...меня поставили на ноги, и тяжёлая, свинцовая, покрытая тёмно-синей эмалью боль пронизала хрупкое бледное тело. Я глухо вскрикнул и начал падать, вцепившись в ногу хозяйки.
-Ну что ты... Что ты, Юмме... - она подхватила меня так, что моя безвольно повисшая голова скрылась у неё на груди, в складках красной блузки. Дождавшись, пока я немного отойду, Мати схватила пальто, набросила его на свои аристократические плечи и, прижимая меня к себе, побежала куда-то сквозь тянущуюся белыми нитями прохладную марлю зимней ночи. Я плохо осознавал происходящее, лишь каждый вздох пахнущей лёгкими весенними духами груди хозяйки отдавался глухим ударом в моих фарфоровых висках...


...меня подвесили нагим над столом, и доктор стал внимательно изучать мою разрезанную спину. Он долго водил ледяными железными иглами по моему позвоночнику, прежде чем опустить меня на зеркальную поверхность стола и с большой аккуратностью и нежностью зашить разрозненные куски тонкой покрывающей фарфор кожи. Его взволнованный шёпот едва достигал моих ушей, я лишь лежал и видел прижатую к губам белоснежную руку Мати.
-Его шарниры уже поломаны и никуда не годны... Мало чем можно помочь. Но я попытаюсь.
-Спасибо, спасибо вам! - Мати аккуратно подняла моё нагое тело и, замотав его в свой плащ, понесла прочь из больницы...


Ветер сдувал с ярких опавших листьев густой лёгкий снег. Мати прижимала меня к своей груди, сидя на скамейке в парке.
-Хозяйка... - позвал я её. - Хозяйка... Пожалуйста... Бросьте меня, я же никчёмен...
Она посмотрела на меня с умильным осуждением.
-Дурак ты, Юмме... Я никогда, никогда тебя не брошу. Детей в беде не бросают.
Ветер сдувал снежинки с её ресниц, и боль отступала.


Спасибо за то, что не бросаешь меня, Мати...