4 часть

Любовными романами я никогда не увлекалась, а в книжках по внеклассному чтению и в классической литературе сентиментальные моменты всегда пропускала, ибо меня коробило от телячьих нежностей таких прекрасных, на мой взгляд, персонажей. Все великие писатели прошлых веков, конечно, пишут просто офигительно, но подобные сцены у всех получаются очень сопливыми и избитыми. А сейчас я очень остро ощущала себя главной героиней очередного романчика, но, наконец, поняла всю важность момента. Боже, сколько эмоций было в этом неуклюжем объятии! Боюсь выразиться пафосно и высокопарно, но на меня снизошло успокоение. И поливая горючими слезами серую футболку Степнова с самозабвенно ржущим смайлом я, мало помалу пришла в себя.
Ну конечно же «скорая» приехала именно в этот момент. Ждешь ее, ждешь – не дождешься. А как не нужна, так тут как тут.
Врачи без лишних слов погрузили деда на носилки и вынесли – славу Богу головой вперед. Я суетилась вокруг них, выуживая информацию. Из нескольких, спешно брошенных главврачом фраз, я уловила, что деда везут в реанимацию и что мне позвонят, когда он придет в себя или ему станет хуже. Пустым взглядом я провожала белую машину с мигалкой, и когда та скрылась за поворотом, обняла себя руками и вошла в подъезд. Степнов все это время был рядом, но не вышел провождать деда.
Еле доползла до квартиры. Виктор Михалыч уже ждал меня там. Тяжело дыша, я приземлилась на кушетку.
– Виктор Михалыч, я бросаю спорт, – выпалила я.
– Как?! – возмутился тот.
– Нет, не потому что не хочу, просто моя нога… короче, я просто не могу. Мне нельзя.
Не знаю, почему решила, что сейчас подходящий момент, просто подумала, что взорвусь, если не скажу теперь же.
– Бардак! – взорвался он.
– С-спасибо вам огромное. Вы мне очень помогли, – пробормотала я, краснея при воспоминании об наших «обнимашках». – Не смею вас больше задерживать, Виктор Михалыч.
– Ты что, Кулемина? – однако, несмотря на всю напряженность ситуации, его разобрал смех – наверное, позабавила моя церемонная речь. – С дуба рухнула?
– Нет, правда. Я и так отнимаю у вас много времени.
– Что за ерунда?! Так, брось все это.
И тут я разозлилась. По-настоящему разозлилась. И страшно удивилась самой себе.
Когда-то давно Лера назвала меня патологически уравновешенной и спокойно, как танк. Это была ее очередная нарочито-остроумная хохма, но в каждой шутке как говорится, есть доля правды. Меня действительно очень трудно вывести из себя и если уж это случилось – произошло что-то ужасное.
Я резко вскочила со стула, пожалуй, слишком резко для своего теперешнего положения. И, едва сделав шаг в сторону Степнова, рухнула ничком на паркет. Недовольное выражение его лица сменилось испугом.
И вот он опять держит меня за руки, с тревогой вглядываясь в мое перекошенное от гнева лицо. Я дергаюсь, однако не прикладываю особых усилий, чтобы освободиться от его железной хватки – все равно не получится. Виктор Михалыч старательно прижимает мою голову к своему плечу, а я цепляюсь за пол и усиленно сопротивляюсь.
– Так, – повторил он, – я никуда не ухожу и останусь ночевать здесь. Никаких но! – буквально заорал Степнов, когда мои глаза расширились. – Ты что не понимаешь, в каком ты состоянии?! Я не могу уйти и позволить тебе свалиться где-нибудь еще. Я остаюсь, тема закрыта, точка.
Я изумлением смотрела, как Виктор Михалыч раздвигает кушетку, ту самую, на которой десять минут назад лежал дед. Если бы не все беды, сыпавшиеся на меня как из рога изобилия, я бы рассмеялась или пресекла его попытки уютно устроиться в моей квартире. Но не теперь. Несмотря на жуткую злость на весь мир и в частности на саму себя, я была жутко рада, что он остается.
Я села на кровати и невидяще уставилась перед собой. Коленку, казалось, полосовал нож. Но все что я себе позволила – это пару раз всхлипнуть. Рука дрожала, пока я тянулась к прикроватной тумбочке за обезболивающим. Я бросила в рот сразу две таблетки и судорожно запила их водой.
Пролежав около минуты без сна, я поняла, что смертельно хочу в туалет. Тихо, чтобы не потревожить спящего у входа в комнату Степнова, я схватила костыли и неуклюже заковыляла к двери. Виктор Михалыч спал как младенец, натянув дедушкин плед до самых глаз. Я позволила себе улыбнуться.
Спустив воду в унитазе, я подумала о том, что было бы неплохо и гигиенично помыть руки. Поэтому из уборной отправилась прямиком в ванную. Прислонив костыли к стиральной машине, я присела на краешек ванной, чтобы отдохнуть от рези в подмышках. Костыли – вещь неудобная, но практичная и полезная.
Пальцы коснулись белой штучки, делающей «щелк-щелк» и комнату озарил свет. Я первым делом уставилась на свои руки. Они побелели, вены четко проступили. Я включила воду и, сложив ладони ковшиком, набрала холодную струю и плеснула ее себе в лицо. Потом обратила взор к своему отражению. Чудовище. Под глазами залегли фиолетовые тени, веки отливали голубизной, а губы были пепельно-серыми. Странно. С какой силой беды и горести отнимают твою жизнь, лишают ее красок, как теперь было лишено оных мое лицо.
Я сжала тюбик с пастой, отчего вязкая желто-зеленая жидкость начала вытекать наружу – опять куда-то потерялся колпачок. Она текла по моей больной коленке, а я продолжала смотреть на себя в зеркало, не видя при этом ничего, кроме черноты. Огромной черной бездны, куда я падала так же стремительно, как растекались по моему лицу капельки холодной воды, пропитанной хлоркой.