***

мне скучно в одиночестве твоём
таком небесном и таком земном.
своё существование и только
оправдываю алкогольным сном.

и ни одна не чувствуется боль
сильнее, чем – владение тобой,
застывшие на солнечном потоке
мгновения при встрече лобовой.

***

со мной никогда ничего не случится.
я скукой проверен, печалью испытан.
смотри, как меня подпирает отчизна:
и справа, и слева могильные плиты.

и легше, и проще, и малость ровнее.
июльское небо нисколько не значит.
смотри, ты увидишь лицо брадобрея,
которым питается солнечный зайчик.

и снизу, и сверху сплошная солома,
венки от подруги, от жён и детишек.
я виделся им вымирающим словом,
и был я, как есть, покаяния тише.

и всякие мысли сжимал до глаголов,
и было глаголам отказано в действе.
июльское небо, февральское горло,
апрельская зрелость и
вечное детство.

***

новейшая история. экзамен.
я вне себя. мне слышно за версту
как тощий век, голодными глазами
моргая, пожирает пустоту.

и громогласны свежие газеты.
им всякий вторит, не снижая тон:
всё хорошо. почищены клозеты.
туннель проложен. бог изобретён.

***

и марина видится андреевной,
сотню лет в обратку оторвём:
вот и я, распахнутый как дерево,
зависаю над календарём.

а вернее, висну перед комнатой
на дверном, простите, полотне.
нет, не умер, просто незнакомую
женщину увидел и вспотел.

говорят, что если перекинешься
пальцами – нечистая вильнёт,
и тоска до самого до китежа
повернёт у самых у ворот.

и весна, и осень, будто ванная
комната, в которую вошёл,
и плевать на то, что не ивановна
анна, потому что хорошо.

***

слегка запоздавшую осень
в столице ни чуть не легше
спешащей весны переносит
души моей лучший леший.

всё шастает по коридорам
трёх сосен и солнце сердит
спиной ощутимо картонной,
совсем деревянным
сердцем.

***

в первой комнате жил я подобно сфинксу,
впрочем, и с этой участью поначалу свыкся.
перебирал друзей, загадки загадывал
и расписался с какой-то гадиной.

вторая комната была на казанском вокзале
и состояла из большого числа показаний,
где говорил, что отношусь к роду казачьему
и крещусь на всякую всячину.

третью комнату помню плохо, но вроде
в этой комнате я размышлял о народе,
мол, хорошо живётся тому, кто выживет,
полюбив бабу самую рыжую.

вот и четвёртая: в комнате пыль да копоть –
можно о стену биться, в ладоши хлопать,
переступить порог, пойти на попятную
и не войти в пятую.

***

лицом к лицу:
миры без горизонтов,
и жизнь без ощущения земли.
довольно же в созвездиях семьи
иметь один вестибулярный остов.

спиной к спине:
и кажется продольной
любая поперечина, прости,
но если нам удастся прорасти
друг в друга, то и этого довольно.

***

самое первое увлечение женщиной
помню, будто случилось оно недавно:
тяжелее отцовской затрещины
било по темечку, виски сдавливало.

эдакий симбиоз радости полоумной,
быстрой и боли глубокой, адской.
хорошо ещё, что женщина была юной
и мне – около пятнадцати.

вечные богом забытые подъезды,
гитара, портвейн и что-то вроде трений.
я иногда вспоминаю ушедшее детство
строчками из чужого стихотворения.

и теперь, приступая к ежевечерней
молитве, думаю всенепременно,
что моё самое последнее увлечение
светлее первого.

***

когда в расеях строился бордель
на двести миллионов прихожан
с размахом, от которого балдеть
потомкам, я собой воображал

то каменщика с пальцами жида,
то кузнеца, то плотника, и мне
подвластны были ветер и вода,
и глина, побывавшая в огне.

я был одним из лучших работяг.
и не внапряг мне было до темна
работать над мозолями в лаптях,
и обращать бараки в терема.

не отпускал испытанных речей,
по случаю не вскидывал слова,
я, как умел, на каждом кирпиче
свои инициалы рисовал.

вот почему за вашу благодать
несу ответ, столетия спустя,
и знаю то, что знаю: никогда
бордель не рухнет,
дети не простят.

2009 г.

http://d-artis.livejournal.com/332789.html