Художник.
Avtor: Lkv






Любовь, как и искусство – только форма подражания.
…всякое искусство совершенно бесполезно
О. Уайльд



I


Медленно скользил по холсту кончик кисти, окунутый в черную краску. Мазок за мазком ложился на верхний, уже высохший слой нежно-салатовой краски тонкий узор, словно не выведенный кистью, а острым тонким ножиком вырезанный на готовой уже картине. Простой неброский пейзаж реки и прибрежного пролеска; абстрактный узор черной краской в правом верхнем углу, где листья молодого дуба, изображенного на первом плане, казались совсем светлыми и будто насквозь пронизывались солнечными лучами. Тонкий искусно выведенный узор; на первый взгляд совсем лишний в этой картине. Рука художника замерла, а затем не спеша, словно даже неуверенно отстранилась от холста. Вязкая масляная краска уже подсыхала, и было совершенно ясно, что избавиться от лишних деталей, столь неуместных в обычном пейзаже, уже невозможно, не повредив картины. Но губы художника тронула легкая удовлетворенная улыбка, и кисть снова коснулась холста, оставляя за собой тончайший след. В этот момент, словно нарочно, зазвонил старенький бледно-желтый телефон (из тех позорных для двадцать первого века моделей, трубки которых были неразрывно связанны с аппаратом посредством уродливо закрученного провода, а циферблат имел вид подвижного круга; тех самых, чье место было разве что на помойке или в никому ненужных мелких музеях аппаратуры конца двадцатого столетия, тоже, впрочем, походящих на свалку). Поглощенный работой, художник вздрогнул; вздрогнула и кисть, и линия, до того четкая и прямая, превратилась в размазанную кляксу. Чертыхнувшись, парень подошел к дребезжащему телефону. Неудивительно: его голос теперь казался неизвестному крайне раздраженным. Собеседник же, напротив, был счастлив, счастлив весьма открыто и, по-видимому, чему-то совершенно глупому и ему одному интересному.
- Как дела, Узумаки? – Начал со стандартных расспросов тот, как всегда и положено было начинать разговоры, для тебя крайне важные.
Парень невольно оглянулся на испорченную картину, но ответил только:
- Нормально. Рисую… рисовал.
Вредитель, судя по характерным звукам, доносившимся из трубки, некоторое время повозился с какими-то бумажками, а затем бодро возвестил собеседника:
- Да? Ну я, собственно, по твою душу. И именно в связи с тем, что ты рисуешь.
- Ну я примерно так и подумал… - Усмехнулся Узумаки.
- Послушай, Наруто, - довольно нагло (к чему, впрочем, Узумаки было не привыкать) перебил его тот, - я сейчас реально по серьезному делу. – Он выдержал недолгую паузу (видимо, для того, чтобы собеседник понял, насколько дело было «реально серьезно», хотя как раз подобные словечки и заставляли в этом сомневаться), и продолжил. – Ты, во-первых, почему узнавать о результатах городского не приходил? Тебя в душе не ебе… не волнует, что ли, какое ты на нем место занял? Даже мне было интересно. А уж как твоя «эта» пеклась… А ты тут сидишь, фигней страдаешь; и в студию даже заползти тебе лень. Так?
- Так. – Весело согласился Наруто, пытаясь вместе с телефоном переместиться на ближайший предмет мебели – стол.
- Так… Я с тебя охуе… удивляюсь, в смысле.
- Угу, - перебил в его же манере излияния приятеля Узумаки, - а во-вторых что там было?
- Во-вторых?.. – Переспросил тот.
- Ну, если есть «во-первых», наверное, должно быть и «во-вторых». Обычно бывает.
- А… да. – Неожиданно собеседник стал серьезен. – А во-вторых, Узумаки Наруто, вы на этом шабаше тверских утонченных натур заняли одно из трех призовых мест! Поздра-а-авляю! – И приятель попытался, будучи в единственном числе, изобразить целый оркестр, исполняющий победный марш в честь Узумаки: серьезности его никогда не хватало надолго.
- Ого… - Только и произнес тот.
- Хотите узнать какое?
- Не знаю. – Наруто, тут же впадая в радостно-возбужденное состояние, характерное для всех людей в период ожидания некого сюрприза, заелозил на столе. – То есть, да! Конечно хочу!
- Надеюсь, второе… - Добавил он чуть позже.
- Охренел? – На этот раз информатор даже не потрудился исправиться. – А первое место куда дел? Кому сдал?
- Да ну ты что, Киба! – Наруто даже рассмеялся. – Я участвую в первый раз. Я прошел на городской уровень – и так слишком много достижений для новичка. Ты их систему знаешь? «Зеленым» редко когда что дают. Понимаешь? Типа, «заработать надо, а мы пока наградим того, кто уж года три тут торчал и ни хрена еще не получил». Святое правило любого государственного конкурса.
- … которое только что придумал ты. – Раздраженно вставил приятель и, помолчав немного, добавил. – Сегодня идем праздновать, короче… Я тебя вытащу. Хватить гнить уже черт знает где.
- Я гнию дома, со всеми удобствами! – Возмущенно ответил Наруто, тут же забывая и про конкурс с его «системой», и про призовые места.
Киба усмехнулся.
- Ага, зайду в семь, значит. – И, прощаясь, добавил, будто бы вскользь и явно пытаясь за напускной грубостью скрыть в голосе радость за друга. – Поздравляю с первым местом, придурок.


* * *

- Поздравляю с последним местом, придурок! – Отчетливо прозвучали обидные слова средь ребячьего гула в раздевалке младших классов.
Наруто обернулся тотчас же, сердито сопя.
- Что ты сказал? – Он, конечно же, ничего бы не сделал этому здоровому мальчишке, но – черт возьми! – нельзя было просто пропустить подобное мимо ушей; это в старшей школе и взрослой жизни молчание иногда сходит за превосходство, но во втором классе официально это признак трусости (впрочем, неофициально – тоже ничего хорошего).
Перед Наруто стоял, улыбаясь подобно главным подонкам фильмов о бандитах Нью-Йорка (во всяком случае, тогда Узумаки показалось именно так), один из его одноклассников. Этот мальчик относился к тому типу людей, которые за святую обязанность почитали преклонение пред «дворовой модой». Да, кроме моды массовой и элитарной, существовал, как понял много позже Узумаки, по крайней мере, еще один ее тип; существовал он исключительно в провинциальных российских городках или, быть может, сильнее там проявлялся. И, следуя этой самой дворовой моде, дворовым законам и еще чему-то ребяческому и крайне глупому (и, наверное, тоже дворовому), одноклассники Наруто никак не могли оставить без внимания тот факт, что на сегодняшнем уроке физкультуры, во время одной из тех эстафет, которые заполняют свободные от сдачи всяческих нормативов (вроде прыжков в длину и челночного бега) уроки малышей, Узумаки умудрился не только придти позже всех (включая и невыдающуюся абсолютно ничем в физическом плане девочку), но и пару раз неловко упал, запутавшись в скакалке. Другими словами, Наруто не просто подвел команду, но и попутно опозорил ее, себя и весь их класс в целом (своим наличием). Узумаки, конечно, понимал это прекрасно и сам, очень на себя злился (и еще почему-то на скакалку), но терпеть насмешки одноклассника из-за промаха или неудачи (пускай даже эти неудачи и промахи преследовали его, откровенно говоря, аккурат с первых дней в школе) не собирался.
«Да и, черт подери, терпеть не положено!»
- Что ты сказал? – Повторил Наруто, подходя к товарищу и, несмотря на существенную разницу в их росте (причем разницу явно не в его пользу), пытаясь взглянуть на одноклассника сверху вниз. – Себя, блин, поздравляй с последним… - Он запнулся. Битва «на языках» тоже не была его сильной стороной.
Если у него, конечно, вообще были сильные стороны.
Школьник засмеялся (как показалось Наруто, весьма наигранным смехом).
- Да меня-то что? Это не я два раза на пол завалился, как клоун, и девчонке продул.
- Иди к черту! – Огрызнулся Наруто, не придумав ничего лучше простой ругани, но желая при этом оставить последнее слово за собой.
- Ты иди! – Похоже, его противник на словесной дуэли был настроен аналогично.
- Ты!
- Слышишь, Узумаки! – Перебил разборки в духе «Дурак! – Сам дурак!» третий голос, и Наруто заметил подходящего к ним Инудзуку Кибу: с ним в этот раз был Узумаки в одной команде. – Не выступай, а? Это из-за тебя мы продули. В той команде было в два раза больше девчонок, и мы все равно продули!
Наруто заметил давно: девчонки и физическое превосходство над ними (иногда лишь словесное) были тем самым фундаментом для сильного пола, на котором строились все мальчишеские разговоры и обвинения. Забегая вперед, можно отметить, что подобным образом дело обстояло вплоть до шестого класса.
Укор (а особенно то, что он, как и много раз до этого, был далеко не безоснователен) разозлил еще сильнее; и хотя, по правде, злости было больше на себя, Наруто бросил парочку грубостей (не стоящих и ломанного гроша) заодно и в сторону Инудзуки; недовольно отвернулся, спиной чувствуя недобрые товарищеские взгляды; пожалуй, сейчас, когда большинство, впрочем, как и всегда, было не на его стороне, лучше, как выразился Киба, и вправду «не выступать». Но долго «не выступать» не получилось, потому что, стоило только Узумаки отвернуться и взять в руки покоящуюся на скамейке рубашку, от кого-то послышалось:
- Да что лезете? Сравнили. Он еще хуже девчонки… - И это стало последней каплей.

- Тренер! Тренер! – Взволнованно кричала маленькая темноволосая девчушка, которая, сколько ее помнил учитель, всегда на уроках сидела поодаль ото всех, не занимаясь то по справке из поликлиники, то по родительской записке. Она и правда выглядела болезненно; даже сейчас румянец, что вспыхнул на ее щеках после продолжительного бега, придавал ей какой-то нездоровый вид.
- Хината? – Учитель присел перед ней на корточки, с огорчением понимая, что его и без того запоздавший обед откладывается еще на один урок, как минимум: до звонка оставалось не больше десяти минут, плюс разговор с девчонкой и, как итог – поесть он уже не успеет. – Что случилось?
- Там, наверху, мальчики дерутся… - Озабоченно произнесла она, хотя, по правде, в этом явлении не было ничего особенного. – Сходите к ним, тренер.
- Хината… Господи, а зачем ты на первый этаж-то бежала? Неужели никого из учителей ближе не оказалось?
- Ну, там мальчики… - Снова робко начала девочка, словно вышеупомянутые мальчик являлись необузданными монстрами, а учитель физкультуры – единственной надеждой человечества на спасение. – Пойдемте!.. Там Узумаки Наруто… - И она запнулась, очевидно, смущенная тем, что поневоле выдала, ради кого она сюда так спешила.
Узумаки Наруто.
Впрочем, уже одного этого имени было достаточно, чтобы понять, кто дерется и с кем дерется - Наруто, который и одного-то, наверное, с ног не собьет, против доброй половины всех своих товарищей.
- Пойдем… - Неохотно буркнул учитель, быстрыми шагами направляясь к лестнице, ведущей на второй этаж, к спортзалу; одно упоминание об Узумаки вызывало в нем приступ раздражения и беспокойства (главным образом, за свое учительское место, с которого он бы незамедлительно слетел, исколоти толпа мальчишек Наруто до потери сознания). Появившись в дверях спортзала, он засвистел сгрудившимся у раздевалки ребятам. Узумаки, которого они уже успели повалить на пол и даже некоторое время попинать ногами, слава Богу, пока был не сильно потрепан (тренер даже не заметил у него синяков). Раздражение, впрочем, по мере того, как затихали мальчишки, лишь усиливалось: жалости к Наруто у тренера не возникло, хотя тот и стоял совершенно один, в стороне, с весьма жалким видом.
- Ты бы так резво на уроке себя вел, как с одноклассниками драки затеваешь… - Хмуро бросил ему напоследок учитель, совсем и не собираясь, кажется, отчитывать прочих ребят.

Царапины, не прошло, наверное, и часа, напомнили о себе; нестерпимо зачесались. Синяки (а тот факт, что тренер их не заметил, вовсе не означал, что их не было в самом деле) надоедали не так сильно; во всяком случае, как отметил про себя Наруто, на коже в бонус к ним не появлялось раздражение, и счастливого обладателя не тянуло их расчесать (что, конечно, было не совсем полезно с точки зрения гигиены, и к тому же немного больно). Узумаки бесцельно болтался по школе, тихой во время урока (шестого или седьмого? Признаться, за временем он не следил), хотя их класс уже давно был свободен от «учебной повинности»: даже на школьном дворе не осталось никого из товарищей Узумаки. Не хотелось признавать, но сегодня, после той самой драки, Наруто нарочно остался в школьных стенах. Встречи с теми ребятами из его класса, с которыми он повздорил после урока физкультуры, Наруто не искал, хотя драки были и раньше, и, подобно тому, как все завершилось сейчас, и раньше они заканчивались для него поражениями. И были стычки после школы, иногда, так же как и в ее стенах из словесных перерастающие в настоящие (Наруто так их про себя и подразделял: «словесные» и «настоящие», хотя всегда затруднялся ответить, после какой из них ему было больнее). Так, все это было и раньше, но только сегодня Узумаки дошел до того, что спрятался от своих «врагов» в школе, разумеется, ни на секунду не переставая убеждать себя в том, что «он тут просто так» и «ни причем здесь эти придурки» (и ни на секунду, по правде, не веря собственным убеждениям).
- Ты бы так на уроке себя вел… - Зачем-то повторял слова учителя он и, хмурясь, разглядывал свои поцарапанные руки, иногда облизывая красные тоненькие полосочки на них. То, что тренер, пускай и выручив его, сказал нечто подобное да еще и явно не собираясь скрывать своего озлобление на Узумаки, только усиливало еще не утихшую обиду в мальчике. Оставшись совсем один, в пустом школьном коридоре, Наруто, как и положено любому восьмилетнему ребенку, заменил старательно удерживаемый им все утро образ независимого паренька, которого «ничем не пронять», эмоциями, волновавшими его на самом деле, и, опустившись на старую скамью возле одного из кабинетов, понял, что очень хочет заплакать. Когда плачешь из-за чего-то, это «что-то» сразу же перестает казаться таким уж ужасным. Некоторое время Наруто героически боролся с щиплющими глаза слезами, и все равно сдался: в безлюдном коридоре послышались тихие всхлипывания.
- До свидания, до завтра! – Голос, доносящийся из-за двери, потревожил его. Детский, девчачий. Еще мгновение, и дверь открылась; из кабинета вышла ученица, ему ровесница, со светлыми, но несколько тусклыми длинными волосами и веселыми голубыми глазами. Она улыбалась чему-то своему и ушла, так и не заметив мальчика на скамье, с лицом, запачканным от размазанных по щекам слез. Зато Наруто тут же спохватился и принялся судорожно тереть глаза и скулы рукавами (от чего, правда, чище он не стал ни на каплю). Стыд проснулся в мгновение.
«Как девчонка, как девчонка…» - Произнес мысленно Узумаки, пытаясь пристыдить себя. – «Вот сейчас ты точно как девчонка!»
А из кабинета выглянула учительница: пожилая, как оценил ее тогда Наруто (а на деле же – дама лет тридцати-тридцати пяти), немного полноватая женщина с очень приятным, добрым лицом.
- Чего сидим, кого ждем? – Шутливо спросила она мальчишку, окидывая его заинтересованным взглядом.
- Я… Ну… Это… черт. – Весьма лаконично объяснил цель своего посещения Наруто, совсем теряясь под пристальным взглядом женщины.
- Ой-ой, как не стыдно такому хорошему маленькому мальчику такие слова говорить! – Засюсюкала та в манере учителей, без малого десяток лет проторчавших исключительно в начальных классах и в присутствии любых детей претерпевавших чудесное перевоплощение в Само Добро. Но она говорила это так ласково, что даже спустя многие годы, вспоминая ее и эти слова, Наруто не усматривал в них ничего до омерзения приторно-сладкого – ничего не настоящего.
- Не хочешь зайти? – Произнесла она чуть позже, заметив, что Наруто уже полностью успокоился (а она, несомненно, поняла, что он плакал, хоть ни тогда, ни потом - ни разу не упомянула об этом), и посторонилась, кивком приглашая его в кабинет.
- А что там? – Наивно поинтересовался у нее Узумаки, с присущим любому ребенку любопытством заглядывая внутрь.
- Кисти, краски, мольберты… и много-много замечательных рисунков таких же ребят как ты.
По виду Наруто можно было сказать, что он глубоко разочарован (осталось загадкой, что же он ожидал увидеть в школьном кабинете). Учительница рассмеялась.
- Ну все лучше, чем сидеть здесь, согласись? – И она, не дожидаясь ответа, за руку потянула его в ИЗО-студию.

Рисунков и правда было много. Очень-очень. Изрисованные неумелыми детскими ручками листы покрывали многие парты в классе и весь учительский стол. На мольбертах так же стояли незаконченные рисунки. Это были большей частью весьма далекие от реальности диких расцветок машинки (чем-то похожие на машинки из диснеевских мультиков) и некие подобия людей реальных и персонажей мультяшных (и, как ни прискорбно, тоже диснеевских). Реже попадались пейзажи; они были нарисованы лучше и качественнее прочих «шедевров» (позже учительница объяснила Наруто, что эти работы принадлежали ученикам пятых и шестых классов и нарисованы были исключительно «с ее пинка»). Весь кабинет пестрел рисунками, но Узумаки, хотя и смотрел на них вначале с некоторым любопытством, быстро заскучал и, несмотря на симпатию к учительнице и даже долю благодарности к ней, уже подумывал подло сбежать из столь однообразного местечка. Этому воспрепятствовало одно событие.
- Подойди сюда. – Женщина окликнула его и поманила пальцем. – И что ты все смотришь на эти машинки? Я не думаю, что они могли бы понравиться тебе. – Она помолчала и добавила серьезнее. – Будем справедливы; пока это детские шалости, а не рисунки.
- Каля-маля. – Философски изрек Наруто, подходя к учительнице, довольный, что его мнение в коем-то веке оказалось справедливым (и, что важнее, совпало с ее мнением).
- Не говори так про чужую работу. – Мягко укорила она. – Когда дело касается искусства, в чем бы оно не проявлялось – в живописи ли, в скульптуре или литературе - человек всегда вкладывает в работу частичку своей души. А где ты видел, чтобы душа была калей-малей? Так не бывает. У нас не такие души. – Говоря это, она доставала из нижнего ящика своего стола какой-то рисунок. Сперва глянула на него сама, затем протянула Наруто; тот взял лист в руки и некоторое время разглядывал его, задумчивый после слов женщины; выполненный тушью витиеватый узор, к центру рисунка ловко складывающийся в изображение девичьей фигуры, словно создавал подходящую атмосферу, путая мысли, но одновременно помогая уловить что-то важное.
- Нравится? – Спросила учительница.
- Еще бы! – С жаром воскликнул Наруто, очень ее этим развеселив. – Вы рисовали?
- Посмотри на имя. – Она указала в правый нижний угол рисунка.
- Вас зовут… Учиха Саске?.. – Задумчиво протянул Наруто, хмуро размышляя над тем, что где-то он уже, несомненно, слышал это имя.
Женщина рассмеялась.
- В каком же ты у нас классе, мальчик? – Спросила она, успокоившись.
- Во втором…
- Тогда странно, что ты называешь Учихой Саске меня. Ведь это - такой же ученик, как и ты, к тому же – твой ровесник.
- Может, в параллельном учится? – Неуверенно предположил Узумаки, как-то сразу охладевая к работе и передавая ее обратно в руки учительницы.
Та с напускной строгостью покачала головой.
- Стыдно не знать своих товарищей из параллельного класса.
- Ну… - неопределенно протянул Наруто в качестве оправдания. – Значит, Саске?..


* * *

- Слушай, чувак, я не понимаю! Как можно приператься на сходняк, чтоб только достать меня своими тупыми разговорами по мобиле?! – Голоса перекрывала тяжелая, давящая на уши музыка, и Кибе приходилось кричать, чтобы Наруто услышал хотя бы одно его слово. Инудзука стоял сзади него и вот уже минут десять настойчиво (но пока безрезультатно) пытался отвлечь его от таких же настойчивых и не менее безрезультатных попыток дозвониться ответственному за информирование о продолжении конкурса на общероссийском уровне. Выделенный на эту должность в их городе индивидуум трубку упорно не поднимал, что, впрочем, было не слишком удивительно хотя бы по той причине, что ныне стрелки часов указывали на отметку «девять», и какие бы то ни было индивидуумы, скорее, занимались примерно тем же, что и Киба с его приятелями, а вовсе не прозябали на работе.
- Невероятно, он не ответит даже по мобильному… - Обреченно пробормотал Наруто, вслушиваясь в длинные гудки в трубке, едва уловимые сквозь громыхающие басы музыкального центра.
- Да конечно он не ответит, кретин! – Заголосил снова Инудзука, пользуясь тем, что с неповторимым выражением разочарования на лице приятель повернулся к нему. – Ты на часы посмотри, больной!
- Девять часов. – Пожал плечами Узумаки.
- Девять часов! Он уже в жопу пьяный!
- Во вторник?
Киба махнул рукой на Наруто и назвал его про себя «конченным».
- Вторник – не вторник, какая нахуй разница? Ты забыл? Настоящий русский пьет только в дни, начинающиеся на «с»: в среду, субботу и сегодня! – Рассмеявшись над этой, заезженной уже донельзя шуткой, Инудзука живо схватил приятеля под руку и, покачиваясь, нетвердым шагом направился к заставленному дешевым алкоголем столу с известным намерением: довести Наруто до аналогичной себе любимому стадии алкогольного опьянения.
Около стола, между тем, уже собралась компания юных (и изрядно подвыпивших) экспериментаторов. Во главе стоял Нара Шикамару, парень из 11 «А», их параллельного. Неверными движениями он в данный момент пытался сотворить ерш. Дегустатором выступал его лучший друг (пребывающий, правда, в классе «Б»), Акимичи Чоуджи.
- Давай. – Торопил он периодически творца. – А вообще… может, все смешаем, ребят?
- На кой?
- Чисто ради интереса… Типа, что будет?
- Пиздец будет. – Слышались авторитетные предположения от присутствующих. Наконец, ерш был готов (хотя и не факт, что неопасен для здоровья), и рука Чоуджи уже было потянулась за выпивкой, как компания заметила подходивших к столу Узумаки и Кибу.
- О! А вот и гордость школы! – Издевательски заржали подвыпившие ребята, впрочем, на деле полностью согласные с подобным статусом Наруто. Шикамару тут же протянул сомнительного вида напиток местной «гордости», и лица старшеклассников озарили пьяные улыбки, предназначенные Узумаки. Определенно, их насмешки сейчас – напускное.
Прошло девять лет с тех пор, как Наруто впервые взял в руки кисть. За его спиной была не одна их убогая школьная ИЗО-студия; художественная школа и даже вызвавшийся заниматься с ним лично наставник-живописец – все это действительно делало Узумаки «гордостью» уже хотя бы потому, что в их районе не отдавалось подобное предпочтение учителей из «художки» еще никому. Победа на окружном конкурсе и первое место в первый же год участия на «городе» служили только лишним доказательством тому, что Узумаки Наруто – действительно «гордость» (и, возможно, даже не только школы, а всего города в целом), и никак иначе. А талант ведь всегда как-то возвышает человека над остальными. Говорят, «улица» ничего не смыслит в искусстве и культуре; должно быть, так говорят те, кто творит не искусство, а лишь жалкое его подобие. Потому что даже бесшабашные одноклассники Наруто, слушающие хард-рок и презирающие всю навязанную обществом возвышенную культуру, смотрели на его картины, как на нечто особенное; они могли бы насмехаться над ним и отталкивать, как раньше, но одна мелочь – то, что все это было нарисовано его руками, мешала; Наруто сперва щадили из-за его таланта, потом приняли – из-за таланта, и, наконец, оценили… тоже благодаря ему. Иногда Наруто даже недолюбливал его за это.
Отвратный ерш был выпит (и Узумаки оставалось лишь гадать, должен ли он быть в действительности таким, или это все «мастерство» Шикамару), опустошена силами лично Наруто полулитровая баночка «Трофи», и из-под стола волшебным образом появились три бутылки водки, шесть банок дешевых коктейльчиков и пиво в двухлитровой пластмассовой бутылке. Не до конца удовлетворенный малым (по их скромному разумению) количеством алкоголя, народ загудел, похоже, собираясь удовлетворить желание Чоуджи и смешать ВСЕ. Затих музыкальный центр с окончанием «Антихриста» «Алисы», и в этот момент, к сожалению (а, может, и к счастью), у Узумаки зазвонил телефон.
«Ирука…» - Подумал Наруто тотчас о своем опекуне и поспешил выйти из комнаты. Однако он ошибся. На экране светился другой, неопределившийся номер. Озадаченный, парень неуверенно произнес в трубку:
- Да…
На том конце тут же поинтересовались, он ли является Узумаки Наруто.
- Это вас из департамента образования беспокоят. – Уведомил собеседник, как только Наруто подтвердил свою личность. – Вы звонили мне. Извините, не смог ответить. Надеюсь, я не поздно вас потревожил?
- Да нет, все нормально… - Глупо улыбаясь, успокоил его Узумаки, польщенный тем, что ему «выкают», хотя то было вполне себе в порядке вещей, поскольку разговор был официальным (что, впрочем, было немного трудно осознать и принять, находясь в прокуренной квартире с упившимися приятелями).
- Хорошо, если вы не против, проинформируем вас сейчас… - продолжал собеседник тем временем, пока Узумаки страдал манией величия. – Общероссийский конкурс – это, конечно, более высокий уровень, нежели городской. – Заметил для начала очевидное он. – Для его проведения все участники будут направлены в столицу. Сам характер проведения конкурса изменится мало: так же как и раньше вам будет выделено время на воплощение в картине одной из тем; в присутствии, естественно, жюри. Здесь никаких существенных изменений…
Он говорил еще что-то, но Наруто уже не слушал. Столица… Он окажется в Москве. Был ли это прилив радости после приятных новостей или алкоголь сыграл свою роль, но в том момент ему показался невообразимо важным тот факт, что он отправится в Москву; и почему-то думалось, что эта поездка – счастливый билет для него, нечто вроде отправного пункта в новом этапе жизни. Отчасти так и было: победа в конкурсе (но именно сама победа, а не поездка в город) открывала перед Узумаки широкие возможности. В числе их был и шанс поступить в один из московских институтов культуры (в которые с его возможным аттестатом и без «дружеского словца» попасть было маловероятно), и даже (чем черт не шутит?) возможность получить несколько заказиков, подзаработать (пару раз Наруто уже рисовал на заказ, здесь, в Твери, но это, как, наверное, выразился бы его информатор, был «не тот уровень»). Да, столица так и кишила призраками удач для любого провинциала. И все же главная причина столь бурной радости Наруто таилась далеко не в «широких возможностях» и даже не в шансе подзаработать. Он с благодарностью попрощался со своим собеседником, повесил трубку и, только лишь сделал это, все понял. Устало запуская пальцы в волосы, он тихонько рассмеялся над самим собой.
Ну конечно же. В Москву семь лет назад уехал Саске.

А в гостиной, выключив музыку, переговаривались тем временем пьяными голосами ребята; Наруто рассеянно слушал их, прислонившись к стене.
- Если хотя бы одно из первых трех мест займет – бухаем по полной… - Прогнозировал кто-то, по голосу для Узумаки совершенно незнакомый.
- Ага-ага, никуда не денется. – Вторил другой.
- Да, точно. Че там рисовать-то? – Авторитетно заявлял третий, очевидно указывая товарищам на то, что рисование – дело совсем не сложное, совершенно не принимая во внимание тот факт, что спустя девять лет работы то, что создавал Наруто, уже никак нельзя было назвать просто рисунками.
- Ну как «че»?
- Ну че?
- Рисунок…
Голоса периодически смолкали, когда старшеклассники, видимо, были не в силах выразить словами свои мысли. Затем кто-то весьма хвастливо заметил:
- Да я сам, помню, рисовал, сцуко… Я еще… Слышьте, ребят?.. Я еще картины знаменитых художников брал (ну, то есть, их копии, ага) и пытался нарисовать че-то в этом роде… - Рассказывающий как-то подавленно замолчал, отягощенный измышлениями на тему «че бы еще наврать?», а затем с новым приливом хвастовства дополнил. – И, знаете, неплохо получалось иногда.
Кто-то из слушателей огласил комнату басистым хохотом. Снова заиграла музыка.
- Это «Черный квадрат» Малевича у тебя иногда неплохо получался? – Поинтересовался тот, что только что смеялся.
- Ага, - дополнил кто-то, - а иногда (вот жалость!) не получался. Получался черный круг.
Должно быть, Узумаки долго бы еще простоял вот так, не слушая уже ни музыку, ни пьяные разговоры; его мысли были далеки в тот момент от этой грязной квартиры. «В Москве?» - спросите вы. Да нет, всего лишь в прошлом.
- Эй, приятель?.. – На его плечо легла рука Кибы. По-видимому, тот получал какое-то необъяснимое удовольствие от имитации со своей стороны дружбы между ними; так и сейчас, он стоял и, покачиваясь, по-братски пытался улыбнуться Наруто. – Чего ты тут? Кто звонил-то?
- Насчет конкурса…
Инудзука тотчас же оживился и, кажется, даже немного протрезвел.
- Да? И че?
- Я в Москву еду.
Киба по-театральному наигранно изобразил сцену неизмеримой радости за Узумаки; возможно, он бы даже попрыгал немного от счастья, если бы не был так пьян.
- Да это ж круто, чувак! – Закончил инсинуации он. – Надо срочно выпить. Пошли, там, по ходу, еще есть немного. Только там котейльчики одни остались, а значит, мы на понижение градуса идем. Так что готовься… будут «вертолеты».
Наруто невольно поморщился и попытался удержаться на месте, вцепившись в дверной косяк.
- Не хочу. Отвали, Киба… Задолбало уже ваши отвратные смеси пить.
Киба заржал (называть этот звук «смехом» было бы оскорбительно для самого понятия слова «смех») и потянул упирающегося Узумаки в комнату, пьяным голосом напевая:
- Какая разница, что пьешь? Себе и ближнему налей! Чем больше в рот себе вольешь, тем будет веселей!..*


* * *

Прошло около месяца с тех пор, как Наруто побывал в ИЗО-студии их школы и, закончив разговор с приятной учительницей ровным счетом ничем (так следовало говорить о разговорах с какой-то четко обозначенной целью, но цели своей не достигших), ушел, с тем, чтобы никогда больше не вернуться. Тогда она говорила ему, и не раз, что он может приходить сюда в любое время, и что «нет ничего постыдного в том, чтобы рисовать, если рисовать тебе хочется (ты-то, конечно, Наруто, считаешь, что это не для мальчиков дело?)». Да, конечно, именно так он и считал. С его нынешним положением среди одноклассников для полного «счастья» не хватало только записаться в ИЗО-студию (ну и еще, быть может, на бисероплетение). Хотя красивые пейзажи и рисунок-узор незнакомого мальчишки из параллельного, только лишь он их увидел, и побудили в нем желание, вполне логичное (если не обязательное) для восьмилетнего ребенка – желание доказать, что он сможет не хуже, одно это вряд ли могло существенно повлиять на его выбор. Пару раз, скучая после школы дома в дождливые осенние дни, он брал в руки старые, сохранившиеся еще с подготовительного класса цветные карандаши и рисовал; получались ужасные корявые рисунки, такие, что и «калей-малей» называть их Наруто не решался. С досады он рвал изрисованные листы, а однажды, когда случайно обнаруживший один из его «шедевров» Ирука сказал с улыбкой, что это «довольно мило» и назвал его молодцом, Наруто почему-то очень разозлился, до такой степени, что чуть не поругался с опекуном. Потому что выходило, что молодцом он стал, нарисовав убожество. А рисовать хорошо, красиво, как те, что рисовали пейзажи (дурацкие и неинтересные, но похожие на природу, а не большую размазню) ему хотелось. Но учиться самому было невозможно, а просить о помощи стыдно и, выражаясь языком его сверстников, совершенно «не круто». Наруто пребывал в подавленном состоянии, мучаясь выбором между студией и существованием, полным насмешек со стороны ребят, и жизнью нормальной (хотя, откровенно говоря, от насмешек тоже несвободной), но лишенной его нового увлечения. С головой занятый своими, в сущности, несерьезными детскими проблемами, он стал молчаливее и задумчивее (Ирука тут же предположил, что мальчик влюбился, и, крайне озабоченный этим, утомил всяческими наводящими разговорами и Наруто, и себя, но так и не добился толку).
В день, когда нечто важное, но неуловимое для Наруто, предстало перед ним во всей ясности, щедрый на дожди в тот год октябрь озарило солнце; погода стояла теплая, до того, что горожане разгуливали одетые совсем как летом (кто-то из особых экстремалов даже порывался загорать); гурьбой вывалившиеся из школы малыши не спешили расходиться. Кто-то привязался к тренеру, выторговал мяч, и началась игра.
Как всегда оставаясь в стороне, Наруто, недолго думая, вскарабкался на дерево и оттуда со скуки следил за игрой; мальчишки гоняли мяч совсем неумело – просто кучей носились за ним по стадиону, напрочь позабыв правила футбола (впрочем, на тот момент и сам Узумаки толком не знал их). Прошло не больше десяти минут, и из школы кучей, аналогичной куче на стадионе, вывалился параллельный второй «А», как выяснилось позже, задержанный классным руководителем. Оказавшись на поле, сверстники сразу же «побратались», разбились на две команды и, изредка перебрасываясь для приличия фразочками вроде «мы вас уделаем», начали сражение.
Не слишком заинтересованный беготней, царящей на поле, Наруто лениво рассматривал школьное крыльцо, заполненное щебечущими девчонками и редкими представителями сильного пола. Его взгляд остановился на черноволосом мальчике, не спеша покидающем двор школы. Вряд ли в нем было что-то особенное, просто в тот момент, когда все вокруг болтали и смеялись, он шел в одиночестве и молчал, выделяясь этим из пестрой толпы школьников. Наруто еще немного несознательно понаблюдал за ним (должно быть, потому, что собственное невольное одиночество постоянно заставляло искать «родственную душу»), а затем уже собрался было отвернуться, как кто-то со стадиона крикнул:
- Эй, Саске!
И черноволосый мальчишка обернулся.
- Иди сюда! – Звали с поля. – Давай, помоги нам их уделать!
- Да, Саске! – Подхватили еще чьи-то голоса, заглушая восклицания одноклассников Наруто следующего содержания: «Мы уделаем вас… первее!»
Но Саске, которому так упорно предлагали вступить в игру, посмотрел на товарищей совсем безразлично, если не холодно, и коротко бросил, даже не стараясь докричаться до стадиона:
- Я занят. Так что до встречи.
Когда он уходил, Наруто заметил, как со смущенными улыбками на него, не отрываясь, смотрели две девчонки.

Так произошла его первая встреча с Учихой Саске. Удивление, непонимание и какое-то неясное разочарование поселились в его душе после нее. Удивление тому, что каким-то неведомым образом Саске удалось переступить черту, до которой все в школьном сознании его сверстников подразделялось на две категории: «круто» и «отстойно». И непонимание, как удалось ему это сделать. Действительно, пускай даже то звучало нелепо и по-детски несерьезно, мир малышей всегда был так прост именно потому, что все в нем делилось на черное и белое. Модное, актуальное, произведенное непонятливым детским умом в некий культ и устаревшее, ненужное (или, кто знает, может, просто плохо «раскрученное»?). К последней категории, к примеру, принадлежали ИЗО-студии, кружки натуралистов и тому подобная ерунда, к которой обычно имели отношение дети, не способные проявить себя «как надо», то есть в спортивных мероприятиях, драках посреди школьных коридоров или просто «ничегонеделании». И, уж если ты принадлежал к этой позорной второй категории, ты по определению не мог делать ничего такого, чем занимались субъекты из первой (даже если, в сущности, делать тебе это ничто не мешало). Уже потом, повзрослев, школьники научились принимать как данность то, что в мире существуют не только две крайности, и разнообразие характеров людей вытекает так же и из разнообразия их интересов и способностей. Но то было много позже, а тогда, в детстве, Наруто казался совершенно фантастичным тот факт, что из непоколебимого, казалось бы, правила, существовало исключение; сама Госпожа Зависть ненадолго посетила его душу, а потом пришло расстройство: отчего Саске стал исключением, а ему даже не удалось вписаться в правило так, чтобы оказаться счастливым?
Их вторая встреча случилась скоро: на каком-то занудном школьном мероприятии, в актовом зале. Саске сидел прямо перед ним (он во втором ряду, а Наруто - в третьем), и все находящиеся рядом хотели заговорить с ним; и, признаться, Наруто тоже. После этого он уже сам искал возможности «случайно» встретить Саске в школе; ему непременно хотелось заговорить с ним; но каждый раз, когда тот оказывался близко, заговорить становилось невозможным; Наруто всегда молчал, потому как и не знал даже, что сказать.
Где-то через две недели подобных игр в слежку Наруто уже твердо решил посетить студию, где увидел тогда рисунок Учихи, с тем, чтобы записаться на занятия и ходить каждый день туда, куда ходил Саске. В конце концов, разве общее хобби не дает толчок к началу общения? Наруто шел к знакомому кабинету, ободренный этой мыслью.

- Кто это у нас? – Учительница, восседавшая за столом и до прихода Узумаки, по-видимому, занятая какими-то бумажными делами, с интересом посмотрела в сторону двери.
- Я… - Не нашелся ответить ничего лучше Наруто, смутно догадываясь, что пришел не вовремя, и сразу как-то теряясь от этой мысли.
- Ты. – Подтвердила учительница, улыбнувшись. – Зачем пожаловал?
- Ну… это… - Начал было в своей манере Наруто, останавливаясь на полпути к учительскому столу и уже мысленно нарекая задумку пойти в ИЗО-студию «тупой идеей».
- Понятно. – Прервала его женщина. – Бумага и краски в нижнем ящике того шкафчика у окна. Карандаши возьми с моего стола. Вот тут, в пластиковом стаканчике стоят. И ластики рядом.
- А… - Только и ответил Узумаки, словно глухонемой.
Кабинет был пустой: никого кроме них двоих. Должно быть, ИЗО-студия, вопреки всем предположениям Наруто, начинала работу не сразу после уроков, а несколько позже. Узумаки хотел было спросить об этом учительницу, но постеснялся снова ее отвлекать. Достаточно было и того, что она без слов поняла его желание, потому что, откровенно говоря, немного стыдно было для Наруто просить принять его в студию. Вздохнув, он взялся за карандаш. Немногим лучше выходил рисунок, чем тогда, когда Наруто рисовал дома; скорее даже наоборот – в чужой обстановке линии дрожали, искажались, а острые углы, как нарочно, смазывались. В конце концов, Наруто отбросил в сторону карандаш и взял в руки набор гуаши, наивно надеясь на то, что все погрешности в рисунке исчезнут сами собой, если он его раскрасит. Однако в итоге получилось лишь хуже; как Наруто ни старался не выходить за контур, занимался он исключительно этим; кроме того, по окончанию работы выяснилось, что он совсем не умеет подбирать гармоничные цвета.
- Ты зря сначала взял гуашь. – Послышалось у него над ухом. – Рисовать красками лучше всего учиться с помощью акварели. Она любит воду, и ее цвета свободнее смешиваются. – Сзади него стояла учительница, с любопытством рассматривающая загубленный рисунок (если, конечно, слово «загубленный» могло быть применимо к тому, что являлось тихим ужасом с самого начала).
- Но она… не очень. – Изрек Наруто, будто он являлся знатоком живописи в целом и акварели в частности.
- Ну… «очень» или «не очень» - это, дорогой мой, от тебя зависит, а не от краски. – Заметила женщина и, отложив мазню Узумаки в сторону, дала мальчику в руки чистый лист бумаги.
- Смотри… - Она взяла с ближней парты какую-то крайне потрепанную жизнью коробочку акварели, а с мольберта, на котором «творил» Наруто – маленькую губку (ранее, по всей видимости, являющуюся частью губки побольше). – Я покажу тебе, как рисовать закат. Это, знаешь ли, нечто вроде вводного урока для всех новичков; вряд ли среди любителей порисовать найдется кто-то, кто никогда не рисовал акварелью небо… Видишь? Я рисую не кистью, а губкой; это удобнее из-за большого пространства, которое надо заполнить краской одного цвета. Теперь смотри: тебе надо осуществить переход от насыщенно-красного цвета (это у нас последние лучи солнца) к нежно-голубому, к небу. И хотя красный с синим – цвета основные и контрастные, сделать это нетрудно. Красный светлеет, превращаясь в оранжевый, по мере того, как ты разбавляешь акварель водой (ты помнишь, я говорила, что акварель любит воду?), потом ты заменяешь его желтым, и только затем берешь голубой…
Она говорила и ее руки, так же быстро, как слетали с губ слова, превращали пустой белый лист бумаги в закат, в котором, пускай он и был наспех нарисован, светилось что-то от заката настоящего, того, что Наруто видел каждый день. Когда она подала ему чистый лист, с тем, чтобы он показал, насколько хорошо усвоил ее урок, Наруто с большим рвением принялся за работу. А когда с закатом было покончено (подправленный умелой рукой наставницы, он был почти так же красив, как и предыдущий), она дала Наруто задание нарисовать что-то по его желанию, но чтобы он смог применить во время работы полученные сегодня знания. Старательно вырисовывая карандашом некое существо, которое в идеале должно было являться кошкой, Наруто, не удержавшись, спросил:
- А где же все? Ну… остальные ученики. Здесь же не всегда так пусто?
Женщина кивнула головой, снова перебирая в руках какие-то далекие от понимания Узумаки бумажки.
- Конечно. Просто ты рано пришел. Мы начинаем обычно в три, когда ребята уже побывают дома, пообедают да и отдохнут. Это для малышей. Для старших классов – в зависимости от расписания их уроков.
- А есть еще и старшие? – Искренне удивился Наруто.
- А ты уж думал, я одна тут сижу? – Улыбнулась учительница. Наруто уже собирался ляпнуть еще что-то, не менее глупое, как в дверь постучали (вероятно, только для приличия, потому как ждать приглашения не стали).
- Занимайся. – Посоветовала учительница Узумаки и направилась навстречу входящему ученику.
Это был Саске. Наруто почему-то сильно удивился его появлению (словно и не для Учихи он сюда шел) и в такой же мере взволновался. Если бы в классе было много народу, наверное, все было бы иначе; то, что кроме учительницы Саске застал здесь еще и его, Узумаки, поневоле делало последнего объектом внимания для Учихи. Впрочем, Наруто, только завидев Саске, сосредоточился (а точнее – попытался создать видимость предельной собранности) на своей кошке и не мог знать наверняка, смотрит ли Саске на него; а, между тем, не обращая ни капли внимания на присутствующего в классе непонятного блондина, Учиха направился прямиком к шкафу с красками и бумагой – должно быть, взять недоконченную работу – и остановился у мольберта, оккупированного Узумаки, только потом, когда направлялся к учительскому столу за кистями; но и то лишь потому, что достичь его, миновав незнакомца, было никак нельзя.
Заметив, что он остановился рядом и, похоже, смотрит на его работу, Наруто прекратил рисовать и осторожно оглянулся на Саске. Со снисходительной улыбкой, едва тронувшей красивые губы, он смотрел на рисунок новичка; с такой улыбкой обычно смотрят на тех, кто ниже тебя настолько, что рассматривать в нем даже возможного соперника есть верх глупости. Наруто бросил беглый взгляд на свою работу: пожалуй, кошка, похожая на грелку, только такой улыбки и заслуживает. Он подавленно посмотрел на краски в своих руках; желание рисовать сразу исчезло.
«Мне никогда не научиться …»


* * *

Толпы народу текли по институту повышения квалификации (куда по какой-то одному Богу известной причине были отправлены участники конкурса) подобно суетившимся муравьям, с той, разумеется, разницей, что суета муравьев всегда обозначается какой-либо целью и имеет видимый результат. Впрочем, если целью броунинского движения в институте было довести прибывшую группу иногородних конкурсантов до белого каления, то – надо отдать должное – достигнута она была в рекордно короткий срок.
Наруто, по правилам конкурса прибывший в Москву вместе с сопровождающим от своей школы (пожилым бородатым учителем МХК, почти ему не знакомым), уже успел пару раз затеряться в массе народа, пробуя найти уборную, и пришел к выводу, что все провинциальные слухи о Москве вполне справедливы, и народу тут действительно «больше, чем кислорода» (впоследствии, правда, выяснилось, что приезд конкурсантов просто совпал с еще каким-то мероприятием в институте, и народу тут в самом деле совсем немного, а, откровенно говоря, даже мало, и иногда мало настолько, что институт предстает в опустевшем, а оттого совсем не престижном для него виде). Многие участники приплыли в столицу далеко не с одними учителями-сопровождающими, но и со своими родителями (а иногда даже с братиками или сестричками). Глядя на подобный семейный отпуск, Наруто чувствовал себя крайне обделенным (немного обделенным он начал чувствовать себя уже при прощании с Ирукой, а просто обделенным – по прибытию в столицу). Семейные «группы поддержки» уверенно приставали к пробегающим мимо людям с весьма незначительными вопросами вроде «а, как думаете, после конкурса погулять немного времени не будет?», тогда как тот факт, что группу участников все еще не встретил представитель администрации конкурса, обязанный проинформировать их о разного рода нюансах, и мам, и пап, казалось, нисколько не волновал.
- Боже, как в музее… - Устало пробормотал сопровождающий Узумаки, совершенно недавно утомивший молодого прыщавого парня, выловленного им из толпы, вопросом «где тут можно закусить?».
- Точно. – Не преминул случаем завести с ним разговор Наруто, пытаясь тем самым сгладить царящую, по его мнению, между ними неловкость. – Как будто их не ждут впереди четыре часа рисования под строгим надзором нудных дядечек и тетенек из жюри.
Учитель усмехнулся.
- Ну, их-то и правда не ждут. Они сюда как на экскурсию приехали, пользуясь тем, что департамент оплатил билеты и гостиницу хотя бы их детям (экономия, Наруто). А ты, кстати, что все как в первом классе-то? Ты уже не «рисуешь», а «пишешь». И у тебя не рисунки, а картины. Знай себе цену.
- Да я-то знаю.
- Да я и вижу…
Они немного помолчали, а затем к их группе (половина из которых – та, что «приехала на экскурсию» - уже успела куда-то испариться) подошел молодой человек, лет двадцати пяти, не больше. Представившись, он предложил им следовать за собой, на второй этаж, попутно «дико извиняясь» за опоздание и толкучку внизу. На втором и вправду было поспокойнее. Остановившись перед широкой дверью, за которой по определению должно было скрываться просторное, большое помещение, он во всех подробностях рассказал участникам о конкурсе (что все же заняло не больше получаса, потому как говорил он торопливо, словно куда-то спеша) и всех возможностях, которые откроются перед победителем. Закончил он тем, что назвал дату и время проведения данного мероприятия (к всеобщему удивлению состояться оно должно было ровно через неделю; представитель объяснил это тем, что до него конкурсантам будет дана возможность показать себя на некоторых выставках, в частности, на выставке сегодня вечером, куда участники должны будут доставить привезенные с собой работы). Напоследок пожелав удачи всем конкурсантам и зачем-то напомнив, где тут выход, парень исчез, оставляя присутствующих в состоянии полного блаженства от выпавшего на их долю счастья в виде халявной недели в Москве.
- Что за выставки? – Обратился за неимением никого другого к учителю Наруто. – Я думал, конкурс пройдет на следующий же день.
Тот стоял перед тяжелыми темно-каштановыми дверями и задумчиво рассматривал какой-то приклеенный к ним скотчем листок.
- Вы что? – Поинтересовался Наруто, становясь рядом с ним. – Что тут?
- Список участвующих. Смотри и ужасайся. – Ответил тот.
- Да, немало… - Наруто бегло просмотрел список и нашел в нем себя. Двадцать первый номер. Перед ним еще парочка существ на «у». После – какой-то парень с еврейской фамилией и…
«Учиха Саске?!»


* * *

- Саске!
Он бежал за неспешно шагающим по улице, купающейся в лучах заката, молчаливым темноволосым мальчишкой и, хотя тот его еще не видел, зачем-то приветственно махал рукой.
- Саске!
Наконец он обернулся. Непонимающе глядя на Узумаки, бросил тихо, хмуря брови:
- Ты… кто?
- Ты не помнишь меня? – Наруто был в растерянности (которая, правда, молниеносно сменялась возмущением): он специально остался в студии вплоть до ее закрытия, когда все, кроме него и Саске уже ушли; он помнил, как рассказал учительнице презабавный случай из их с Ирукой жизни, чем очень ее рассмешил; и он помнил, что Саске тогда тоже улыбался. А теперь этот засранец смотрит на него так, словно видит впервые! Какого черта? Совершенно непонятно, как все эти, озабоченные им девочки могут терпеть такое нахальное игнорирование. Наруто не мог.
- Да ты совсем, что ли? У тебя память отшибло? – Он недовольно свел брови к переносице и важно добавил. – Я учусь с тобой в ИЗО-студии, и сегодня мы полтора часа в ней одни сидели. Как ты можешь меня не помнить?
Саске, судя по хмурой его физиономии, немного задетый обвинениями в амнезии, все же ответил (предварительно демонстративно отвернувшись с очень пафосным, но вкупе с его детским личиком, скорее, смешным видом):
- Я тебя не «не помню». Я тебя не знаю. – И пошел дальше, не дожидаясь ответной реакции от Узумаки.
- А… - Протянул тот, переваривая полученную информацию и, спохватившись, кинулся вслед уходящему мальчику. – Ну, я, значит, не понял! – Он догнал его и пошел рядом; сперва молчали, и, видя, что Саске не собирается начинать разговор, Наруто дружелюбно сообщил. – Я – Узумаки Наруто. Я из параллельного класса.
- Ясно. – Отозвался Учиха без особого интереса.
- Я где-то с октября начал ходить… - Продолжил Наруто, старательно пытаясь не замечать безразличия собеседника. – Ну… а ты? – И он запнулся, усиленно размышляя, что нужно ему сказать, чтобы запомниться этому закрытому мальчишке. И запомниться не приставучим неудачником (тем, кем он, наверное, был на самом деле), а интересным, классным парнем.
- Давно. – Послышалось скупое в ответ.
Наруто ясно почувствовал розовеющий на щеках румянец: от молчания Саске становилось неуютно, а от собственных слов стыдно, потому как подобные вопросы обычно задавались лишь в тех случаях, когда либо поговорить больше было не о чем, либо спрашивающий был настолько бесперспективен, что для него лучшим выходом было молчать.
- Ясно… - Протянул Наруто с какой-то обреченностью в голосе – до того явной, что Саске краем глаза с любопытством взглянул на него и, заметив, должно быть, растерянность на его лице, сказал (впрочем, не особенно дружелюбно):
- Ты несешь работы домой?
- Ммм? – Наруто удивленно посмотрел на него (словно и не ожидая, что тот вообще умеет говорить), затем бросил быстрый взгляд на рисунки в своей руке и радостно улыбнулся.
- Ну да! Конечно же!
- Зачем? Показать родителям?
Наруто отрицательно мотнул головой.
- Да нет. Опекуну. У меня нету родителей.
Саске еще раз посмотрел на рисунки в руках мальчика, затем – как-то задумчиво – на его лицо, но подобно подавляющему большинству извиняться за то, что затронул «больную тему», не стал, а заметил только:
- Я тоже раньше так делал.
- А теперь – нет? Почему? Ты ж так здорово рисуешь! – Он сказал это с таким жаром, что Саске не выдержал и самодовольно улыбнулся. Тщеславие на его лице, как чуть раньше – горделивое высокомерие, выглядело смешным и каким-то до нелепости ненастоящим; Наруто тихо захихикал, поглядывая на него.
- Ты чего? – Недовольно спросил Саске, тут же становясь необыкновенно серьезным в своих глаза (и еще более смешным в глазах Узумаки).
- Ничего. – Пытаясь успокоиться, пробормотал тот, а затем, взяв себя в руки, повторил вопрос. – Так почему ты больше не показываешь рисунки родителям? Ирука вот меня всегда просит показать. И хвалит! – Заметил он с гордостью.
- Я покажу своим родителям только рисунок, с которым получу первое место на окружном конкурсе Изоискусства среди начальных классов, что будет через неделю. – И, бросив напоследок «до встречи», Саске скрылся в темной арки дома напротив.

Это был единственных их разговор. Молчаливость Саске и последняя его реплика, произнесенная с каким-то по-детски упрямым эгоизмом и, между тем, с завидной целеустремленностью, надолго запомнились Наруто. А через неделю состоялся тот самый злополучный конкурс, и Саске действительно занял на нем первое место, а та его картина (Наруто видел ее потом еще много раз, потому что Учиха оставил ее учительнице) была поистине потрясающа. Только вот показал ее Саске родителям или нет, узнать Узумаки не удалось. Победа среди сверстников на окружном уровне отдалила Саске от Наруто (а, впрочем, не только от него), и все попытки заговорить с Учихой заканчивались ничем (нет, вовсе не потому, что он, забываясь в собственном тщеславии, не хотел говорить с Наруто, а просто… ничем). Подружиться с этим мальчиком, в котором Наруто видел (или, быть может, просто хотел видеть) столько общего с самим собой – было мечтой Узумаки. Одной из тех, которых можно не стыдиться только в детстве (и вправду, мечтать о дружбе в двадцать лет ой как несерьезно; тогда уже стоит мечтать о капитале, выгодных связях и золотом гробе на собственные похороны). Но прошло не много не мало – месяц, и Наруто понял, что для него Саске был не просто «близким по духу» и даже не «исключением из правила», как окрестил его сперва Узумаки. Он был кем-то сродни кумира. Наруто мог сколько угодно уверять себя в том, что все это, все, что есть у Саске, ему для счастья не нужно. Но все-таки… ему хотелось. Хотелось, чтобы одноклассники окликали его, чтобы позвать поиграть в футбол, когда он выходил из школы; хотелось, чтобы девочки смущенно шептались о нем у окошек их школы на переменках и восторженно замолкали, глядя, как он проходит мимо; ему хотелось, наконец, быть таким же удачливым и способным: не падать, прыгая через скакалку и не приходить к финишу позже всех. А единственной нитью между ним и Саске была живопись. И Наруто не переставал убеждать себя в том, что ему достаточно открыть в себе талант, подобный таланту Саске, чтобы по праву оказаться с ним на одной ступени. Ему казалось, что, раз уж Учихе не интересны ребята из его класса, так это непременно потому, что они не разделяют его увлечения искусством. И Наруто был готов прочитать уйму книг, изрисовать каждый клочок бумаги в доме, чтобы только человек, на которого он стремился походить, наконец, заметил его.
Но это было бесполезно. Потому что к концу второго класса он все так же рисовал «калю-малю». Среди его товарищей все уже давно знали о его новом «закидоне» (как мило наименовал сие увлечение Киба) и не упускали случая лишний раз посмеяться над ним, выкрадывая периодически из его портфеля некрасивые рисунки. Второй и третий классы, когда яснее всего проглядывало в его работах старание и вместе с тем абсолютное неумение, стали самыми сложными для него в школе. Хорошо запомнился один случай, когда ребята из класса подстерегли его после занятий в студии, когда он шел домой. А потом, так же неожиданно, как появилась в нем тяга к живописи, в нем появился и талант. Рисунки стали лучше, «качественнее», как выразилась, наблюдая за его работой учительница – она, наверное, была единственной, кто за те два года не усомнился в мысли о том, что талант рождается в труде. Так и случилось. И, как только Наруто опомнился, очнулся ото сна из длинной вереницы собственных неудач, в тот же год, в начале пятого класса, от них уехал Саске. За все это время они почти не говорили, и лишь изредка Наруто мог увидеть Учиху где-то кроме ИЗО-студии. Саске не застал этих перемен, сказать ему что-то так и не получилось. В столицу, куда переехала обеспеченная семья Учихи, для Наруто вход был закрыт; и, должно быть, так и не ставший другом для Узумаки, Саске должен был быстро исчезнуть из его памяти. Но он подарил Наруто любовь к искусству, пускай и сам того не подозревая, и, вспоминая его, Узумаки облагораживал и идеализировал так и неузнанного им мальчика.
Родной и незнакомый одновременно. Саске.


* * *

Ладонь учителя с наслаждением огрела светловолосый затылок дорожайщего ученика.
- Не спи - трибунал проспишь! – Он строго пригрозил пальцем Узумаки. – В поезде, что ли, не наспался?
- С вашим храпом хрен заснешь… - Негромко, дабы сия весть до адресата – не дай Бог – не дошла, заметил недовольно Наруто, потирая затылок.
Павильон, куда они по настоянию института должны были подъехать к семи часам (а по блажи учителя подъехали в шесть), представлял собой несколько просторных залов (ныне битком набитых людьми); в первых помещениях толпились живописцы со стажем и отсутствием всякой индивидуальности, далее следовала выставка под гордым названием «Наше будущее» (роль будущего в ней играли растерянные и уставшие с дороги конкурсанты), в последнем же зале находилась та прослойка общества художников, чьи имена более или менее были известны в стране (или, на худой конец, в Петербурге; Петербург в глазах большинства посетителей выставки представлялся почему-то именно «худым концом»).
Разглядывая окружающий его контингент, Наруто судорожно облизывал пересохшие губы, размышляя над тем, с какой же конкретно целью была дана им эта чертова (потому как ему совершенно не нужная) неделя, и зачем сегодня их всех вытащили на это сомнительного рода мероприятие. Ясно было одно: ничего законного это не предвещало. Во всяком случае, крайне мнительный за пределами родного города разум Узумаки пришел именно к такому выводу.
- Это пройденный этап. – С видом большого знатока заявил учитель, и Наруто нехотя оторвался от своих невеселых раздумий. – Они дают вам возможность подзаработать. Если кто-то из присутствующих договорится с тобой о заказе, считай, тебе повезло.
Наруто и сам думал об этом, но все же недоверчиво уточнил:
- Это государственный конкурс-то дает нам шанс подзаработать? Это же не частное мероприятие…
- Ну…мероприятие, может, и не частное, и, может быть, даже государственное. Но спонсор у него далеко не государство. У государства бы не нашлось денег даже на билет в один конец для вас, не то что на оплаченную неделю в Москве. – Он помолчал немного, а затем недовольно добавил. – Хотя гостиница второсортная даже по моим непритязательным меркам.
- Понятно. – Отозвался Узумаки, запутавшись еще больше.
Время текло вяло и ужасно нудно. Выполняя роль абстрактного столба рядом со своею работой, Наруто просто умирал от скуки. Кружившие по помещению в хаотичном беспорядке люди кучками останавливались у наиболее привлекательных для них картин. К Наруто подходили довольно часто, а спустя четверть часа один длинноволосый субъект весьма болезненного вида даже попытался выяснить у Узумаки, что же вдохновило его на подобную «прелесть». Путаясь и запинаясь, Наруто рассказал ему какую-то беспросветную чушь, но субъект, как ни странно, остался доволен и, перекочевав в дальний угол зала, улыбался оттуда Узумаки какой-то странной блаженной улыбкой.
Прошло еще четверть часа, и перед Наруто, успокоившимся благодаря оказанному посетителями вниманию к его творчеству, возник молодой белобрысый тип, по одежке значительно отличающийся от прочих индивидуумов (причем явно не в свою пользу). Поглядев на работу, он для начала присвистнул, а затем очень громко начал звать ее создателя, несмотря на то, что создатель стоял рядом.
- Нет, это однозначно зачот! – Воскликнул под конец он, ни к кому, в общем-то, не обращаясь. Раздраженный его шумливостью, Наруто с облегчением вздохнул, когда, похвалив его творение, посетитель углубился в детальное изучение картины и, наконец, замолк. Прошло не больше пары минут его спокойствия, как хамоватый тип, обернувшись назад и глядя куда-то через толпу, крикнул что-то, выбившее Наруто из приятного его умиротворения не иначе, как на вечность.
- Эй! Я нашел тебе достойного соперника, Саске!


- - -
* (с) КиШ, «Вино хоббитов».