У этой  триллера "сказки" есть своя предыстория, точнее автобиографичный факт. Дело в том, что когда я пошла в свои шесть лет в школу, я была очень стеснительным, зажатым, тихим ребёнком, который терпеть не мог толпы и большого количества зрителей, у меня появилась отвратительнейшая привычка. В минуты крайнего волнения, например, когда требовалось выйти к доске и рассказать элементарное стихотворение или написать на ней простенький пример, я кусала себя за кисть руки. Я ощущала собственную плоть, зубами доходила до крови, и волнение резко отступало. В первом классе я делала это не так часто да и не попадалась на глаза учителям, понимая, что они вряд ли ободрят этакую разрядку. Но уже в середине первого полугодия, мама таки заметила, что что-то неладно  у меня с руками, вытащила клещами правду и применила несколько действенных способов, она мазала мне руки перцем, забинтовывала их, и привычка мало-помалу отступила. Я кусала себя теперь только перед контрольными за год и ещё перед выступлениями городского масштаба, но тут уже никто не мог меня остановить. После начальной школы, естественно, отношение к учёбе стало не таким серьёзным, и все средние классы я не вспоминала про пожёвывание собственной плоти. Но, что удивительно, когда я начала всерьёз готовиться к поступлению, я как-то машинально опять начала кусать себя за кисть, причём довольно ощутимо, до синяков, ссадин и уже довольно заметных укусов, которые на собак было не списать. И вплоть до сегодняшнего момента перед каждой сессией у меня рука покрывается следами укусов, что выглядит донельзя «мило», но отучиться никак не могу себя заставить. Вся эта история напоминает мне Ребекку ("Сто лет одиночества"), и даёт мне много поводов сомневаться в собственной вменяемости.  Другой персонаж триллера сказки тоже имеет своё прототип, но про него промолчу.

Я переживала, когда ты не приходил вовремя.

Ведь сначала ты приходил постоянно. Потом начались задержки, цепочка свиданий прервалась, недопонимание, недоговорки. Я волновалась. Мне хотелось увидеть тебя. Сперва я уничтожала посуду в доме, резала диван, на котором ты сидел, тыкала ножницами пол, по которому ты ходил. Это всё мало помогало.

Тогда я откусывала от себя по маленькому кусочку. Я откусывала от себя плоть, выплёвывала. Проходило минут десять, ссадина кровоточила, маятник часового механизма качался. Тогда я откусывала кусок побольше. Ранка расширялась, снов проходило десять минут. Я откусывала ещё кусочек... Обычно ты возвращался на десятом куске, ты сажал меня к себе на колени, укутывал в одеяло и начинал рассказывать о Заполярье.

В Заполярье видно Северное Сияние. В Заполярье ночи такие холодные, что зубы стучат  от холода. Ездят там на лайках, запряжённых в сани, лайки дружелюбные, я бы им обязательно понравилась. Когда мы поедем туда, никто не сможет своровать наше тепло, никакие вьюги, бураны. Будем топить печку в нарте и есть солонину, запивая водой со льдом.

Рассказы были клеем. Ты брал с пола кусочки меня и приклеивал их рассказами о сиянии и берегах, укрытых снегом.

Там пахнет морозом.

Кусочки вставали на место, почти не оставляя швов, только белые полосочки на коже. Белые, как пурга в заполярье. Белые, как снег. Плохо только, что в Заполярье мы не увидим весны. Но зачем нам весна? У нас есть мы.

А однажды ты не пришёл. Я пооткусывала от себя почти всё мясо, что держалось на костях и сухожилиях, и осталась лежать ошмётками на паркете. Мне показалось, что ты не пришёл, потому что тебя больше нет, нет ни на работе, ни под столом, ни под пледом. Нигде нет.

А потом я поняла, что ты, наверное, расхотел брать меня с собой в Заполярье и уехал один, с лайками, по лыжне. Или хуже того - ты уехал с кем-то другой. Или хуже всего - ты не собирался туда ехать, тем более со мной, и теперь сидишь в гостиной, пока я валяюсь кучей бесформенных ошмётков и не могу собрать себя заново. Я не могу собирать себя заново из откусанного мяса. Собери меня, и давай уедем смотреть на северное Сияние, давай не будем жалеть о весне. Я гнию в помещении с закрытыми шторами. Приходи. Приходи.