2 часть.


Степнов и Рассказов в приступе галантности взялись отвезти меня домой, а девчонок отпустили по домам. Потом физрук и историк заспорили, кто отнесет меня до квартиры. Победил, конечно, Виктор Михалыч, а щеку Игоря Ильича теперь украшал свежий синяк. Степнов нес меня на руках, а Рассказов волочил мой тяжелый рюкзак. Оба не переставали трещать без умолку.
– Кулемина, ты не волнуйся, эту идиотку дисквалифицировали навсегда! – поспешил успокоить меня Виктор Михалыч. – Теперь в «Кащенко» загорать будет, там такие же помешанные, как она.
Славный малый, этот Степнов. Ну конечно насчет «малого» я погорячилась, но все же… очень благодарна ему. Отца мне заменил практически, который сейчас вместе с матерью болтается где-то заграницей. Жаль только сейчас его забота меня нисколько не утешает, даже наоборот, заставляет все чаще и чаще вспоминать о сегодняшнем случае.
Надо сказать, мы с дедом совсем недавно перебрались в его старую квартиру, мол, там он чувствовал себя гораздо уютнее, нежели в ультрасовременной квартире родителей. Кто его знает… мне и там и там хорошо. Правда, жить по соседству с умалишенной бубликоватой библиотекаршей Светочкой было не совсем в кайф.
Кстати, о Светочке. Кого, вы думаете, мы встретили, выходя из лифта на площадку? Конечно же, ее! Она стояла возле двери соседней с моей квартиры и усиленно давила пальцем на звонок. На ней был розовый махровый халат, тюрбан из полотенца и домашние тапки с мордочкой кролика. Светлана Михайловна, едва завидев нас, сравнялась цветом лица со своим халатом.
– Светочка? – удивленно промямлил Степнов. Он был настолько изумлен, что даже опустил меня на пол, но обхватил за плечи, дабы я не упала. – А что вы здесь делаете?
– Ой, здрасьте! – желтозубая улыбка озарила ее лицо в огуречной маске. Я сдвинула белесые брови к переносице и ревностно посмотрела на Виктора Михалыча.
– А что у вас случилось? – поинтересовался Рассказов, нахмурившись и привычным жестом поправив очки. – Помнится, вы жили в другом подъезде.
– Понимаете, я вышла из квартиры на минутку, показалось, что звонит кто-то, а дверь возьми и захлопнись! А тут вахтерша тетя Зина живет, я у нее запасной ключ хочу попросить.
– Ну понятно! – и дальше, мы втроем, дружно игнорируя Светочку протиснулись в мою квартиру.
Дед куда-то ушел, но мне это сейчас было только на руку. Учителя усадили меня на стул, и я вытянула ногу и сжала зубы. Господи, еще немного и я точно разревусь!
– Спасибо, вы можете идти, – выпроваживающим тоном сказала я.
– Кулемина, ты что? – возмутился Степнов. – Ты еле ползаешь, а мы тебя одну оставляй?!
– Да сейчас дед придет…
– Действительно, Вить, – Рассказов положил другу руку на плечо. – Пошли, Лена же не маленькая.
– Ну ладно! – сдался Степнов и присел передо мной на корточки. – Ты только скажи мне одну вещь, что врач сказала? Как скоро твоя нога заживет, и ты сможешь приступить к тренировкам?
– Не знаю. Когда гипс снимут, тогда и скажут.
Я не знала, почему не хотела говорить им, а в частности Виктору Михалычу о том, что возможно вообще больше никогда не смогу заниматься спортом. Не нужно мне истерик и сцен.
– Хорошо, пока!
Они скрылись за дверью и до меня долетели обрывки их разговора со Светочкой. Да нет, я совсем не ревную, просто неприятно.
И тут, сидя одной в этой звенящей тишину я, наконец, смогла оценить исполинский размер бедствия, свалившегося на меня. Я сидела, точно выбитая из мрамора статуя, лишь изредка дергавшая из-за резкой боли в коленной чашечке. А в голове пустота… и в душе тоже.
Замок щелкнул. Это пришел дед. Я попыталась принять как можно более естественную позу, но тщетно.
Первым делом я всмотрелась в его лицо. За обилием седых волос и бороды оно казалось неестественно бледным, осунувшимся. Глаза покраснели и увлажнились. Едва завидев ослепительно-белый гипс на моей ноге, он пошатнулся и схватился за косяк.
– Леночка, что случилось?
– Ерунда! – отмахнулась я. – Производственная травма. Ты скажи, что у тебя?
– Лен… твой брат… он серьезно болен. Очень серьезно.
– Чем? – перепугалась я и чуть не свалилась со стула.
– Инфекция. Твои мама и папа сейчас ищут лучших врачей, но положение катастрофическое. Вылететь они сейчас никак не могут – ребенок может просто не выдержать полета. Так что я сейчас буду возле телефона, мало ли какая информация. Но мы будем надеяться на лучшее! – дед неуверенно улыбнулся, словно говоря, что он сам всем сердцем хотел в это поверить.
Я впала в ступор, тело словно окаменело. Да проблемы с моей ногой сейчас казались пустяками, по сравнению с этим! Господи, а вдруг Ванька умрет? Я даже толком не успела с ним пообщаться, плохо помню его нежное круглое личико… При мысли о его красненьких сморщенных ручонках и светлому пушку на голове, я почувствовала, как горло сдавливает тугой комок.
– Де-е-ед! – сорвавшимся на визг голосом крикнула ему я. Он в это время расфасовывал купленные продукты по холодильнику. – Принеси костыли!
Я плакала всего несколько раз в жизни. Впервые, конечно, когда появилась на свет. Младенцы, за редким исключением, всегда плачут, когда их вытаскивают из утробы матери. Дед иногда шутил, что свою маму я дольше всего видела при собственном рождении, так сразу после него мои героические родители опять отправились в путешествие по белому свету, именуемое работой.
Остальные слезы были пролиты, когда дорогих маму и папу взяли в заложники. Но, надо сказать, я больше испугалась за будущего брата, который в это время преспокойно себе плавал в прозрачной водичке маминого живота, а не за «предков». Я видела их так редко, что вряд ли бы много потеряла, если бы они просто исчезли с глаз моих долой. Но запрограммированная на генетическом уровне любовь заставила меня плакать тогда. Хотя совершенно зря.
И вот сейчас жизнь моего дорого Ванечки находиться в большей опасности, нежели тогда. Я тихонько выругалась и проглотила подступившие к горлу слезы.
Затем подкатила кресло к стене, перевесила пониже словарь и принялась что есть силы лупить по нему. Ошметки содранной на костяшках пальцев кожи окрасились в багряный цвет – это выступил на них алые бусинки крови. Но я продолжала бить кулаками по бумажной поверхности, срывая всю свою злость и прогоняя слезы.
Выбившись из сил, я плюхнулась на кровать и нога опять заныла. Я пожалела о своем опрометчивом решении «выпустить пар» таким способом. Восстанавливая дыхание, я заложила руки за голову и попыталась представить, что сейчас делает за стенкой дед.
Наверняка сидит за столом, гипнотизируя отрешенным взглядом свою давно остывшую чашку чая, и вздрагивает от любых звуков, пусть даже самых призрачных. Я усмехнулась, а по щеке в кои-то веки скатилась прозрачная капелька.