Дважды привелось мне расслушать игру Архиповского: на сборном концерте в Доме космонавтов, открывающем этот юбилейный фестиваль, и на заключительном фестивальном концерте в районном Дворце культуры, где музыкант дал целое отделение. Оба раза я получил заряд невероятной эмоциональной силы. Архиповский напитал меня русскостью. Кажется, давно не рождалось во мне такого яркого и счастливого чувства гордости от того, что я русский. Архиповский сыграл на трёх струнах балалайки будто на всех струнах моей души.

Алексей Архиповский. МАМАКАБО-Коктебель-2007.


Вот Алексей выходит к зрителям. Смотрит в зал с некоторой застенчивостью. Садится и невзначай извлекает первые звуки. А они, эти звуки, являют собою не что иное, как любовь-ожидание, которую заметает вьюга-завируха. И чувств тревоги уже не избыть. Беспокойство усиливается. Как его заглушить? Ездой. Музыкант увлекает меня в эту езду – на санях, с колокольчиком. Мнится мне, что продираюсь сквозь буран, испытываю борение страстей. И всё-то русская душа: мятущаяся, расширокая, удалая, бесшабашная даже и какая-то горемычная. Она не успокаивается, не имеет отдохновения, но очень, очень его ждёт.
Приходит вздох облегченья: зиму сменяет весна. Вот уже струны балалайки отчётливо выдают звон капели. Тут надо бы музыку остановить – всё сыграно, нравственное очищение случилось.
Архиповский, словно подслушав эту мысль, прекращает игру, отставляет балалайку в сторону, а та – о чудо! – продолжает играть как бы без помощи музыканта, сама по себе: дескать, не наигралась, не назвучалась я.
Тогда он, откликаясь на её зазыв, подхватывает инструмент и пускает музыку наудалую. Пошла безудержная весельба, хочется вскочить с кресла и хотя бы притопнуть раз-другой, разрядить наплыв плясовых желаний, о которых Твардовский в своё героическое время воскликнул: «Дайте мне, а то помру!»

И опять скачка, но это уже не одинокая лошадка, это целая птица-тройка. С колокольцами. С неодолимой, доброй силой. Всё, что играет сейчас Архиповский, настояно на безмерной любви к Родине, которая, расширяясь, наполняет собой сердце – надо дать выход этому большому чувству. И Архиповский даёт: такая частуха начинается – не передать! Ах, невозможно вынести! Да сколько же ещё?!.
Тонко чувствует зрителя Архиповский. Струны его невероятной балалайки издают, как сказал бы Есенин, «будто по берёзкам в роще перезвон». Берёзовые звоны уводят меня в деревенскую избу, в которой слышу шутливое: «Тюх-тюх-тюх-тюх, разгорелся наш утюг». Но это всего лишь мгновенья, а за ними – вдруг нечто кавказское. «Асса!» – вскрикивает артист и от переполняющих чувств извлекает звуки из струн зубами. А балалайка, почувствовав полную слиянность с маэстро, перебирается к нему на плечи – и звучит! Затем – за голову. И звучит! Она веселится. И я уже не хочу говорить: играет Архиповский. Нет, я отчётливо понимаю, что передо мной двое: Художник и его Балалайка. И всё-то у них получается легко, без труда, словом – играючи.
А когда эмоции забирают Архиповского и музыкант не умеет, что ли, совладать с ними, он, словно уловив моё желание топнуть ногой да притопнуть другой, начинает частить ногами по полу, помогая своей Балалайке излиться в нас без остатка.
Кланяется Архиповский, кланяется и его Балалайка.
Но разве этого хватит? Ещё, маэстро! Дайте же Вашей музыки ещё!
И Архиповский даёт. Ему не жалко: слушайте, люди!
Моему внутреннему взору открываются русские просторы – ранимые, сквозняковые, но до боли родные.
Балалайка из нежно-лирического звучания набирает усиление. Вот приблизился конский топот и исчез вдалеке.
А музыкант, уже давший понять, что его Балалайка – живая, ведёт с ней диалог. Он ей реплику (не словами же!) – она ему в ответ. И я понимаю, что это он не столько с своей Балалайкой разговаривает – он аукается с моим сердцем.
Вот Балалайка Архиповского начинает звучать как целый ансамбль русских народных инструментов. А вот она звучит как орган в Домском соборе. Нет, это уже не игра, это колдовство.
Балалайка рвётся ко мне, страдает, плачет, очаровывает, шаманит и будто говорит: «Эх, что же вы наделали – меня потеряли!» Я понимаю: есть у неё право виноватить меня и таких, как я. И думаю: вот почему выстояла Русь во всех испытаниях, попущенных ей Господом, – в ней исток неумертвимый.
Всё! Не могу я больше слушать эту невозможную музыку моей Родины: жгучие слёзы застят глаза, невосполнимые потери давят зияющей пустотой.
Архиповский понимает, что творит со мной. И ослабляет накал чувств. Вижу, сидит шарманщик с шарманкой. Крутит музыкант незримую ручку – и шарманка играет. Слышны какие-то мелодические отголоски Европы. В самом деле, русская Балалайка – вселенский инструмент!
Вдруг звуки возникают сами по себе. Один. Другой. Музыкант будто не успевает уследить, откуда они. Справа? Слева? Однако забирает их в музыкальное единство и упивается гармонией, наполненной обертонами и нюансировками: от мощного, победного до едва слышимого, потаённого.
Из этой тайны выплывают заводные куклы, живущие в часах. Они появляются по кругу – приходит Новый год. И опять такое развеселье начинается-починается, не высказать! Ох, устали!
Тут, услышав ослабелый голос Балалайки, забили тамтамы – и веселье покатилось опять. Нет ему остановки.
А из веселья – вечные переклики мужчины и женщины.
Архиповский и его Балалайка думают о жизни, о любви, а сквозь эту их думу – вечный гон забот и волнений.
Жизнь стремительно летит, мелькает за окнами поезда. Тук-тук, тук-тук-тук. Мчится поезд. А кругом весна. Поезд едет по весне, по русской земле, торопится в незнаемую даль. У него-то заботы нет, его дело – ехать. Часики тикают. Хрусталь позванивает. Дорожное беспокойство – то радостное, надёжливое, то щемящее, сжимающее сердце.
Мощный аккорд из ниоткуда. Другой. Третий. И такая сила льётся сплошным потоком! А ведь это восток. Уж не Самарканд ли с его Регистаном, мавзолеем Гур-Эмира, ансамблем Шахи-Зинда? Балалайка! Да ты своя и на Востоке! Какая общежитийная широта живёт в тебе! И пляшут под твою музыку узбеки в своих тюрбанах, узбечки с лентами в волосах. А я любуюсь ими и горжусь, что в моей русской душе всем есть место.
Ведёт Музыкант свой разговор с Балалайкой. Продолжает. Длись, длись, их беседа! Пусть говорят они про Землю Русскую, про русскую радость и печаль. Пускай лечат нас «то веселье удалое, то сердечная тоска». Говорите, говорите, маэстро Архиповский, с своей Балалайкой, утешайте её. А когда не хватит у Вас утешального, пускай она поможет выверить строй Вашей души – чтобы Ваша слиянность с ней не кончалась, а всё была и была как очистительный эликсир для наших скорбных душ.

Щёлково, Дворец культуры. Источник