***
...В каждой такой примерочной -- дивные зеркала,
В них ты всегда чуть краше и чуть стройней.
Правильный цвет парчи и расстановка ламп:
Фокус простой, но ты изумлен и нем...

Ты примеряешь преданность -- сорок шестой размер,
Преданность как-то не очень тебе идёт.
Энтузиазм пестрит.
Снобизм безвкусен и сер.
Радость уместна разве что под дождём.
Искренность дорого стоит.
Глупость ещё вчера
всю разобрали -- модный сейчас фасон.
Ты остаешься в белье (беспомощность)
и в башмаках (хандра).
Отодвигаешь шторку, выходишь вон.
Смотришь с улыбкой, как расступаются
гости и персонал,
Молча идёшь мимо касс,
манекенов,
мимо полок с тряпьём
К выходу. А снаружи на плечи
вдруг ложится весна.

Смотришь на новый наряд и думаешь:
О! Наконец, моё.

***
мозаика на витраже соберётся в заповеданный образ господень,
и танцующие льдинки сложатся в слово «вечность»,
ты снова видишь: мальчик и ангел ведут беседу.
мир, - говорит ангел, - упавшая с неба и разбившаяся хрустальная чаша,
собери её в сердце своём, и будешь свободен,
ведь и сам ты – узор на чаше, небесный початок,
в момент крещенья скреплённый Его печатью.

мальчик с ангелом в мраморных руинах,
вокруг пепелище мира лежит, как скатерть.
и мальчик отвечает: как найду и чего искать мне?
как собрать мне целое, большее, чем его части?
ангел отвечает: с хозяйкой льдов не вступай в поединок,
не составляй на зеркале разума фигуры из льдинок,
но заставь их танцевать, и ты выйдешь из-под её власти,
и льдинки сложатся в слово «вечность», разделив твоё счастье,

ангел отвечает: стучись – и отворят, ищи – и обрящешь,
ибо что хочешь, то и получишь, ни больше, ни меньше,
посему желай волей Господа и собирай крупицы:
вытряхивай из рукавицы, вылущивай с-под половицы,
из каждого мужчины и каждой женщины доставай их,
из впечатлений, прикосновений, воспоминаний,
из каждого слова прочитанной книги, подслушанной речи,
из того, что ты любишь, что врачует тебя и калечит,
ибо и стебель, и зверь, и звезда есть крупица божественной чаши,
которые ты соберёшь и воедино склеишь,
и если не сделаешь это – хуже, чем если погибнешь,
а сделаешь – и никогда об этом не пожалеешь.

/ангел говорит: мать твою, парень, ты меня понял?/

маленькая сестрёнка мальчика идёт через выжженную чащу
рядом с братом, через пустыню мира, совсем босая,
крошка герда, гретель или навсикая
из долины ветров – история вечно одна и та же.
вокруг мутанты, мёртвая техника, чудовищные растения,
отравленная вода.
мальчик не помнит, откуда он и что говорил ему ангел,
мальчик не помнит ни про крещение, ни про чашу,
но чувствует, что есть нечто самое важное,
что он должен сделать на свете, и девочка говорит ему:
я знаю, ты вспомнишь, ты обязательно вспомнишь,
и мы улетим отсюда навсегда!

***
как ни брехал сивый мерин: god отмерян,
время разбилось, песок растёкся.
тело мое переломанное поднимает каренин.
что же ты сделала, ёксель-моксель.
и слёзы его летят на мое лицо,
и стучат, как далёкие лошади, цок да цок.
машинист разминает картуз: барин, она того-с,
плачет каренин, ревьмя ревёт паровоз.
слышу спросонья первый его вопрос:
ты соскучилась?

"холодок" во рту истекает, втекает в грудь,
потому что кончается год, истончается календарь.
я целую тебя наотмашь, принимаю в игру,
за тебя на излете отбив тепловой удар.
ты отводишь ракетку, и волосы лезут в глаза,
ты такой беззащитный, я на фоне твоем гюрза.
разбиваю часы: я для них отмерила год,
почему ничего не видно и поезд ревет?
и зачем надо мною рыдает смешной господин?
господи, дай мне сил. и уйди, уйди.

***
Мне мама сказала, мол, ты родилась в рубашке, а люди детей рождают с иглою в сердце. Поэтому жить им - так остро, и очень страшно. Тебе же, цветочек алый, бояться нечего. Здесь главное не признаться, чуть-чуть перекантоваться - тебя в восемнадцать живой заберут на небо.

И вот я жила, ни с кем почти не общалась, всё больше отмалчивалась. Когда прижимали к стенке (нашёлся такой, он потом из окошка выпал) - я била в лицо, зажмурившись и задохнувшись от смелости. Рубашка в комоде хранилась в целости. А я ломалась: вот мне бы в Иртыш купаться, в колготках до ночи в подъезде стоять с парнями. Но мама смеялась - задать бы тебе, Настасья, да разве ж ангелов можно пороть ремнями.

Моим отметкам завидовало полкласса, над внешним видом смеялось, поди, полмира. А я рвала календарики на восемнадцать частей, не слушала первый альбом Земфиры - настолько была одержима всем тем, что снилось. Вот осень ранняя, август ранен, и мне восемнадцать, со мной ничего не случилось.

Открыли мы тот комод, достаём рубашку. А в ней, словно море, во всю её ширь - прореха. И тут появляется храбрый смешной портняжка, с искристой иглой, и латает меня - для смеха, наверное. Может быть, и с корыстью. А может, с любовью, я, видимо, не врубилась. Теперь вот живу с заплаткой на месте сердца. А небо - оно с тех пор мне почти не снилось.

***

абстиненция по 10 часов в сутки:
не спасают мальчики абрикосовые и персиковые суки;
не отвлекают письма из лондона и размышленья о сути их;
вены пульсируют бешено, думают - а перенесут ли
еще 10 часов вне твоих рук?
не выдержат вдруг -
взорвутся и выпачкают всё вокруг
газированной кровью с кусочками облаков и луны,
которыми лечат боги таких больных,
как я: снаружи спокойных, внутри бешеных.
возьми моё сердце, любимая. проголодаешься - съешь его,
захочешь пить - выжми, как апельсин.
и - будь осторожна - губы не прикуси,
впитывая вкус тростникового сахара, соли морской, перца
розового и немного - тимьяна. в общем, вкус сердца,
которое медленно вялит ежедневная абстиненция.