Сегодня я узнала две вещи. Во-первых, из этого мира невозможно уйти по-тихому, по-человечески, без бюрократической возни с сотнями бумажек. Во-вторых... Во-вторых, когда думаешь, что всё уже давно выплакано и больше сил уже нет - обычно глубоко ошибаешься.

Первый круг Ада - морг. Быть строго к девяти утра. Стоять спокойно можешь только лишь до тех пор, пока не позовут на прощание с почившим. Здесь меня пробило в первый раз - тихо, безмолвно. Тяжко. Тяжко было смотреть на дядю таким - мирно лежащим на небольшой подушечке; тело укрыто ритуальным одеялом, вокруг головы уложены венком пышные алые розы. Будто вот заснул и спит себе на этом страшном ложе.

Круг второй - отпевание в церкви. Полчаса церковных песнопений и свечной воск, обжигающий ладони. Здесь полагается навсегда попрощаться с человеком и позволить заколотить крышку гроба. Подхожу к телу, кладу по правую руку извечные дядины очки. Наклоняюсь и прикасаюсь губами к ритуальному венцу на его лбу - даже сквозь него чувствуется холодная кожа, голова просто ледяная. А он такой спокойный, умиротворённый... Последний раз провожу рукой по его лбу, и случайно сорвавшаяся с лица капля падает ему на лацкан.

Прощаются остальные - бабушка, дедушка... Отец, поцеловав брата, отходит и впивается руками в собственное лицо. Подходит батюшка, с головой накрывает дядю одеялом. Сверху посыпает крестом какой-то золотистый порошок из бумажного свёртка - наверное, освященной землёй... Удары молотка по гвоздям звучат приговором под куполом храма.

Круг третий и последний - кладбище. Огромное открытое пространство, вдоль и поперёк покрытое крестами, венками, цветами. Вокруг чисто, ровно; крупными хлопьями падает снег. Идём к той могиле, которая отведена дяде. Над гробом говорятся последние слова; я берусь рукой за железный крест на крышке и напоследок читаю одно четверостишье - пусть послушает... Гроб на верёвках опускают в землю; положено каждому бросить горстку земли сверху: это считается последним прощанием. Могилу быстро засыпают землёй; сверху устанавливают венки и крест, кладут цветы; в свежую землю втыкают табличку с полным именем и датой смерти - позже мы заменим её на могильную плиту. Подхожу к венку из белых цветов, на котором трепещет на ветру ленточка "Любимому дяде". Наклоняюсь к нему лбом, целую лепестки верхней розы. Шепчу: "Спи, мой хороший, спи сладко". Ему теперь очень и очень тепло, там, под снежным одеялом, на глубине 1,5 метра под землёй. "Не плачь, - говорят мне. - А то там у него будет вода". Туманно вспоминаю, что мне уже говорили об этом - нельзя много плакать по умершему, иначе его душа захлёбывается слезами живых.

Дома выпиваю стакан водки, второй, третий - трезва как стекло. Перед тем, как уйти с поминок, читаю эпитафию, давнюю. Она случайно всплывает в моей голове:

 

 

 

 

 

 

 

 

Покойся с миром, родной. Ты вечно будешь с нами.