Очередная идеология оказалась провальной. Ориентиры, определявшие политику в течение трех последних десятилетий, в одночасье превратились в нечто такое же архаичное, как и революционный социализм. "Восемь самых страшных слов - это "Я из правительства, и я здесь, чтобы помочь". Это язвительное замечание Рональда Рейгана, героя американского консерватизма, теперь кажется частью истории: правительства, не зная покоя и отдыха, денно и нощно, вливают в финансовую систему триллионы долларов, евро и фунтов стерлингов. "Правительство - это зло; нерегулируемые рынки - это благо": как эта идея смогла проскользнуть, незамеченная Аланом Гринспеном, учеником Айн Ранд (Прим. Profinance.ru: американская писательница, философ, основатель теории объективизма), и главным среди всех председателей центральных банков современности? Именно он, выступая перед Конгрессом в прошлом октябре, заявил, что не может оправиться от шока и просто отказывается верить в то, что кредитные организации не смогли защитить интересы акционеров. Западная про-рыночная идеология последних трех десятилетий развилась после крушения кейнсианской модели смешанной экономики 1950-х, 60-х и 70-х. Переход к рынку ассоциируется с избранием Рейгана президентом Соединенных Штатов в 1980 году, и ростом популярности Премьер министра Великобритании Маргарет Тэтчер. Менее значительной на их фоне кажется роль Пола Волкера, который тогда занимал пост председателя Федеральной резервной системы, и победил инфляцию.

Однако нашу эпоху формировали еще боле глобальные события: отказ Китая от плановой экономики и переход на рыночные принципы при Дене Сяопине (Прим. Profinance.ru: выдающийся китайский революционер, политик и реформатор), развал Советского Союза в период с 1989 по 1991 годы, конец индийской политики, ориентированной на внутренний рынок после 1991 года. Провал системы центрального планирования, конец холодной войны и, прежде всего, присоединение миллиардов новых участников к процессу глобализации мировой экономики. Вот поворотные моменты нашей эры. Сегодня мир снова меняется под влиянием синхронного экономического спада и устрашающего финансового кризиса. Финансовая система - это мозг рыночной экономики. Если ее спасение стоит так дорого, то рейгановское отрицание роли государства теряет смысл. Если финансовая система рухнула, то рынкам больше не во что верить. В такой переломный момент сложно представить, чем все это кончится. В смутные 70-е мало кто догадывался о том, что новая эпоха ознаменуется снижением инфляции, расцветом капитализма и развенчанием мифа коммунизма. Что ждет нас теперь, зависит от решений, которые нам предстоит принять, и потрясений, которые только предстоит пережить. Но даже финансовый коллапс на фоне глубочайшей рецессии не изменят этот подлунный мир. Рынки частично утратят свою легитимность. США потеряет к себе доверие. Могущество Китая возрастет. Сама глобализация может пойти прахом. Настало время перемен.

Каким путем пойдет мир? Ответ во многом обусловлен процессами самоуничтожения, запущенными в эру либерализации: она также характеризовалась невероятным ростом прибыльности финансового сектора, безудержными финансовыми инновациями, усилением мировых макроэкономических дисбалансов, огромными кредитами частного сектора и пузырями на рынках активов. В США совокупный долг финансового сектора - сердца мировой рыночной экономики и эпицентра нынешней бури - вырос с 22% от ВВП в 1981 году до 117% от ВВП в 3 квартале 2008 года. В Великобритании, попавшей в зависимость от финансовой активности, валовой долг финансового сектора достиг почти 250% от ВВП. Кармен Рейнхарт из университета Мериленд и Кеннет Рогофф из Гарварда, считают, что эра либерализации также совпала с периодом участившихся финансовых кризисов. Она также стала эпохой повсеместных спекулятивных пузырей. Правительства развивающихся стран накапливали валютные резервы и жестко регулировали курсы своих валют, что привело к формированию огромных профицитов, которые, вместе с притоком частного капитала, превращались в отток государственного капитала: в период с конца 1990-х и до середины 2008 года, валютные резервы этих стран выросли на 5300 млрд. долларов. Эти огромные потоки капитала на фоне традиционных профицитов в ряде стран с высоким уровнем жизни, а также растущих профицитов в странах-экспортерах нефти, как правило, оседали в небольшой группе развитых стран, в частности, в США. Америка поглотила около 70% избыточных сбережений других стран. Между тем, в США соотношение частного долга к ВВП выросло с 66% в 1997 году до 100% в 2007 году. В Великобритании этот рост оказался еще более значительным. Невероятно эластичная и инновационная финансовая система, а также государственные программы, способствовали развитию такой тенденции.

По сути, новшества в финансовом секторе текли нескончаемым потоком. Уоррен Баффет, легендарный инвестор, назвал производные инструменты "финансовым оружием массового уничтожения". Он оказался прав, по крайней мере, отчасти. В 2000-е на свет появилась "теневая банковская система", и традиционные банки ушли на второй план, ступив место модели секъюритизации "создавай и распределяй", работавшей посредством таких инструментов, как обеспеченные долговые обязательства. В 2007 году эта модель рухнула, как карточный домик. Это привело к возникновению самого глубокого, масштабного и опасного финансового кризиса с 1930-х. По словам г-на Рейнхарта и г-на Рогоффа, банковские кризисы ассоциируются с серьезным падением объема производства и занятости. Отчасти, это связано с перегибами в балансовых отчетах: в США общий долг достиг исторического максимума на уровне 350% от ВВП - 85% приходилось на частный сектор. Между тем, в 1980-х этот показатель составлял 160%.

Среди возможных последствий шока можно выделить: масштабные и длительные фискальные дефициты в странах с большим внешним долгом, поскольку они будут пытаться стимулировать спрос; длительная мировая рецессия; жесткие корректировки мировых платежных балансов; коллапс доллара; рост инфляции; усиление протекционизма. Вне всякого сомнения, наиболее существенные изменения затронут сам финансовый сектор. Предположение о том, что современные финансовые модели могут перевести риски на тех, кто в состоянии с ними справиться, оказалось ложным. Напротив, практика показала, что риски перешли к тем, кто наименее к ним подготовлен. Как отметил г-н Волкер в своем выступлении прошлым апрелем: "Говоря простым языком, новая гениальная финансовая система, несмотря на талантливых участников и щедрые прибыли, не смогла пройти проверку рынка".

В последнем отчете Эндрю Холдейна, исполнительного директора Банка Англии по вопросам финансовой стабильности, говорится о том, как мало банки знают о тех рисках, которыми они должны были управлять. Он приписывает провал "катастрофической близорукости" (склонности недооценивать риски), отсутствию понимания структуры (подразумевающей цепную реакцию для всех участников системы), и ошибочной мотивации (увеличение стимула для сотрудников и снижение для акционеров и налогоплательщиков). После кризиса мы уже не будем говорить о финансах с такой гордостью. На рынках воцарится жесткая дисциплина. Также усилится регулирование. Пока не ясно, прибегнут ли политики к структурным решениям: разграничение коммерческого и инвестиционного банковского обслуживания; принудительное сокращение размеров компаний. Возможен также возврат к концентрации банковской деятельности на внутреннем рынке, поскольку правительства все чаще и чаще вмешиваются в процесс. Это приведет к "де-глобализации". Черчиль также призывал к развитию промышленности. Пока же, однако, коллапс финансовой системы ведет к прямо противоположному результату: мировому промышленному спаду, который распространяется на все значимые секторы реальной экономики, требующие поддержки.

Но, если финансовая система оказалась неработоспособной, можем ли мы и далее полагаться на максимизацию акционерной стоимости, как на деловой ориентир? В конце концов, большая часть акционерной собственности контролируется финансовыми учреждениями. События последних 18 месяцев показали абсурдность этой концепции. Большинство пришло к выводу, что направление развития компаний должно определяться их руководителями, а не игроками на финансовых рынках. Таким образом, правительство, вероятно, захочет оградить компании от активных акционеров - хеджевых фондов, частного капитала и прочих инвесторов. Финансовый сектор теряет к себе доверие, разрушая непосредственно рыночные процессы. Это наиболее очевидно для "англо-саксонского" свободного подхода. Такие же масштабные изменения ждут и монетарную политику. Макроэкономический подход последних лет предполагал разграничение ответственности за монетарную и фискальную политику, автоматизацию последней, независимость центральных банков и ориентирование монетарных решений на достижение целевых уровней инфляции. Однако когда процентные ставки приближаются к нулю, грань между монетарной и фискальной политикой начинает стираться. Наиболее фундаментальным может стать решение игнорировать цены на активы при принятии монетарных решений.

Многие полагают, что г-н Гринспен, сменивший г-на Волкера на посту председателя ЦБ, создал условия для формирования и последующего схлопывания обоих пузырей. Он утверждал, что ликвидировать последствия схлопывания пузыря будет проще, чем выявлять и предотвращать его формирование. Переоценивая эту доктрину в конце ноября прошлого года, Дональд Кон, зам. председателя ФРС, с некоторым неудовольствием занял ортодоксальную позицию Источник: Forexpf.Ru - Новости рынка Forex