Я тоже долгое время жила именно в такой системе координат. Но постепенно мне пришлось заметить, что то, что я не люблю в поведении своих детей, я хочу самым категоричным образом в них искоренить, сломать, исправить. Мне пришлось заметить, что то, что я так не любила в своем детстве, я делаю сейчас в своей семье. И мои дети реагируют также – прячутся, не идут на контакт, учатся врать, хотят всячески избежать выяснения отношений.

У меня есть подруга. Она в какой-то период частенько рассказывала мне про свои отношения с родителями в детстве. Все воспоминания сводились к тому, что все в детстве было ужасно. На мою просьбу привести хоть один пример какого-нибудь «ужаса», она рассказала мне про то, что мама заставляла ее зимой надевать колючие шерстяные колготки. Девочка плакала, пыталась объяснить, но ее мама стояла на своем.

- Это был Освенцим! – воскликнула подруга мне в телефон.

Прекрасно помню свою реакцию на эту ситуацию: недоумение. Какой тут Освенцим? В нашем детстве всех так одевали. И меня тоже. И тоже кололось всё и чесалось. Какой тут может быть Освенцим? Зима, мороз, надо уберечь ребенка, чтобы не замерз. Многие родители часто были куда более суровы, но дети продолжают считать, что у них была хорошая мама и счастливое детство. Разве это ужас?

И тогда подруга сказала мне: «Не важно, что делала мама. Важно, что чувствовал ребенок. Для меня эти колючие колготки – Освенцим».

К этой истории я мысленно возвращалась много раз. Она словно не давала мне покоя. Такое часто бывает: когда что-то цепляет, ты продолжаешь искать внутри себя понимание ситуации и находишь его в себе самом, в своем обычном бытовом дне. В тот период я сама часто пренебрегала чувствами своего ребенка, регулярно повышала голос, а моя жесткость в воспитании граничила с жестокостью, частенько переходя эту грань. Я видела в себе тогда только один недостаток – что я позволяю себе поднять руку на ребенка. Но в остальном я считала себя хорошей мамой и больше смотрела на недостатки своих детей. При этом я помнила свои детские обиды и своих родителей воспринимала в отрыве от себя самой, не видя, что я пошла дальше и сама стала хуже.

Я хорошо помню день, когда я неожиданно спросила себя: «А я не ломаю своих детей?» И ужаснулась волне холода, прокатившей по моей спине. Ломаю, еще как! Но целая пропасть лежала между этим уверенным ответом и конкретным пониманием: где и как это происходит в моей семье?  Что такое насилие над ребенком?

 Конечно, прежде всего, это битье. Тут многие со мной согласятся. Избивать детей нельзя – скажет практически каждый и также думала я. Хотя шлепок по попе – продолжал быть нормой для моей семьи, атрибут воспитания ребенка, когда он не понимал слов. Получается, что в своем рассуждении я проводила грань между битьем и шлепком, одобряя последний, как экстренную меру воздействия, и не видя, что это одно и то же!

Такое присутствует во многих семьях. Уставшая мама или уставший папа и провинившийся ребенок встречаются, и все будет зачастую так, как это допустит сам родитель. Никто же не знает, что происходит за стенами нашего дома, как потом переживает ребенок, что испытывает внутри себя взрослый. Наше отношение к ребенку формирует допустимое поведение по отношению к нему.

Крик, оскорбления, запугивания, угрозы – все это тоже ежедневные реалии современного ребенка, которыми часто пользовалась я. Как объяснить, если ребенок не понимает? А тут хоть и жестко, но он точно больше так не поступит. Уже позже осознаешь, что тот стресс, который ребенок испытывает при таком отношении к себе взрослого, – совершенно такой же, как при физическом или сексуальном насилии. И называется такое отношение не как иначе, как эмоциональное насилие.

Понимаем ли мы, родители, что чувствует наш ребенок, когда мы говорим ему:

«Ешь быстрее, а то придет Баба-Яга и заберет тебя.»
«Если ты будешь тащить всякую дрянь в рот, у тебя в животе заведутся червяки.»
«Хватит трогать пиписку – отвалится.»
«Если еще раз пописаешь мимо, я ….» (лучше не знать, что может тут сказать мама)?

Все такие слова воспринимаются ребенком на полном серьезе. У него нет чувства юмора (если говорить о малыше), и он долго еще не будет понимать нашей иронии. Зато он считывает наше настроение (боевое и мстительное) и уже знает, что его не любят. Ведь это самый простой и доступный для ребенка вывод.  Эмоциональное насилие (крик, угрозы, оскорбления) в чем-то страшнее физического, потому что очень не скоро ребенок поймет, что именно происходило с ним в детстве, что именно хотела сказать его мама. Его внутренние ощущения еще долго не будут совпадать с его пониманием, принося сильнейшую дисгармонию.

Но насилие бывает и другим.

Насилую ли я своего ребенка, когда заставляю его в 4 года одного собирать игрушки? Ежедневно наблюдая за своими детьми, я сегодня уверенно отвечу: «Да, насилую». Потому что такая работа для такого возраста – очень тяжела, и ребенку эмоционально трудно одному выполнить ее. Но практически все родители заставляют ребенка  уже с самого маленького возраста собирать игрушки. «Потому что он должен приучаться делать это сам!». И я делала также в страхе, что иначе ребенок будет ленив и неряшлив.

Насилую ли я своего ребенка, когда, не замечая его эмоций, переживаний и желаний, спокойно без крика говорю, как надо поступить в той или иной ситуации? Да, насилую.

Я приведу знакомый каждой маме пример. Ребенок катает машинку в песочнице. К нему подходит другой малыш. Тоже хочет эту машинку. Наш ребенок не хочет отдавать, тот настаивает. Появляются первые слезы. Мы вмешиваемся и часто произносим следующий текст: «Ну, чего ты плачешь? Поделился бы машинкой, мальчик тоже хочет поиграть, он бы тебе вернул. Можно пока в его лопатку поиграть. Жадничать не хорошо.»

Таких ситуаций в жизни наших детей очень много: за завтраком, когда каша не та, после завтрака, когда колготки не те, на прогулке, в детском саду, во время игры – сплошь и рядом наши дети, как и мы сами, радуются, злятся, интересуются, хотят или не хотят, а мы невнимательно относимся к их чувствам, навязывая сверху правильное шаблонное поведение. Когда я стала задумываться над этим, но по неумению реагировать иначе, продолжала вести себя также, я стала видеть по своим детям, что такое отношение приносит им очень много переживаний и боли. Вначале ребенку больно и плохо от того, что его не понимают. Но постепенно ребенок «прогибается» под родителя, сам начинает так себя вести. Когда наступает подростковый возраст, мы часто жалуемся, что дети бывают грубы и бесчувственны в наш адрес. Но мы не осознаем, к сожалению, что такое отношение подростка – это точно такое же пренебрежение чувствами другого человека, которое мы демонстрировали все детство нашего ребенка. Наше отношение вернулось к нам, минуя наше воспитание и долгие правильные разговоры.

Получается, что ребенок, живший в насилии (под этим словом я понимаю сейчас жесткие родительские рамки воспитания, правила, пренебрежение детскими чувствами, а также эмоциональное и физическое насилие), сам против своего желания становится таким же, как и мы, насильником. Он впитывает наши ценности, стереотипы и поведение. Мы часто жалуемся, что дети не такие, как мы, при этом, как раз именно схожесть с нами зачастую так не нравится нам.

Главное, что дети понесут весь этот детский багаж (точнее – недетский багаж из детства)  – несдержанность, жесткость, эмоциональность, невнимательность к людям, безусловную уверенность в своей правоте – в свою взрослую жизнь. И им будет трудно, даже при осознанном желании, меняться, потому что иного отношения они не видели. Они пойдут по жизни практически в полутьме, наощупь, потому что насилие порождает насилие, а никак не заботу и чуткость.