стернею разлуки…
Покидает гнездо беспокойная птица
самолёт покидает утробу ангара
и крыльями блещет прощально,
жёлтый лист отвергает осеннее дерево.
Всё уходит -
Любимое и не любимое.
Всё течёт, как песок между пальцев
Сухой и летучий.
Города погружаются в ночь
умирают дома на пустынных постелях асфальта
человек остаётся вдвоём
со своею работой –
с мерцанием вечности
в мокром кустарнике мозга.
Всё временно, кроме работы, -
Женщины, небо, деревья,
Трава и цветы
и даже сама земля.
Итог распада и соединения,
Итог любви и ненависти
единственная женщина,
которая не изменяет первая,
единственная надежда,
которая никогда не кончается,
свет, что живёт после смерти
источника света.
Всё временно, кроме работы.
Любимая,
ты превратишься
в песчаную узкую отмель,
и волны тебя исцелуют,
и крыльями птицы овеют,
и весла тоски проскрипят над тобою
в уключинах ветра.
Ничто не удержит тебя –
поцелуи мои не удержат.
Ничто не удержит тебя –
даже память моя не удержит.
И новая женщина вспыхнет
на лезвии нового света
и новая песня родится
на дереве древнего слова.

ВЕНОК НЕСОНЕТОВ

Любимая, солнце моё, восходящая в пенях разлуки,
голос бога, идущего в лёгких нарядах созвездий,
вызываю тебя из пространства, забытого светом,
на окружности радуги, рухнувшеё на руки соснам.

Птица – сирин, летящая в синих сполохах сирени,
птица – феникс, говорящая в глиняном тигле гнезда,
опали меня пламенем, ветками вечности вспыхни,
остуди меня перьями, мокрыми от поцелуев.

Подари мне любовь с виноградными гроздьями грусти,
с журавлиным журчанием истоки печали,
подари мне любовь и позволь мне уйти незаметно.

Приютит и меня беспокойная лодка скитаний,
и блеснёт и исчезнет, как сон как летучая рыба,
золотистая россыпь песка над зелёными вспышками моря.

Золотистая россыпь песка над зелёными вспышками моря,
узкий берег, затерянный в бешенном поиске пены,
ты причал моих пальцев, причал моих губ обожжённых,
бухта радости, бухта дугой обнявшая море.

Если день – ты лежишь и беседуешь с небом и морем,
если ночь – ты блестишь голубыми откосами бёдер,
колыбель колыбелей, к тебе возвращаются волны,
катера подползают, форштевнем царапая камни,

на закате медузы, мои прапрабабки, проходят
и лежат, наслаждаясь теплом, от тебя исходящим.
Лидиянка, рабыня стихий, истощающих злобу,

сочленение пламени с пеплом столетнего снега,
я спрошу у тебя: кто придумал твои очертанья,
кто соткал твоё имя из шелеста грозных прибоев?

Кто соткал твоё имя из шелеста грозных прибоев,
из кочующих капель и шёпота горных обвалов,
из мольбы умирающих в жёлтой пустыне бессмыслиц?

Полотняная ткань тёмно - синих проталинах песен,
половецкое поле в потухших потоках полыни,
в этом имени всё: и бамбук и болгарская роза,
ритмы Кубы, тамтамы и кардиограммы торосов.

Перекрёсток огней, кульминация гаснущих звуков,
беспокойный и чахлый, больной белокровием колос,
в этом имени всё: нищета, сумасшествие, слава.

Слава тех, кто входил в лабиринты жестокого слова,
сумасшествие тех, кто запутался в дебрях палитры,
и ещё заскорузлые руки того, кто месил неизвестность,
кто слепил твоё тело из нежного гипса туманов.

Кто слепил твоё тело из нежного гипса туманов?
кто нарушил закон превращений и солнцеворота?
кто посмел превзойти и себя и людей и природу?

Эти плечи и грудь, эта странная линия бёдер,
этот свет, излучаемый тенью, и вечная тень междугорий!
Сам Тутмес, может быть, обласкал сновиденья Атона?
Сам Майоль, может быть, снизошёл до презренного гипса?

Кто бы ни был, и велик, и прекрасен, и жалок,
кто бы ни был, он был величайший преступник и ангел,
потому что нельзя не любить это крепкое зыбкое чудо,
потому что нельзя не погибнуть, влюбившись в безжизненный камень.

Ты безжизненный камень, бессмертный, безжизненный камень.
ты цветок, раскрывающий губы для влажного трепета неба.

Ты цветок, раскрывающий губы для влажного трепета неба,
ты цветок, напоённый сиреневым соком молчанья,
безответность, вознесшая голову над корневищами леса,
беззаботность, цветущая над муравейником муки.

Порождение леса, земли, перегноя и влаги,
порождение стебля, сосущего жёсткие соли,
ты живёшь вне пространства, вне леса, вне времени года.

Эфемера, подёнка, душистая лампочка ночи,
это культивируешь вечность в сосуде мгновения,
это ты превозносишь бутон над землёю и стеблем.

Если я подойду и нащупаю таинство молний,
и порву провода, подводящие острые токи,
что подаришь ты мне – только вздох аромата и только
ускользающий шарик смертельной серебряной ртути.

Ускользающий шарик смертельной серебряной ртути,
одинокая капля поэзии в море метала,
я ловлю тебя сердцем, вьюнками завьюженной крови,
паутиною пальцев, сплетенной под пологом песен.

Пусть убьёт меня блеск бесконечных твоих безразличий,
пусть убьют меня яды тяжёлых твоих испарений,
лучше смерть чем бессмертие желчно – зелёной пустыни,
лучше гром и гроза, чем покойное небо покоя.

Помутившийся разум, мудрец, отрицающий мудрость,
алогизмы банальностей, логика трёх потрясений,
принимаю, поэзия, точность твою и текучесть,

принимаю твою обнищавшую гордость любовниц,
и стучится ко мне голубая невеста – разлука –
чёрный день, порождающий белую ночь озарений.

Чёрный день, порождающий белую ночь озарений,
день бездомных видений, оплаканных арфами ветра,
ты пришёл, и массивные двери тоски отворились,
ты пришёл и бессильное сердце моё онемело.

Деформация времени, длинная дрожь отражений,
окисление золота в залах зелёного зова,
сухожилия криков моих перерезаны ржавым железом,
соловьи поцелуев заброшены в пекло сугробов.

Улетайте, мои лебедята, летите, летите, летите,
длиннокрылая лебедь, растившая вас, улетела.

Пересохли ручьи, и озёра, и реки рассветов,
превращается в тождество запах цветов и бензина,
и сияет в ночи плоскостями пластов чернозёма
борозда обещаний, засеянных зёрнами грусти.

Борозда обещаний, засеянных зёрнами грусти,
награди землепашца ржаным караваем надежды,
накорми голодающих верой в себя и в удачу,
избалуй изобилием жаждущих жалости женщин.

Позови и меня на труды долгожданного лета,
позови и меня на жестокую жатву июля,
зерна грусти моей обрати в золотые колосья,
обмолотом желаний засыпь закрома моих песен.

Пусть приходят к тебе и больной, и богатый, и бедный.
пусть приходят к тебе и талант, и бездарность, и гений,
и счастливый в любви и несчастный в любви пусть приходят.

Ты ничья. Ты любого, как мать, как жена принимаешь.
Ты ничья, потому что тебя разделить не возможно,
Ты ничья, потому что с тобой, как огнём, обладать не возможно.

Ты ничья, потому что с тобой, как огнём, обладать не возможно.
Ты ничья, потому что в тебе шевелятся спирали вселенных.
Ты и солнце, и ночь, и луна, и звезда, и реальность, и сказка.
Ты и лес, и трава, и поющие контуры грома.

Белоснежное яблоко с розовой кожицей смеха,
белокаменный кокон – дворец и тюрьма шелкопряда.
Я хотел бы тебя разгадать, но тебя разгадать не возможно.
Я хотел бы тебя разлюбить, но тебя разлюбить невозможно.

Ты - сама невозможность, пустой постулат параллелей,
аксиома капризов, курорт коронованный адом,
абсолютная истина, ложь и священная правда.

Ты моя, потому что в тебе полифония смеха и плача,
перекличка законов, случайностей и столкновений.
Ты моя, потому что во мне созревает твоё отраженье.

Ты моя, потому что во мне созревает твоё отраженье,
потому что любовь не зависит от рабства разлуки.

Это свет, что живёт после смерти источника света,
это сон, над которым дневные заботы не властны,
это сад, где растёт синеокая слива свиданий,
это синь, где поёт полевой соловей поцелуя.

Ты, которая знает, что звуки сливаются в песню,
ты, которая знает, что буквы слагаются в слово,
понимаешь ли ты, что и ты только формула сути,
только символ, в котором себя выражает природа?

Это сердце моё говорит в голубой полудрёме,
это губы мои заблудились в условности слова,
это руки мои прокричали из дебрей разлуки:
«Мы едины с тобой, как поэт и поэма едины».

Мы едины с тобой, как поэт и поэма едины.
Мы едины с тобой, как песок и пустыня, едины.
Якорь – цепь, неразрывно летящие в мокрую бездну,
Ливень – лес, непрерывно шумящие осени славу.

Ты и есть мой венок несонетов, соната, сверкнувшая в росах,
половодье, подмявшее серую отмель сомнений,
миллиметр, составляющий квинтиллионы парсеков,
миллиток, заряжающий аккумуляторы мозга.

Я придумал тебя и в тебе навсегда поселился,
стал частицей твоей, стал кристаллом твоих превращений,
насекомым, навек замурованным в бусах янтарных,
отпечатком животного, некогда пившего солнце.
Я в тебе, я внутри, в каждой букве твоей, в каждом слове,
в неразгаданном хаосе, в мудром хаосе природы.

В неразгаданном хаосе, в мудром хаосе природы,
в том хаосе, который из тысячи перестановок,
из десятков и сотен неведомых нам сочетаний
создаёт золотую гармонию жизни и смерти,
в этом хаосе мудрости все, что вы знаете, - чудо.
Чудо – дерево, чудо – река и рекой удивлённый ребёнок.
Чудо – женщина, чуда – пчела и цветок в поцелуе.

Чудо – всё, что вы видите, всё, что не видите, - чуду,
чудо – всё, что вы слышите, всё, что не слышите - чудо,
чудо всё, что вы знаете, всё, что не знаете, - чудо!

Синий крокус – чернильница солнца, пернатая прелесть апреля,
мы с тобой рождены на веселой весенней поляне,
на груди у планеты, забрызганной бликами счастья.
Мы с тобой рождены для того, что бы выпить рассветы.

Мы с тобой рождены для того, что бы выпить рассветы,
те рассветы, которым название горе и радость,
те рассветы, которым название юность и старость,
те рассветы, которым название дружба и братство.

Братство губ, братство тел – братство молнии с мякотью неба,
братство рук, утирающих горькие слёзы любимых, -
это кровные братья всемирного братства народов,
это нежные сёстры немеркнущей дружбы оружий.

Мы живём продолжением, праздником прошлого света,
перекличкою почек, почуявших схватки рожениц.

Мы живём для того, чтобы вырастить деревце детства,
для того, чтобы выстроить светлое здание веры,
для того, чтобы вычеркнуть вечное «но» недоверий,
для того, чтобы встретиться, выплеснуть мед и увянуть.

Для того, чтобы встретиться, выплеснуть мёд и увянуть,
для того, чтобы снова воскреснуть в медовом апреле,
я ищу отголосок гортанного говора грома,
возвращаю волнение в тихое стойбище ветра.

Как темна моя комната, словно кого - то хоронят!
Как печально по стенам течёт традесканция плача!
Как безвольно повисло твоё опустевшее платье!
Как печально, как двери от холода, съёжилась мебель!

Я кричу, но никто не услышит – дома и деревья оглохли.
Я зову, но никто не откликнется. Пусто кругом. Одиноко.

Только сон полнолуния плавает в олове леса,
только звон облаков возникает из меди рассвета,
только эхо кружит над землёй троекратным повтором:
«Любимая, солнце моё, восходящее в песнях разлуки!»

Любимая, солнце моё, восходящее в песнях разлуки,
золотистая россыпь песка над зелёными вспышками моря,
кто соткал твоё имя из шелеста грозных прибоев,
кто слепил твоё тело из нежного гипса туманов?

Ты цветок, раскрывающий губы для влажного трепета неба,
ускользающий шарик смертельной серебряной ртути,
чёрный день, порождающий белую ночь озарений,
борозда, обещаний, засеянных зёрнами грусти,

Ты ничья, потому что с тобой, как огнём, обладать не возможно.
Ты моя, потому что во мне созревает твоё отраженье.
Мы едины с тобой, как поэт и поэма, едины.

В неразгаданном хаосе, в мудром хаосе природы
мы с тобой рождены для того, чтобы выпить рассветы,
для того, что бы встретиться, выплеснуть мёд и увянуть.


У Владимира Смолдырева была яркая и короткая жизнь. Он успел выпустить всего лишь две книги стихов, «Венок несонетов» - последние стихи в его жизни.