Почему гламур вечен
12-01-2009 02:59
к комментариям - к полной версии
- понравилось!
[280x334]
и почему он никогда не победит человека
Одна из главных культурных битв последнего времени — война вокруг гламура. Она развернулась не только на телеэкране, но стала также предметом дебатов людей ученых: социологов и философов. На состоявшемся в конце октября в Москве Всероссийском конгрессе социологов (который, по мнению специалистов, был «как обычно» скушен) внимание привлек автор теории глэм-капитализма, профессор Санкт-Петербургского университета Дмитрий Иванов.
Апология гламура на телевидении и в СМИ — явление привычное. Но восхваление его на форуме ученых — это нечто экстраординарное, близкое к крамоле и оскорблению. Ведь гламур был назван источником истины и современной морали. Профессор Иванов не на шутку напугал коллег своим радикализмом: сама социология, по его мнению, чтобы выжить, должна научиться себя «продавать», а для этого — стать гламурной. Социологи-традиционалисты усмотрели в этом демарше покушение на разум и науку. Но стоит ли воевать с гламуром, да еще на территории морали?
Вопреки расхожему представлению, битва эта — явление сугубо отечественное. В западных странах такая полемика давно в прошлом: многие европейские философы и социологи, выступавшие с критикой современной цивилизации — Жан Бодрийяр, Жиль Делез, Пьер Бурдье и другие, — уже покойники. Кроме того, там она была менее туманной, интуитивной и более конкретной в социологическом смысле — имела развитый категориальный аппарат и оперировала совсем другими понятиями: «коммерциализация искусства», «мода и код», «политэкономия знака» и прочее.
Наконец, само понятие «гламур» если и получило теоретический статус, то лишь в специализированной литературе по фотографии и моде.
В русскую речь это слово ворвалось в начале этого века, хотя продвинутые отечественные интеллектуалы обкатывали его еще в начале 90−х годов века прошлого. До сих пор это новое слово не зафиксировано ни в одном словаре русского языка, за исключением орфографического. В некоторых, правда, можно найти прилагательное «гламурный», которое толкуется как «блистательный», «чарующий» или «обаятельный».
Как многие другие слова, заимствованные из европейских языков, «гламур» обрел в русской речи дополнительные, не свойственные ему изначально значения. Языком-прародителем модного термина следует считать шотландский. То, что монахи называли на латыни «грамматикой» («grammar»), темный кельтский народ, для которого письменность была однозначно связана с колдовством, истолковал как оккультное учение, магию и некромантию — все это передавалось на их языке как «gramarye». Таким образом, людей владеющих грамотой, шотландцы воспринимали как сектантов — поклонников тайного культа, а искусство чтения и письма этот тогда еще дикий народ понимал как колдовство и мистическую технику общения с потусторонним миром.
В литературный английский язык слово «гламур» было введено классиком исторического романа Вальтером Скоттом. Придав ему романтический флер в «Письмах о демонологии и колдовстве» (1830), он прочно связал гламур с чем-то чарующим, блистательным, невыразимо прекрасным.
Однако в русском культурном контексте эти и многие другие факты не были актуализованы, благодаря чему это понятие и обрело у нас смысл, которого нет в других языках.
Четко определить, что именно мы вкладываем в слово «гламур», довольно трудно. В обыденном сознании оно может ассоциироваться с чем угодно: с модой, блондинкой, сексом, трэшем, розовым цветом, гей-парадами, автомобилями, роскошью, попками или стрингами… Бесконечное множество самых разных вещей и образов объединяет только стиль — безудержного праздника чувств, удовольствий и наслаждений.
На первый взгляд может показаться, что гламур описывает новое явление в популярной и массовой культуре. На деле же он отсылает нас к явлениям известным. В народной культуре — это карнавальные формы преодоления границ дозволенного моралью и разумом. В массмедиа — это «желтая» журналистика. В политике «классикой жанра» стали революции, в особенности недавние: «оранжевые», «розовые», «бархатные».
Гламур, говорящий на простом и понятном языке чувственности, легко сплачивает едва знакомых друг с другом людей в коллективы, сообщества, кланы и клубы. На дискотеке достаточно простого ритма, чтобы случайные, первый раз видящие друг друга посетители начали двигаться в унисон как единое коллективное тело. Гламур находит себе место везде, где массам достаточно эмоционального драйва без ясно осознанной цели. Эти первичные формы коллективов, как правило, быстро создаются и столь же быстро разлагаются.
Гламур кажется простым и бесхитростным, когда о нем говорят как об общем и посредственном вкусе, как о массовой культуре. Он прост, поскольку доступен широкому потребителю. Но он в то же время сложен как технология, как инструмент влияния и воздействия на большие массы людей. Творцы самых высоких образцов гламура не просто изобретательны, артистичны или талантливы. Они хорошо понимают правила игры с массами и необходимость искусственно управлять дистанцией между собой и массами — как потребителями. С одной стороны, творцы должны быть предельно демократичны, говорить с народом на понятном ему языке. А с другой — необходимо предложить людям нечто новое: идентичность, разительное отличие и уникальность образа. Эти две противоположные задачи требуют от создателей гламура игры в «своего парня» и — одновременно — в «сливки общества». И чтобы добиться успеха, им нужно возвыситься над бесхитростной психологией масс, то есть понять гламур как технологию и искусство.
Творческий процесс инженеров гламура, таким образом, развивается как бы вне его самого. Он предельно манипулятивен, поскольку опирается на технику соблазна и исходит из хорошего знания человеческой природы. Гламур действует с размахом, тотально, утверждая, что он обладает монополией на истину, прекрасное и культуру. Он эксплуатирует подозрительное отношение человека к суждению и авторитету, олицетворением которых являются разум, суд и моральный закон. Ведь в жизни разумный расчет может оказаться ошибочным, суд часто бывает несправедливым, а нравственный долг — бессмысленным: соблюдение норм морали, ничего не гарантирующее конкретному человеку, выглядит как бесконечное и неоплатное обязательство перед божеством. Отсюда бытовая мудрость и рассудочный скепсис гламура по отношению к вечным и «тяжелым» ценностям.
Бороться с гламуром абсурдно. Все равно что бороться с человеческой природой, чувственностью. Церковь, кстати, это прекрасно понимала, когда говорила о грешной и несовершенной природе человека. Она боролась с грехом, но не рассчитывала на окончательную победу. Истребить грех мог только Апокалипсис.
С другой стороны, столь же абсурдно утверждать, что гламур одержал полную и окончательную победу, что он безраздельно господствует в нашей культуре. Уступить соблазну гламура — значит перестать отличать науку от хиромантии, людей от животных, друга от недруга, ценности от безделушек. В конечном счете, если бы не было «тяжелых» вечных смыслов, гламур ожидали бы смерть и забвение. Чтобы переворачивать все вверх тормашками, гламур как минимум нуждается в глубоко укорененном понимании разницы между низом и верхом.
А как же с социологией? Что будет с ней, если она соблазнится гламуром? Решившись на конкуренцию с «низкими» жанрами, она вряд ли научится продавать себя лучше, чем это делают специалисты по рекламе. К тому же разум — это не моральный императив, который можно отбросить как ветошь. Человек нуждается в передышке. Беспрерывный праздник чувств влечет иногда большее перенапряжение, чем тирания разума. Людям нужна пауза. За революцией следует реставрация. Кроме удовольствия в настоящем человеку нужны еще и мечты о будущем, о детях, о стабильном и безопасном обществе, а потому расчет и разум — ориентиры, близкие к вечности. А потому способность проводить различия между социологией и рекламой, разумом и чувственным соблазном неустранима ровно настолько, насколько жизнеспособен человеческий род.
вверх^
к полной версии
понравилось!
в evernote
[280x334]и почему он никогда не победит человека
Одна из главных культурных битв последнего времени — война вокруг гламура. Она развернулась не только на телеэкране, но стала также предметом дебатов людей ученых: социологов и философов. На состоявшемся в конце октября в Москве Всероссийском конгрессе социологов (который, по мнению специалистов, был «как обычно» скушен) внимание привлек автор теории глэм-капитализма, профессор Санкт-Петербургского университета Дмитрий Иванов.
Апология гламура на телевидении и в СМИ — явление привычное. Но восхваление его на форуме ученых — это нечто экстраординарное, близкое к крамоле и оскорблению. Ведь гламур был назван источником истины и современной морали. Профессор Иванов не на шутку напугал коллег своим радикализмом: сама социология, по его мнению, чтобы выжить, должна научиться себя «продавать», а для этого — стать гламурной. Социологи-традиционалисты усмотрели в этом демарше покушение на разум и науку. Но стоит ли воевать с гламуром, да еще на территории морали?
Вопреки расхожему представлению, битва эта — явление сугубо отечественное. В западных странах такая полемика давно в прошлом: многие европейские философы и социологи, выступавшие с критикой современной цивилизации — Жан Бодрийяр, Жиль Делез, Пьер Бурдье и другие, — уже покойники. Кроме того, там она была менее туманной, интуитивной и более конкретной в социологическом смысле — имела развитый категориальный аппарат и оперировала совсем другими понятиями: «коммерциализация искусства», «мода и код», «политэкономия знака» и прочее.
Наконец, само понятие «гламур» если и получило теоретический статус, то лишь в специализированной литературе по фотографии и моде.
В русскую речь это слово ворвалось в начале этого века, хотя продвинутые отечественные интеллектуалы обкатывали его еще в начале 90−х годов века прошлого. До сих пор это новое слово не зафиксировано ни в одном словаре русского языка, за исключением орфографического. В некоторых, правда, можно найти прилагательное «гламурный», которое толкуется как «блистательный», «чарующий» или «обаятельный».
Как многие другие слова, заимствованные из европейских языков, «гламур» обрел в русской речи дополнительные, не свойственные ему изначально значения. Языком-прародителем модного термина следует считать шотландский. То, что монахи называли на латыни «грамматикой» («grammar»), темный кельтский народ, для которого письменность была однозначно связана с колдовством, истолковал как оккультное учение, магию и некромантию — все это передавалось на их языке как «gramarye». Таким образом, людей владеющих грамотой, шотландцы воспринимали как сектантов — поклонников тайного культа, а искусство чтения и письма этот тогда еще дикий народ понимал как колдовство и мистическую технику общения с потусторонним миром.
В литературный английский язык слово «гламур» было введено классиком исторического романа Вальтером Скоттом. Придав ему романтический флер в «Письмах о демонологии и колдовстве» (1830), он прочно связал гламур с чем-то чарующим, блистательным, невыразимо прекрасным.
Однако в русском культурном контексте эти и многие другие факты не были актуализованы, благодаря чему это понятие и обрело у нас смысл, которого нет в других языках.
Четко определить, что именно мы вкладываем в слово «гламур», довольно трудно. В обыденном сознании оно может ассоциироваться с чем угодно: с модой, блондинкой, сексом, трэшем, розовым цветом, гей-парадами, автомобилями, роскошью, попками или стрингами… Бесконечное множество самых разных вещей и образов объединяет только стиль — безудержного праздника чувств, удовольствий и наслаждений.
На первый взгляд может показаться, что гламур описывает новое явление в популярной и массовой культуре. На деле же он отсылает нас к явлениям известным. В народной культуре — это карнавальные формы преодоления границ дозволенного моралью и разумом. В массмедиа — это «желтая» журналистика. В политике «классикой жанра» стали революции, в особенности недавние: «оранжевые», «розовые», «бархатные».
Гламур, говорящий на простом и понятном языке чувственности, легко сплачивает едва знакомых друг с другом людей в коллективы, сообщества, кланы и клубы. На дискотеке достаточно простого ритма, чтобы случайные, первый раз видящие друг друга посетители начали двигаться в унисон как единое коллективное тело. Гламур находит себе место везде, где массам достаточно эмоционального драйва без ясно осознанной цели. Эти первичные формы коллективов, как правило, быстро создаются и столь же быстро разлагаются.
Гламур кажется простым и бесхитростным, когда о нем говорят как об общем и посредственном вкусе, как о массовой культуре. Он прост, поскольку доступен широкому потребителю. Но он в то же время сложен как технология, как инструмент влияния и воздействия на большие массы людей. Творцы самых высоких образцов гламура не просто изобретательны, артистичны или талантливы. Они хорошо понимают правила игры с массами и необходимость искусственно управлять дистанцией между собой и массами — как потребителями. С одной стороны, творцы должны быть предельно демократичны, говорить с народом на понятном ему языке. А с другой — необходимо предложить людям нечто новое: идентичность, разительное отличие и уникальность образа. Эти две противоположные задачи требуют от создателей гламура игры в «своего парня» и — одновременно — в «сливки общества». И чтобы добиться успеха, им нужно возвыситься над бесхитростной психологией масс, то есть понять гламур как технологию и искусство.
Творческий процесс инженеров гламура, таким образом, развивается как бы вне его самого. Он предельно манипулятивен, поскольку опирается на технику соблазна и исходит из хорошего знания человеческой природы. Гламур действует с размахом, тотально, утверждая, что он обладает монополией на истину, прекрасное и культуру. Он эксплуатирует подозрительное отношение человека к суждению и авторитету, олицетворением которых являются разум, суд и моральный закон. Ведь в жизни разумный расчет может оказаться ошибочным, суд часто бывает несправедливым, а нравственный долг — бессмысленным: соблюдение норм морали, ничего не гарантирующее конкретному человеку, выглядит как бесконечное и неоплатное обязательство перед божеством. Отсюда бытовая мудрость и рассудочный скепсис гламура по отношению к вечным и «тяжелым» ценностям.
Бороться с гламуром абсурдно. Все равно что бороться с человеческой природой, чувственностью. Церковь, кстати, это прекрасно понимала, когда говорила о грешной и несовершенной природе человека. Она боролась с грехом, но не рассчитывала на окончательную победу. Истребить грех мог только Апокалипсис.
С другой стороны, столь же абсурдно утверждать, что гламур одержал полную и окончательную победу, что он безраздельно господствует в нашей культуре. Уступить соблазну гламура — значит перестать отличать науку от хиромантии, людей от животных, друга от недруга, ценности от безделушек. В конечном счете, если бы не было «тяжелых» вечных смыслов, гламур ожидали бы смерть и забвение. Чтобы переворачивать все вверх тормашками, гламур как минимум нуждается в глубоко укорененном понимании разницы между низом и верхом.
А как же с социологией? Что будет с ней, если она соблазнится гламуром? Решившись на конкуренцию с «низкими» жанрами, она вряд ли научится продавать себя лучше, чем это делают специалисты по рекламе. К тому же разум — это не моральный императив, который можно отбросить как ветошь. Человек нуждается в передышке. Беспрерывный праздник чувств влечет иногда большее перенапряжение, чем тирания разума. Людям нужна пауза. За революцией следует реставрация. Кроме удовольствия в настоящем человеку нужны еще и мечты о будущем, о детях, о стабильном и безопасном обществе, а потому расчет и разум — ориентиры, близкие к вечности. А потому способность проводить различия между социологией и рекламой, разумом и чувственным соблазном неустранима ровно настолько, насколько жизнеспособен человеческий род.
Вы сейчас не можете прокомментировать это сообщение.
Дневник Почему гламур вечен | Super_the_blonde_Oksi - Блог Модного Женского Журнала The Stylish Reporter |
Лента друзей Super_the_blonde_Oksi
/ Полная версия
Добавить в друзья
Страницы:
раньше»