Это цитата сообщения KROMIADI Оригинальное сообщение

Мифологема царя-жертвы. Николай II.

В колонках играет - October Falls - The Quiet Session

[321x404]
Мифологема царя, якобы принесенная в жертву за свой народ...
Просто логично завершает развитие монархической идеи в России. Ведь убийство царской семьи с самого начала для большинства выглядело именно так, особенно для самих убийц - недаром они с таким пылом оспаривали первенство в "подвиге" бессудного убийства пленных царской семьи, в основном женщин и детей. И в дневниках царя на идее искупительной жертвы основной контраст. И эта теория сегодня отстаивается многими вполне богословски образованными людьми и даже теми, кто занимает епископские кафедры...

Вначале следует начать с первобытной мифологии. Процитирую Андрея Десницкого:
"Мы обратимся к классической книге - "Золотой ветви" Дж. Фрезера. Ее теоретическая часть старомодно-материалистична, но в ней содержится огромный пласт ценнейшего материала, притом грамотно классифицированного. Фрезер показывает, что мифологема царя-жреца и одновременно царя-жертвы является одним из важнейших элементов мифологического сознания, универсальным для первобытных мифологий архетипом. Царь представляется носителем особой витальной силы, важнейшим действующим лицом при исполнении обрядов и залогом благоденствия своего племени. Когда он становится немощным, неспособным исполнять свои обязанности или когда его народ постигают невзгоды, он торжественно приносится в жертву ради процветания своего народа.<...>
Разве не видим мы, насколько живы эти мифы в российской политике, когда в течении нескольких лет главным критерием дееспособности президента оставалась крепость рукопожатия? Когда, наконец, рукопожатие окончательно ослабло, главным и чуть ли не единственным козырем нового правителя стали его несокрушимое здоровье и неукротимая мужественность, явленные на горном спуске, в истребителе, на подводной лодке - а к тому же и готовность решительно "мочить" всех супостатов.<...>
Но вернемся к Николаю II.
Вполне отчетливо мысль о том, что Николай II - "жертва за народ", звучит в богослужебных текствах РПЦЗ, посвященных памяти канонизированного императора (седален по 2-й кафизме):
"С любовию велиею к неблагодарным людем, принесл еси себе, великий страстотерпче царю, в жертву за народ твой, якоже рекл еси: аще потребна есть жертва за народ, аз жертва сия буду. Больше сея любве никтоже имать, fot кто душу свою положит за други своя". Читая такое, трудно удержаться от вопроса: кому, с точки зрения христианина, могут быть после Голгофы "потребны" человеческие жертвы? И в каком смысле положил последний царь "душу свою за други своя"? Ведь, как мы знаем, его смерть не остановила, да и не могла остановить уже вовсю полыхавшей гражданской войны и потому едва ли может быть сопоставлена с добровольной гибелью свв. Бориса и Глеба. Не слишком ли все это напоминает первобытные магические обряды?
Мне доводилось слышать, что такую жертву стоит понимать символически, как добровольное предание своей жизни в руки Господа. Конечно, с такими словами вполне можно согласиться. Но только отражают ли они настроение большинство сторонников канонизации? Сильно сомненваюсь.
Само по себе представление о том, что мученик, добровольно соучаствуя в жертве Христа, приносит искупительную жертву за себя и за других, не нова. Вот что говорил в 1918 г. на соборе патриарх Тихон по поводу убийства митрополита Владимира: "Мы глубоко верим что эта мученическая кончина владыки Владимира была не только очищением вольных и невольных грехов его, но и жертвою благовонною во очищение грехов великой матушки России" Кстати, мне совершенно неизвестно, чтобы подобные высказывания делались кем-либо из церковных деятелей того времени применительно к царской семье...
Видимо, эти слова как раз и следует понимать символически: речь явно не идет о том, что смерть именно митрополита Владимира или вообще чья-либо смерть была необходима для спасения русского народа, тогда как в рассуждениях наиболее убежденных сторонников канонизации очень часто звучит именно этот мотив. Повторяется он и в различных рассказах о "видениях", подлинность которых, надо полагать, будет по возможности изучена комиссией по канонизации.

В чем же основное различие? В том, что нынешние почитатели "жертвы за народ", в полном соответствии с теорией Фрезера, видят в царе совершенно уникальную личность, по сути, иноприродную всем прочим людям. Его жизнь или смерть играют решающую роль для судеб страны и народа, тогда как жизнь и смерть всех его подданных есть вопрос частный и второстепенный. Но христианское Предание - от первых веков и до наших дней не ставит память и почитание святого в прямую зависимость от его земного звания. Мученики и страстотерпцы в равной степени добровольно соучаствуют в жертве Христа, не потому, что в этом есть высшая необходимость, а потому, что на это их подвигла ответная ЛЮБОВЬ к Богу. Свидетельство их веры, надежды и любви воистину есть "семя веры", пример для окружающих и действенная мольба к Господу "не истреблять город ради десяти праведников" (Быт. 18:32)
Есть нечто провиденциальное в том, что императорская семья погибла точно такой же смертью, как тысячи других семей в России того времени, без суда и обвинения, без особого героизма и исповедничества, но с удивительным терпением и смирением. Не случайно до сих пор не стихают споры о том, кому принадлежат "Екатеринбургские останки" - царской или иной семье, столь же злодейски расстрелянной большевиками. Они полностью разделили судтбу своего народа и стоит ли теперь отделять их от него?
Итак, я полагаю, что мы можем канонизировать Николая Александровича, Александру Феодоровну и их детей только как нескольких из множества им подобных и именно по чину страстотерпцев, как это предлагается царской комиссией. Но и тогда необходимо будет тщательно продумать богословское осмысление этой канонизации. Случай слишком нестандартный, чтобы можно было поставить простой знак равенства между семьей последнего императора и, например, свв. Борисом и Глебом.
Остановимся подробнее на основных возникающих здесь проблемах.
1. Чем принципиально отличается семья последнего императора от всех прочих жертв коммунистического режима, многие из которых были столь же благочестивы и кротки по отношению к гонителям - в частности, от слуг и доктора Боткина, не отрекавшихся от своего звания, добровольно сопровождавших семью и вместе с ней расстрелянных? Отметим, что РПЦЗ почитает их наравне с императорской семьей, и такой подход выглядит гораздо логичнее.
Разумеется, здесь можно говорить о том, что и здесь царь со своей семьей символизирует весь народ, по-новому выступая в той самой роли представителя, о которой было столько сказано выше. Точно так же мы канонизируем некоторых убитых большевиками представителей духовенства, прекрасно сознавая, что это лишь немногие из необъятного списка. Однако в таком случае необходимо будет очень четко разъяснить, что канонизация связана не с особыми личными заслугами и не с иноприродностью царя, а с невозможностью перечислить всех невинноубиенных поименно. Тогда убитые в Екатеринбурге встанут в ряд с неисчислимым множеством других люде - и очень важно, чтобы они не заслонили собой этот ряд.
2. Как будет расценено отречение государя от престола, фактически приведшее к упразднению монархии? Назвать этот акт простой передачей власти от одного лица к другому никак невозможно по той причине, что едва ли кто-то, в том числе и сам государь, рассчитывал всерьез, что великий князь Михаил примет бремя самодержавия, и уж во всяком случае от него не было получено предварительного согласия. Наконец, нельзя не согласиться с доводами тех, кто видит в поспешном и парадоксально с юридической точки зрения отречении "за себя и за наследника" начало настоящего безвластия, приведшего Россию к неисчислимым бедам.
Древнерусский чин князей-страстотерпцев, как мы видели, был тесно связан с идеей жертвенного служения своему народу до последнего вздоха. Эта идея прояляется не в каждом житии - так, Игорь Ольгович был насильственно свергнут с престола и убит уже не в княжеском, а в иноческом звании. Однако в его случае имело место не отречение, т. е. самовольный отказ от возложенного на него служения, а смена формы этого служения под действием непреодолимых внешних обстоятельств (к Игорю не являлась депутация с просьбой об отречении, его просто бросили в темницу).
3. Идет ли речь о канонизации императорской семьи, как это говорится и пишется повсюду, или о канонизации простых мирян, какими они формально стали после отречения Николая II? Возникает некоторый парадокс: синодальная комиссия не усматривает в деятельности императора оснований для канонизации, видя их только
в терпеливом перенесении страданий после отречения, но канонизировать собирается все же именно императора, а не простого человека.
Вспомним, какие слова произнес Патриарх Тихон в Казаниском соборе г. Москвы 8 (21) июля 1918 г.: "На днях совершилось ужасное дело: расстрелян бывший государь Николай Александрович. Мы должны, повинуясь учению Слова Божия, осудить это дело, иначе кровь расстрелянного падет и на нас. Не будем оценивать и судить дела прежнего государя: беспристрастный суд над ним принадлежит истории, а он теперь предстоит пред нелицеприятным судом Божиим. Но мы знаем, что он, отрекаясь от престола, делал это, имея в виду благо России. Наша совесть примириться с этим не может, и мы должны во всеуслышание заявить об этом, как христиане, как сыны Церкви".
Обратим внимание, что св. Тихон ничего не говорит о жертве и отнюдь не дает восторженных отзывов о бывшем государе. Подозревать, что Патриарх не мог этого сделать по цензурным соображениям, не приходится: вся его речь пронизана пламенным обличением большевистского террора, ничуть не менее крамольного с точки зрения красной цензуры. Он говорит лишь о страшном беззаконии и о чистоте помыслов этого человека. Стоит только сравнить его слова с приведенным выше фрагментом службы РПЦЗ...
4. Какой была роль императора в Русской Церкви того времени? Этот вопрос обретает особую силу в связи с тем, что в манифесте об отречении ни слова не сказано о Церкви. Значит ли это то, что император, вопреки претензиям Павла I на главенство над Церковью, наконец, вопреки реальной практике синодального строя, был простым мирянином, не обладавшим никакими церковными полномочиями? Или эти полномочия государь просто сложил с себя, никому другому их не передав - и как тогда оценить этот поступок?
5. Видим ли мы в русской революции только внешнее влияние (запломбированный немцами вагон или жидомасонский заговор), ничем не объяснимую измену всего народа своему государю или в том числе и результат недальновидной политики самого государя? В последнем случае, как сочетается чин страстотерпчества с ситуацией, когда человек погибает сам (а вместе с ним и неисчислимое множество других людей) в результате, мягко говоря, собственной неосторожности? Пожалуй, это прямая противоположность идеям, содержащихся в житии первых русских святых, Бориса и Глеба.
Другие спорные моменты, например личная ответственность императора за расстрел 9-го января или распутинщина, не играют никакой ключевой роли. Человек, даже святой, грешен и склонен заблуждаться. Но без ясного и недвусмысленного ответа на изложенные здесь вопросы канонизация по чину страстотерпцев неизбежно будет вызывать только недоумение, будет выглядеть как чисто политическое лавированиемежду почитателями "жертвы за народ" и противниками всякой канонизации. А в народном сознании мифологическое осмысление этой трагедии, совершенно далекое от христианства, будет сочетаться с активным неприятием такой мифологии со стороны трезво и более критически настроенных наших единоверцев и сограждан. Пожалуй, относительно бесспорной могла бы стать канонизация наследника и великих княжон, по образу канонизации царевича Дмитрия. Но совершенно понятно, что такое решение не удовлетворит никого и потому вряд ли будет принято.
[413x516]
Трагедия русской революции действительно достойна богословского осмысления, а ее жертвы - церковного поминовения и почитания. Но ответ на страшный вызов истории должен быть продуманным и адекватным. Если же ответ будет дан поспешный и небрежный, то боюсь, что в случае канонизации императора именно древняя мифологема царя, принесенного в жертву за народ, будет проявлена в массовом сознании наиболее отчетливо, вне зависимости от официальной формулировки причин канонизации. Однако необходимо четко понимать, откуда эта идея берет свое начало и насколько она не соответствует христианской догматике и византийской модели государственного устройства, с которыми ее парадоксальным образом связывают.
Наконец, если нам требуется найти общецерковный способ почитания и поминовения всех жертв богоборческой власти, то почему бы нам не обратиться прежде всего к определению Собора 1918 г.? Оно, в частности, предписывает "установить по всей России ежегодное молитвенное поминовение в день 25 января (ст. стиля), или в следующий за сим воскресный день (вечером) всех усопших в нынешнюю лютую годину гонений исповедников и мучеников". Эта дата - день смерти митрополита Владимира, ставшей для участников собора своего рода знамением. С недавних пор это постановление стало исполняться на практике, и мне представляется, что придание именно этой службе особого, общецерковного и даже общенационального характера может стать важнейшим символом покаяния и поминовения.
Впрочем, дата может быть выбрана и другая, важно не это. Важно, что собор предписал нам поминать не отдельных людей, будь то митрополит Владимир или государь император, а ВСЕХ исповедников и мучеников, имена которых мы восстановить не в силах."

А. Десницкий, "Писание. Предание. Современность."