Глава 8. Выбор стези
Не помню ни имени, ни фамилии артиста кино, который помог мне определиться в жизни. Да и видел-то я его всего дважды: когда после первого тура творческого конкурса во ВГИКе возвращался «к себе» на вокзал и потом в кино, в крохотной роли журналиста в фильме, название которого тоже не сохранила память.
В тот, первый, раз он, видимо, долго смотрел на потерянного молодого человека, тупо смотрящего в грязный пол троллейбуса, и решил развеять его тяжкое осмысление бытия.
- Едем из ВГИКа после провала?- спросил он, тронув ногой носок моего нечищеного ботинка.
- Провала не было,- очнулся я.- Просто мордой не вышел.
- Морда для артиста кино штука почти определяющая. А чем твоя не подошла?
- Не знаю. Сказали, что похож на татарина, а им нужны чисто русские лица.
- Очередной бред. И тебя даже не слушали?
- Да нет, я читал басню, и отрывок из «Калхаса».
- Сказали: спасибо и прощай?
- Сказали: подожди в коридоре.
- А в итоге?
- Руководитель курса сказал, что может оставить меня вольным слушателем. Можно будет приходить на все занятия. Только пока без стипендии и без общежития. Потом, может быть, что-то будет, если кто-то отсеется. Надо ждать.
- Понятно. А потом - годы без ролей, десятки пустых проб, месяцы ожидания звонков от помрежей… Проклятое дело ты себе выбираешь.
- Почему?
- Потому. Я этот ВГИК закончил сразу после войны. Снялся в трех картинах. Самую крупную роль можешь сейчас увидеть в любом кинотеатре. Двенадцать секунд в кадре и реплика из трех слов.
- Ну, не у всех же так…
- Иначе только у редких и очень наезженных. Ты из редких?
- Не знаю. У меня один знакомый киноартист есть, он хвалил.
- Кто такой не вспомнишь?
- Василий Бокарев!
- Дядя Вася… Двадцать минут в кадре за столько же лет… А ты вообще кто по жизни? Или сразу из школы? И откуда сам?
- Я школу рабочей молодежи закончил в Ярославле. А так – слесарь четвертого разряда, сейчас лаборантом службы наладки работаю, испытываем котлы и турбины на ТЭЦ, ремонтируем приборы… Иногда печатаюсь в газете…
- Про котлы и турбины?
- Нет, фельетоны пишу на начальников.
- И печатают?
- Два уже напечатали.
- Так куда же тебя несет-то, слесарь четвертого разряда?
- Пока не знаю…
- В Крючковы хочешь выбиться? Или в Кадочниковы? Слава Семена Нариньяни не устраивает? А зря. Тебе еще далеко ехать?
- Да мне все равно. Я пока на вокзале живу.
- А я у жены на иждивении. И уже приехал. Будь здоров! И не губи себя вольным слушанием, потому что, если бы ты сразу зацепил, морда была бы не причем…
Он выскользнул через заднюю площадку и пошел в обратную сторону, но потом оглянулся на троллейбус и дважды ткнул пальцем в сторону здания с афишами у подъезда. Я пожал плечами, мол, не понимаю. Он еще раз показал на афишу, потом на себя и развел большой и указательный пальцы как делают, когда хотят сказать про что-то маленькое. Я понял, что это кинотеатр и там идет фильм, где он в очень маленькой роли. Я, было, рванулся к выходу, но дверь застопорила дама с коляской, и едва я помог втащить на площадку ее детский тарантас, троллейбус схлопнул створки и набрал ход. Следующей остановки не было очень долго, троллейбус поворачивал то на одну улицу, то на другую. Наконец он встал, я вышел. Ясно, что назад надо было идти по ходу троллейбусной линии. Но ноги почему-то начали дрожать и подкашиваться, а на горло накатывала тошнота. «Ну, вольный слушатель четвертого разряда!.. Вчера чуть в штаны не наклал, сегодня блевать тянет… И на хрен сдался мне этот ВГИК!»
Добрел через тротуар до ближайшего дома, прижался спиной к теплой шершавости его стены и, чтобы унять тошноту, закинул голову. Перед полуприкрытыми глазами смутно неслась череда людских голов. И пока я сколько-то минут пережидал нахлынувшую слабость, ни одна не повернулась в мою сторону. Кто это сказал: «Мне уже восемнадцать и ничего еще не сделано для бессмертия!?» Мне уже девятнадцать и знают только на Северной подстанции, в Службе наладки, в столярке, пацаны в Полушкиной роще… Да, и еще несколько человек в газете «Северный рабочий»! Но все равно мало! Значит, надо менять жизнь… Менять что на что? Нынешнее ничто на нечто? Кто такой Семен Нариньяни? Хрен его знает. А Николая Крючкова или Михаила Жарова знают все, и эту славу им дает кино – в смысле славы «важнейшее из искусств». Но для этого надо быть «редким», а я сразу мордой не вышел. Хотя не выгнали после первого тура, а предложили приходить на занятия. С вокзальной скамейки на лекцию, оттуда опять на скамейку, если найдешь…Или жениться на какой-нибудь московской дурочке?»
Скамейка на Ярославском вокзале нашлась. Присел. Неожиданно для себя задремал. Очнулся от голоса диктора, объявившего посадку на поезд до Ярославля. Сзади кто-то хлопнул по плечу. Оглянулся – Виктор Курапин из «Северного рабочего».
- Проспишь поезд. Пошли.
- У меня нет билета.
- Договоримся с проводником.
- Вообще-то я учиться сюда приехал.
- Учиться на вокзале по карманам тырить?
- Чего это? Я во ВГИК поступил. Правда, вольным слушателем.
- Значит, не считается. Поехали, поехали домой. - Он подтолкнул меня в спину на выход, и я почему-то не заупрямился.
Проводницу, худущую, задерганную жизнью тетку Курапин уговорил быстро, сунув ей за ворот форменной жакетки десятку.
Когда поезд уже тронулся, я вспомнил про чемодан, оставленный в камере хранения. Дернулся выскочить на ходу из вагона, но проводница оттерла меня худым задом от двери: «Убиться хочешь, дуралей!?», и я быстро успокоился: все равно скоро вернусь на учебу.
Вернулся через месяц. За просроченное хранение фанерного чемоданчика заломили такую сумму, что пришлось махнуть рукой: «Хрен с ними - с деревяшкой и старенькой рубашкой!» Тем более, что денег было только-только заплатить за квартиру, а ведь и есть еще что-то надо.
Через день выяснилось, что кроме всего прочего придется платить за дорогу, потому что с квартирой через ярославских знакомых удалось устроиться только в Клину – не ближний свет от Москвы. И хватило меня на поездки туда-сюда всего на неделю. К тому же выяснилось, что вольный слушатель на актерском факультете никому не нужен. Ни в каких списках я не значился, потому что, кроме одного прослушивания не сдавал никаких экзаменов. А когда, наконец поймал мастера и спросил, что мне делать дальше, он пожал плечами: «Хочешь, ходи на занятия. Не хочешь – воля твоя».
Хотел ли я?
И да, и нет. Хотел, потому что все уже в Полушкиной роще, на работе в Службе наладки и в редакции «Северного рабочего» знали, что я уехал учиться во ВГИК на киноартиста… И, если вдруг вернусь – вот будет смеху. А нет, потому что после того разговора в троллейбусе я как-то уже поостыл к актерской профессии – слишком много в ней случайного, а мне подавай всё и сразу! А потом безденежье, эти многочасовые поездки из Клина в Москву и обратно, какое-то безразличие мастера «Хочешь – не хочешь…» Да пропади она пропадом такая жизнь! И я вернулся в Ярославль. А скоро опять в Москву, но уже на службу в Армии.
И вот что теперь думаю о своем несложившемся актерстве. Хорошо, что оно не сложилось. Не стать бы мне большим актером. Не потому, что «не вышел мордой». Не хватило бы одержимости, которая нужна для этой профессии. Хотя вообще-то я человек одержимый, что в полной мере проявилось в журналистике. Но до этого еще должно было пройти три года.
А потом, что такое киноактер? Человек, зависимый от тысячи случайностей судьбы, которая то вознесет, то бросит. Вспомним судьбы Татьяны Самойловой, Ирины Печерниковой… Они ли не были на пике славы? И чем кончили? Одна попыткой суицида, другая уходом в запой, потому что рано стали отработанным для режиссеров материалом. И они лишь пара из сотен других судеб. Поэтому и сейчас считаю верной пришедшую еще тогда мысль: «Чтобы остаться, надо вовремя уйти», чему тоже есть сотни примеров.