Евстафий подразогнал Дидю вдоль Суры увлекая за собой всю кавалькаду. Они довольно уже углубились в степь тем самым путем по которому козаки с Агафоном и прибыли на Пороги. Преодолев несколько мелковатых бродов и перебираясь с одного берега Суры и никто не смотрел им в след и ни один не оглянулся, а от того и не увидели как из зарослей камыша на опустевшую дорогу крадучись выбрался человек и определив которые из конских следов принадлежат липпицаням и со стоном наслаждения вогнал по гвоздю в отпечатавшиеся на влажном песке след конского копыта с оттиском гетманского вензеля на подкове. И тотчас конь под Белым вздрогнул и встал, но ведомые Ружинским всадники уже выбрались из луговины на край обширной левады, вдоль которой воловьи упряжки проездили в бурьянах некоторое подобие дороги от Суры – в степь, к ухвостью балки Домачинки и козак, смирив животное ласковым словом, проехал за всеми.
- Здесь, пробовать будем, - показал Ружинский на раскатанную телегами колею, – здесь край, - он вынул из ножен саблю и воткнул ее вертикально в землю, а начало от вон той дубравы. - А вам коней не жалко, Ваша Светлость, - перебирая поводьями возбужденно, как будто перекрикивая шум бури, выкрикнул Белый. - Чего их жалеть – для того и кони, для быстроты то есть, а не для посмотрин. - Эт понятно! –Хищно оскалился Белый. –Да только наша запорожская верховая манера может не понравится Вашей светлости - еще расстроитесь,глядите - Лишь бы кони не расстроились, да медленно не возили, - отмахнулся Ружинский, а я уж стерплю как-нибудь с Божьей помощью! – Так, что ли брат, калугер? - подморгнул он заслоняющемуся от яркого солнца веслом и неодобрительно наблюдающему за происходящим Агафону. Но тот, с момента разоблачения Петра-оборотня не проронил ни слова, и сейчас вот не сказал ничего – направил Елгу в тень придорожных тополей и там слился с зарослями в своем дурацком неувядающем травяном гермачке. К нему присоединились Солхат-мурза и кавалер Боплан. Козаки рысью направились к зеленеющей за гречишным, на треть засоренного цикорием полем, дубраве и как- то вышло будто все сторонятся своего гостеприимного хозяина, и вот стоит он совсем-совсем один на краю этой неухоженной левады и ветер непочтительно треплет его за седой, размочаленный совсем не идущий ему оселедец, и солнце с беспощадностью бьет в его покрасневшие – то ли выпил за обедом выше обычного горилки, то ли накричался сверх всякой меры. И то сказать - каково немолодому обманутыму любовнику обнаружить, что его милая, неуспевши обсохнуть от любовного пота, бегит до другого, молодого хахаля. Эх!.

-- Вы это, козакИ, - Евстафий расслаблено покачиваясь в седле объяснял правила состязания. – Лошадок как погреете, так от тУдова до сЮда скачите- только ж глядите по моему выстрелу – не раньше, а то кто вас знает - вы люди азартные, увлекающиеся – сперва схитрите, по дружбе, а потом по дружбе же и до сабель дойдет –бывало ведь, а Белый? - Семен при слове "увлекающиеся" смутился и скрыл замешательство развязным смехом, проорал :
- Нормальные мы люди, Ваша Светлость, - НОРМАЛЬНЫЕ!
- Нормальные, говоришь, - криво усмехнулся Евстафий, - вот и Петро БЫЛ нормальным.
- Петро ВАШ слуга, а мы Боговы, - перестал смеяться Белый. - Поехали что ли, напарник? – И он слегка стегнул по крупу лошадь Самийлы, а после уже резче своего лепаня.
Трижды обошли козаки верхом леваду, разогревая коней – колено к колену всадники - голова к голове лошади. С четвертого круга они развернули лошадей, пустив их рысью. Завершив этот последний круг и довольно разгорячив коней, всадники приостановились в тени дубравы, там где было условлено, попридерживая пританцовывающих от нетерпения белых красавцев-скороходов. – Гетман учащенно задышал, задвигал ноздрями, вглядываясь в замерших в тени дубравы белые силуэты своих любимцев, меняясь в лице, осанке и снова превращаясь из жалкого обманутого пожилого любовника в могущественного коронного гетмана Украины. Он степенно извлек из седельной кобуры длинноствольную золлингеновскую килеврину и чиркнув затейливым колесчатым курком выпалил в воздух. – Козаки пустили коней еще до того, как звук достиг опушки леса - едва завидев белое облачко над головой Ружинского. Они сразу пустили коней в низовой степной карьер – бешенный, сухой, внезапный и было в этом свирепом аллюре что-то такое от чего Агафону захотелось непременно, не откладывая напиться полынной горилки и горланить песни про Залозный шлях, Перекоп и Черемное Море - то есть о том, чего он никогда в глаза не видел, а Ружинский, который, напротив, все это видел – не захотел ни водки ни песен, - он даже о Глаше сейчас не думалне. Не отрываясь глядел он как стремительно приближается к ним облако пыли, как слека покачиваясь плывут над ним сгорбленные силуэты наездников, ритмично вздымаются и опускаются хвостатые нагайки.
Но не было суждено в этот раз козакам выяснить, который из них лучший – блистательный липпицаньнь под Семеном, уже выйдя, было, на пол-корпуса вперед, вдруг оступился. Теряя равновесие какое-то время он боролся с непреодолимой силой, убийственно влекушей его в пыльные бурьянЫ и все-таки, не удержавшись вместе с наездником грянул на земь.
- Пиздец кОню, - в муке закрыл глаза гетман, и тут же второй липпицань, пытаясь перескочить упавшую лошадь споткнувшись на передние ноги закувыркался на дороге – Евстафий побелел и отвернулся к Суре не в силах смотреть на ТАКОЕ. – В глубоком молчании выехали из-под деревьев на дорогу татарин и Боплан, понимающе замерли рядом, с не поворачивающим головы в сторону упавших Евстафием:
- ЧтО они там, - сдавленно спросил гетман?
- Козаки-та нОгами по дороге ходит туда-а – су-да-а, - мурза показал как мечутся вокруг упавших лошадей Семен с Самийлой, а твоя коня, - Солхат сочувственно вздохнул, - на земле лежат, как не живая лежат, гетмана-ата!
- Ёб же ж твою мать! – сплюнул Евстафий - к нему вернулось обычное самообладание и он, перестав созерцать пойму Суры, поворотил Дидю туда, куда быстро-быстро удалялось облачко пыли - это поскакал на помощь к козакам Агафон.
- Поехали, полюбуемся, - ЧТО там запорожцы понатворили -скривившись как от зубной боли позвал мурзу и кавалера гетман.

А там было вот что – посередине воловьего шляха, в двух шагах друг от друга лежали, как поверженные громом липпицани. Время от времени то один то другой отрывал от земли благородную голову шумно выдыхал и со стуком ронял ее на кудрявый спорыш. Запорожцы сидели на корточках подле коней - каждый возле своего. Тут же, с покрасневшим от волнения носом топтался Агафон, держа в поводу свою нелепую кобыленку, из тех, с которыми заувек ничего не случается – Евстафий спешился:
- Как они, поднимутся ли? – он еще не потерял надежды. –Козаки понуро свесили чубы.
-Неуж-то так плохо, - гетман присел на корточки рядом с Самийлой, заглянул в наполненные слезами глаза коня.
Корж показал глазами на окровавленный путовый сустав жеребца:
- Правая сезамка вдребезги, - чуть слышно проронил он
- А второй, - Ружинский обернулся к Белому.
- Та же хрень - только на левой – как кто наворожил - отродясь такого небыло, - он поднял из пыли шапку и выбил её о колено.
- Добейте, - только и сказал гетман вскочил в седло и ускакал за Суру в яры, против обыкновения - без охраны. Уже выбираясь на противоположный крутоватый бережок он услышал как грянули два выстрела – козаки исполнили его волю.
Ему не моглось с людьми и не моглось без людей – сколько-то он прорысачил на Диде, по тенистым балкам держась каменистых осыпей и высохших русел водороев, но вспомнил про Глашу, представил как она там голенькая беззащитная висит едва касается белыми ноженьками грешной земли, а дворовые насмехаются противными своими народными насмешками на ее беспомощность - поворотил Дидю назад, еще не представляя - что скажет всем, вернувшись в усадьбу, что сделает, но уже всем сердцем страстно желая скорейшего избавления ее - если не от смерти - то от глумления и позора уж точно.