Когда летом заканчиваются все привезённые с собой книги, я принимаюсь за стопку подшивок журнала "Новый мир", лежащую на поленнице. Это странное чтение. Жёлтые страницы пахнут пылью, с них смотрят незнакомые фамилии и строчки странных, каких-то неуверенных произведений. Чтение бывает уверенным и неуверенным, и уверенное оно тогда, когда автор хоть чуть-чуть на слуху, и открывая его книгу, чувствуешь, что точно не окажешься в сомнительной компании, а неуверенность возникает тогда, когда автор слегка мутен, находится где-то между неизвестностью и андерграундом, и вовсе не представляешь, что от него ожидать. В этих журналах большинство произведений именно такие, несмотря на то, что именно в "Новом мире" начиналось восхождение всех запрещённых когда-то писателей.
На обороте одной подшивки нашёлся кусок стихотворения Вениамина Блаженного, глаза заскользили по строчкам, и возникло странное чувство déjà vu. Не отличаясь оригинальностью формы и новизной содержания, эти стихи задевают какие-то глубокие струны, которых редко хочется касаться, в них смесь есенинского декаданса и чёрного жизнелюбия Эдгара По, старческой душеспасительной проповеди и крупиц чего-то более глубокого.
Творческий мир автора - сочетание чёрного гротеска и переливчатой психоделии. Мотив жизни и мотив смерти играют в четыре руки, и трудно уловить, на мажорной или на минорной ноте подводится итог их причудливой вырисовке.
ЖИЗНЬ
Отдаешь свои волосы парикмахеру,
Отдаешь глаза - постыдным зрелищам,
Нос - скверным запахам,
Рот - дрянной пище, -
Отдаешь свое детство попечительству идиотов,
Лучшие часы отрочества - грязной казарме школы,
Отдаешь юность - спорам с прорвой микроцефалов,
И любовь - благородную любовь - женщине, мечтающей... о следующем,
Отдаешь свою зрелость службе - этому серому чудовищу
с тусклыми глазами и механически закрывающимся ртом -
И гаснут глаза твои,
Седеют волосы,
Изощренный нос принимает форму дремлющего извозчика,
Грубеет рот,
И душу (печальницу-душу) погружаешь в омут будней -
Тьфу ты, черт, я, кажется, отдал всю свою жизнь?!
* * *
Я поверю, что мертвых хоронят, хоть это нелепо,
Я поверю, что жалкие кости истлеют во мгле,
Но глаза - голубые и карие отблески неба,
Разве можно поверить, что небо хоронят в земле?..
Было небо тех глаз грозовым или было безбурным,
Было радугой-небом или горемычным дождем, -
Но оно было небом, глазами, слезами - не урной,
И не верится мне, что я только на гибель рожден!..
...Я раскрою глаза из могильного темного склепа,
Ах, как дорог ей свет, как по небу душа извелась, -
И струится в глаза мои мертвые вечное небо,
И блуждает на небе огонь моих плачущих глаз...
* * *
Так явственно со мною говорят
Умершие, с такою полной силой,
Что мне нелепым кажется обряд
Прощания с оплаканной могилой.
Мертвец - он, как и я, уснул и встал -
И проводил ушедших добрым взглядом...
Пока я жив, никто не умирал.
Умершие живут со мною рядом.
* * *
- Мы здесь, - говорят мне скользнувшие легкою тенью
Туда, где колышутся легкие тени, как перья, -
Теперь мы виденья, теперь мы порою растенья
И дикие звери, и в чаще лесные деревья.
- Я здесь, - говорит мне какой-то неведомый предок,
Какой-то скиталец безлюдных просторов России, -
Ведь все, что живущим сказать я хотел напоследок,
Теперь говорят за меня беспокойные листья осины.
- Мы вместе с тобою, - твердят мне ушедшие в камень,
Ушедшие в корни, ушедшие в выси и недра, -
Ты можешь ушедших потрогать своими руками, -
И грозы и дождь на тебя опрокинутся щедро...
- Никто не ушел, не оставив следа во вселенной,
Порою он тверже гранита, порою он зыбок,
И все мы в какой-то отчизне живем сокровенной,
И все мы плывем в полутьме косяками, как рыбы...
* * *
Боже, как хочется жить!.. Даже малым мышонком
Жил бы я век и слезами кропил свою норку
И разрывал на груди от восторга свою рубашонку,
И осторожно жевал прошлогоднюю корку.
Боже, как хочется жить даже жалкой букашкой!
Может, забытое солнце букашкой зовется?
Нет у букашки рубашки, душа нараспашку,
Солнце горит и букашка садится на солнце.
Боже, роди не букашкой - роди меня мошкой!
Как бы мне мошкою вольно в просторе леталось!
Дай погулять мне по свету еще хоть немножко,
Дай погулять мне по свету хоть самую малость.
Боже, когда уж не мошкою, - блошкою, тлёю
Божьего мира хочу я чуть слышно касаться,
Чтоб никогда не расстаться с родимой землею,
С домом зеленым моим никогда не расстаться...
* * *
Как обманчиво слово "покойник",
Оно вызывает больше тревоги, чем сто орущих мужиков,
Мужики поорут-поорут, успокоятся,
А этот так молчит,
Что у вселенной звенит в ушах.
...И лопаются ушные перепонки.
* * *
Беспризорные вещи умерших людей,
Те, что пахнут, как пылью, тоской,
Попадают к старьевщику или в музей
И на свалке гниют городской...
Беспризорные вещи, что помнят живых,
Их движенья, привычки, тела...
Сколько время им ран нанесло ножевых -
И прикончило из-за угла...
Беспризорный халат, беспризорный жилет,
На краю одиноком стола,
Беспризорная трубка - и пыль на столе,
И - щепоткою - пепел, зола...
Беспризорные вещи как вестники бед,
Их молчание, их серизна...
Что-то грозное есть в их бездомной судьбе,
Что-то вещее, ждущее нас.
* * *
Последний волк на территории цивилизованного государства,
На территории общества,
Где есть сортиры, бардаки, общественные
Учреждения.
Последний волк принюхивается к запаху
Поредевшего леса,
Прячет в лапы усталую голову,
Он спит или мертв.