Я открыл дверь в морозное утро, и холодный сухой ветер содрал кусок кожи с моего лица. Он шлёпнулся мне под ноги, кровавый, скользкий, издавший чавкающий звук, который тотчас же был пожран голодными зелёными стенами. Я посмотрел на него, сказал, что раз отвалился - значит, так и должно быть. Плюнул на пол. Прошёлся по остаткам себя, сплюнул и на них. Вышел на лестничную клетку и уселся на унылом потолке курить вишнёвые сигариллы.
Пришёл хозяин. Спросил, ел ли я что-нибудь; я ответил, что нет. "Дурак", рассмеялся он. Подождал, пока я докурю обрывки своих мечтаний, затолкнул меня в квартиру и налил мне лунного света в тарелку. Велел заедать куском пыльного дорожного полотна. Я давился, рыдал, меня тошнило, но я ел - не хотел расстраивать его. Едва я допил последние капли, горло моё раскрылось, и тот самый свет - уже грязный, вперемешку с сине-сиреневой кровью, связками и желчью, лившейся наверх из желудка - рванулся назад, прожигая ковёр. Хозяин посмотрел, как я стою на четвереньках в луже собственной кровавой блевотины, засмеялся, поднял меня и принялся зашивать прожженное горло. Вышло плохо - два толстых креста. Я не стал жаловаться. Хозяин ещё посмеялся и предложил мне убить себя. Я согласился.
Пришла мать. Хозяин позвал её. Красивая - в лучшем платье, вечно молодая. Я был рад позабавить её. Улыбаясь, я вспорол себе запястья, чтобы усладить её слух шелестом осенних листьев из моих вен. Не вышло. Пустота хлынула из углов театра, затекла в меня. Я ругнулся и отрезал себе одну руку. Снова пусто. Тьма схватила упавший кусок меня и с жадностью заглотила его, потом звенящим голосом попросила ещё - и я оторвал себе ногу. Потом вторую. Отпилил половину торса - и снова темнота пожрала его. Но ни капли крови не пролилось. Мать устало прикрыла глаза - ей было скучно. Хозяин улыбнулся и разорвал меня ещё на три части, потом же уселся и стал сшивать моё тусклое тело, полнившееся пустотой. Он всыпал в меня битого стекла, добавил дорожной пыли и доверху залил скрежетом пережатых гитарных струн. Чуть сдобрил пеплом догоревшего солнца и попросил меня попробовать ещё раз. Я вспорол вену на шее - и звуки осени заполнили пустую стеклянную залу. Мать засмеялась и зааплодировала. Я убил себя в первый раз. Но не умер.
Хозяин отрезал свои прекрасные волосы и помог мне сплести из них петлю. Её край он зацепил за шпиль готического собора. Я покорно влез в петлю и с усталостью в глазах сказал, что устал от бездумной растраты себя. Он снова засмеялся, но не ответил, лишь дёрнул посильнее за башню и выдернул её у меня из-под ног. На меня уставились снизу тысячи жадных до моей смерти глаз. А я хрипел в такт играющей в наушниках песне и думал, что скука прикончит меня скорее, чем петля. Вокруг шпиля засуетился холод, он окутал меня и стал спрашивать, что я делаю здесь один ночью. Я с улыбкой взглянул на него и не ответил. Прилетели птицы, сели рядом. Рассказали мне, что где-то уже утро, а кто-то взял мою гитару. Я рассердился, заёрзал в петле, отрезал себе ею голову и полетел вниз. Одна из птиц ринулась за мной и на прощание выклевала мне левый глаз. Сказала, что у моей крови вкус прошедшего счастья. Я отмахнулся и разбился о мостовую. Две смерти сразу ринулись к моему телу - и ни одна не забрала, обе только брезгливо отмахнулись. Ушли пить пиво. Ну ёб твою мать...
Хозяин признался, что ему нравится собирать моё тело - каждый раз оно пахнет новой смертью. Я фыркнул, сел в сугроб и плюнул в сторону. Он разглядывал мой наполовину выклеванный глаз, потом попросил меня выдернуть оба. Устало вздохнув, я запустил палец в полупустую глазницу и выдрал глаз до конца. По щеке устремилась скудная струйка моей отвратительно пахнущей ядовитой сине-сиреневой крови, прожгла мой сугроб и мне штаны. Я ругнулся и ткнул себя острым ногтем во второй глаз. Глаз вытек сам, но нервы я вырвать не смог - пришлось попросить у хозяина нож и начисто выскоблить дурно пахнущую глазницу. Я слышал, как хозяин подозвал бродячую кошку, слышал дикий крик этого животного, его жалобный стон, и вскоре - хруст костей. Хозяин вставил мне новые глаза и, поцеловав мои веки, попросил больше не терять их. Я потянул хозяина за собой - мне не терпелось снова убить себя. На улице остались только пара лужиц крови, натёкших с меня, да труп кота с выдранными глазами и сломанной шеей.
Мать попросила меня утопиться. Я с радостью кинулся ей на шею и позвал смотреть, как я убью себя. Пришла и сестра - с интересом поглядела, как я помогал хозяину наполнять ванну злобой и ненавистью. Я с гордостью упал в эту тёмную грязь и стал ждать, когда она заполнит мои лёгкие. Она уже почти доверху влилась в меня, но тут пришли какие-то злые люди. Посмотрели на меня, покачали головой и сказали "Не возьмём". И увели мою смерть. Тогда сестра запустила руку в ванную и вытащила меня. Она глядела, как я плююсь грязью, блюю, снова плююсь, сказала "Ничтожество" и увела плачущую мать - та была расстроена, как и я, потому что я снова убил себя, но не умер.
На кухне хозяин заваривал мне чай с романтикой в стакане. Он сказал, что я должен прочистить все мысли и попытаться снова. Я увидел на дне стакана осадок - то время, когда я был счастлив. Не глядя махнул варево одним глотком и заснул у ночи на плече. Мне снился ты. Ты умирал. Проснувшись, я рыдал в плечо старого дня и умолял холодные безмолвные стены не забирать тебя. Пришёл хозяин с флаконом яда, прогнал оплаканный день прочь. Я наблюдал, как он занавешивает окна разодранными криками страдающих в аду, и медленно тянул яд через трубочку. Он был горько-солёным на вкус. Как твои слёзы. Я рассказал хозяину об этом. Тот рассмеялся и ударил меня по лицу. Велел забыть, иначе потеряю стимул к лишению жизни самого себя. Я улыбнулся и откинулся в кресле, чувствуя, как сладко отрава растекалась по телу. Я представлял себе, как меня будут мучить в аду, как будут раздирать на части и собирать по частям, вливать в вены раскалённый металл. Но перед глазами снова возник твой образ. Я заматерился, швырнул на диван флакон с недопитым ядом и кинулся к хозяину на шею с плачем. Он гладил меня по голове и слушал мои монотонные отравленные всхлипы. Сказал, что обязательно отправит в ад, и ушёл. Я остался в тёмной комнате на фиолетовом одеяле, сидел и рыдал. Я хотел в ад. Раз уж не к тебе.
Сестра заходила, сказала, что я молодец, раз не оставляю попыток сдохнуть. Попросил у неё лекарство от чувств. Она лишь угрюмо развела руками и не ответила. И ничего мне не дала. Я замотался в жёлтую тьму и уставился в хмурый дождливо-снежный день. Думал выйти на улицу, кинуться в сугроб и насмерть замёрзнуть. Не получилось - моё треклятое тело растопило последний снег и оставило само себя материться в светло-грязной луже на земле. Хозяин пришёл. Дал мне пистолет. Опять рассмеялся. Он привёл с собой смерть. Сказал, что эта не откажет. Я заметил - она была похожа на дешёвую шлюху. Я с благодарностью поцеловал хозяина и разрядил всю обойму. Себе в лоб.
Она отвернулась от меня. Сказала "Слишком грешен" и ушла, цокая по грязным мокрым улицам сбитыми каблуками. Ушла к тому, кто был подходящим для ада. К малолеткам, режущим себе вены в пахнущих водкой и мочой подъездах. К отчаявшимся готам, глотающим одну за другой пачки снотворного. К безработным, от отчаяния напивающимся до потери пульса и выпадающим из окон. Их души легко выдрать из тела, ибо они по-настоящему не хотят умирать. Их души жмутся в комочек у самого сердца, наивно считая, что там их никто не найдёт. А я хотел в ад. И душа разливалась спокойно по телу вместе с пустотой. И ни одна смерть не могла её вытащить.
Я решил уйти из дома. Взял гитару, кое-что из книг, поцеловал руку матери, приложился губами к холодному лбу сестры, крепко обнял хозяина - и исчез. Едва я вышел, они растворились за моей спиной. Их не стало. Я шёл и плакал. Я проскитался не один век, я искал свою смерть, которая бы наконец забрала меня у тебя. И вот я шёл, мок под июльским дождём, вдруг повалился на землю, схватившись за сердце, вздрогнул... Тут мимо прошёл ты, убил меня, и наступило вчера.
Когда я проснулся, ты уже не спал. Смотрел в потолок. Я спросил, где я. Ты ответил "О чём ты?" Я рассказал тебе. Ты заплакал. И, уткнувшись мокрым носом мне в ухо, сказал:
-Ничего не было. Ты не скитался в поисках своей смерти. Ты не убивал себя. Ты не жил сотни лет в ожидании смерти. Потому что я не уходил. И прошла всего ночь...
И я понял, что я жив.